Родился в 1997 году в городе Лебедяни Липецкой области. Окончил факультет журналистики Воронежского государственного университета.
Публиковался в журналах «Знамя», «Юность», «Наш современник», «Сибирские огни», «Подъем» и др. Автор книги публицистики «Со-бытие. Дневник молодого человека» (2020).
Игра в литературу, или заигравшееся поколениеОчерк одного из победителей международного конкурса для молодых журналистов имени Юрия Щекочихина «Молодые о молодых»
В 2018 году в журнале «Подъем» вышел мой очерк «Пусть услышат наши “Голоса” (Жизнь молодой литературы Черноземья)». Тогда что-то необычное произошло в литературной жизни Воронежа: десяток молодых, почти юных авторов – поэтов, прозаиков – объединился для одного общего (как им казалось) дела – литературы. Случилось это спонтанно, стихийно, но, наверное, ожидаемо для Воронежа.
Сложно сказать, почему это случилось именно в Воронеже, именно тогда. Все дело, кажется, в самих людях. Двадцатилетние поэты, краем памяти заставшие прошлый век, перекинули мостик в век нынешний. Удержались за край, приготовившись к прыжку. (В вечность?)
А здесь их ждали «старики». Об этом Сергей Попов, в литературе сегодня известный как поэт из Воронежа поколения восьмидесятых, говорит: «В новейшей литературной истории Воронежа прослеживается – если глядеть с малоотрадной высоты прожитых лет – поколенческий провал. Есть представители старшего возраста. Есть единичные талантливые авторы, которые или вот-вот достигнут полувековой отметки, или не столь давно миновали этот рубеж. Затем – примерно на полтора десятилетия – пауза. И потом уже – можно говорить о более-менее молодых. И далее – о совсем молодых. Таким образом, “поколение отцов” по сути дела отсутствует. А более старшие – позволю себе некоторую временну́ю натяжку – это “поколение дедов”. Ну а внуков, как известно, любят больше, чем детей…»
Почему так произошло? Почему время выбило из новейшей истории, литературы практически целое поколение? И отыгралось на следующем.
«Время существует для человека, а не человек для времени», – заметил однажды Пастернак, а Цветаева развила эту мысль в эссе «Поэт и время»: «Быть современником – творить свое время, а не отражать его».
А на деле, выходит, – обратное?
Литературные имена из Воронежа шестидесятых-восьмидесятых – это А. Прасолов и А. Жигулин, Ю. Гончаров и Г. Троепольский, В. Кораблинов и В. Песков… Список можно продолжить. На филологических конференциях научные умы Воронежа тех лет: А. М. Абрамов, В. П. Скобелев, В. А. Свительский, Т. А. Никонова – высвечивали классиков: от Достоевского и Чехова до Маяковского и Бродского. И пусть еще не громко, но уже уверенно начинали вспоминать другие фамилии: Бунин, Платонов, Мандельштам…
В восьмидесятых в Воронеже рождается «Лик», которому суждено было стать, наверное, самым известным в городе поэтическим клубом. Так совпало – лучшие годы «Лика» пришлись на перестройку. И это, конечно, не случайно. И это – опять возвращение к принципиальному вопросу: время образует человека или наоборот?
Девяностые и нулевые – будто провал, провисание в жизни литературного Воронежа. Канат, на который свалилась балка (страна в это время повсеместно была усеяна такими балками). Да и десятые, кажется, особенно никак себя не проявили. Кажется, что только к их концу что-то началось предчувствоваться – как будто духота перед грозой. Или это мне только кажется? Может, сам пытаюсь в этом себя уверить? Но таковы мои ощущения, когда вспоминаю эти крайние два-три года литературной жизни в Воронеже 2010-х – семнадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый…
В 2017-м я и мои друзья-поэты Вася Нацентов, Сережа Рыбкин, Аман Рахметов и другие пришли в литературную студию «Современник». Ее все эти годы благополучно ведут в Воронеже поэт Зоя Колесникова и прозаик Сергей Пылев.
В мае того же года в той же компании (плюс еще Катя Макушина, Эля Пархоц, другие – они попали в «Современник» еще раньше) пришел в «Кубаневку» – в областную юношескую библиотеку им. В. М. Кубанева. Там нас приняли и поняли.
В то время мы – Вася Нацентов, Сережа Рыбкин, я – постоянно куда-то ездили вместе: Елец, Москва, Переделкино, Химки, Сочи, Тверь, Петербург… Литературные семинары, конкурсы, школы… Входили в литературный мир – не всегда доброжелательный и однозначный, но всегда – многообразный. Полярность эстетик и вкусов – это не пугало, но заставляло задумываться и искать свое место, свою позицию – свою, в конечном счете, поэтическую речь.
Было ощущение того, что литературный Воронеж – молодой литературный Воронеж – перерождается.
При этом в нем благополучно уживались Союз писателей России и Союз российских писателей, мирно сосуществовавшие друг с другом, выпускавшие книги, проводившие литературные встречи…
Платоновский фестиваль искусств, «Мандельштамфест»…
Союз российских писателей при этом – ближе к воронежской прогрессивной интеллигенции, к Воронежскому камерному театру с его тогдашним руководителем Михаилом Бычковым.
За Союзом писателей России – областные совещания молодых литераторов, литературная премия «Кольцовский край»…
Таким был воронежский литературный ландшафт тех лет.
Поздним осенним вечером в центре Москвы – в Молодежном центре при Заиконоспасском монастыре на Никольской улице – мы (Вася Нацентов и я) сидим в компании Андрея Тимофеева и других москвичей-литераторов: Яны Сафроновой, Жени Декиной, Алины Пожарской, Гриши Шувалова…
Тогда нам устроили «проверку»: на литературном семинаре разобрали наши стихотворные подборки. По камешкам. И сказали:
– Хочется отметить редкую для нынешних поэтов уверенность, бодрое уверенное чтение. Не идите на поводу у себя и у слова.
– У себя на поводу идти не надо, а у слова – необходимо, – возразил Вася.
– Принятие такой доктрины – сужение, – сухо подвели итог нашему семинару. Но кто-то – то ли в нашу защиту, то ли чтобы разрядить обстановку – добавил: – Очень хорошее оправдание пришло вам в голову, ребята, но так уже до вас утверждал Бродский: поэт – орудие языка.
Это были в большинстве своем люди – поэты, меньше прозаики – того самого поколения девяностых-нулевых. Люди, которых в свое время не хватило в Воронеже. А они между тем стекались с окраин страны в столицу, оканчивали Литинститут и улучали свою минуту.
Тогда, в 2017-м, на очередном съезде Союза писателей России показали презентацию о современном состоянии СПР. Один из слайдов – блин в виде статистики по составу Союза – был особенно выразителен: доля молодых авторов (18–35 лет) составила четыре процента. Доля писателей среднего возраста (36–50 лет) оказалась солиднее – одиннадцать процентов. Все остальные, как вы понимаете, – те, кому за…
Как-то так повелось, что в Воронеже нас изначально стал опекать именно Союз писателей России. Хотя это не значит, что мы не попали в объектив Союза российских писателей. Я часто тогда повторял: Воронеж – город демократичный. Главным критерием оставался талант.
Вспоминаю показательную ситуацию. Июнь 2018-го, предпоследний день Платоновского фестиваля искусств в Воронеже. У памятника Андрею Платонову – традиционные выступления воронежских поэтов. Представители двух региональных отделений главных писательских союзов – двух равнозначных, но противопоставленных друг другу восприемников некогда единого писательского «цеха» – объединились в единой творческой программе.
…Когда в ноябре семнадцатого года после московского семинара мы втроем спускались в метро (нам с Васей – на Казанский и в Воронеж, Тимофееву – домой), Андрей на прощание сказал:
– Парни, мы здесь, в столице, надеемся на вас там, в Воронеже, – если у нас получится расшевелить молодых, то и старики за нами потянутся. А вместе мы что-то можем.
Прошло полгода. В мае 2018-го в Воронеже на очередном областном Совещании молодых литераторов один из мастеров по прозе – председатель Совета молодых литераторов Союза писателей России Андрей Тимофеев – объявил, что в Воронеже открывается региональное отделение Совета молодых литераторов.
Мы – и в первую очередь Вася Нацентов, который тянул нас, воронежцев, за собой, в «большую литературу», – были инфицированы иглой поэзии.
Вася, возглавивший областной Совет молодых литераторов, задавал и ритм, и планку, и моду – литературные. Вася формировал свой, а заодно и наш художественный вкус. Сережа Рыбкин и я его поправляли. Постоянно ссорились и соглашались. В общем, жили бессистемно, но выглядели органично.
Может, я идеализирую. Может, это юношеский романтизм. Ощущение, подаренное дружбой, любовью… Поэзией. Но сколько ни обсуждал потом это с остальными ребятами, все время находил с их стороны подтверждение собственным ощущениям.
Кем мы только не называли себя за эти годы: наше условное лито было и «Голосами», и «Молодыми»… Потом стало областным Советом молодых литераторов. Но это нас не сделало системой – и слава богу! Над нами не стояли департаменты, требовавшие отчеты и «план мероприятий на текущий квартал». И у нас был свой – общий, один на всех – угол в Воронеже – в библиотеке Кубанева. Мы не выдумывали «форматы» – мы просто собирались «раз в две недели / два раза в месяц» (для нас – устойчивое сочетание) на нашей «Кубе» («Куба» – что-то из шестидесятых) и говорили о поэзии. Обсуждали стихи друг друга, дискутировали и спорили, пели и пили, жили и писали. И были счастливы и свободны – теперь я в этом абсолютно уверен.
Все это был один сплошной «неформат».
«Неформат» – значит, «не-формально»: наш иммунизированный поэзией организм самосохранился от формальностей.
Если спросить, как проходили наши «встречи на Кубе», не смогу дать стандартный для всех встреч ответ. Каждая – по-разному. Семинары и разборы стихов (за образец взяли модель занятий в Литинституте) перемежались с творческими вечерами, презентациями, встречами с приглашенными гостями. За эти годы в гостях у нас были Боря Кутенков, Коля Милешкин, Лена Семенова (царствие ей небесное), Костя Комаров, Ксюша Аксенова, Полина Корицкая… Для узкого поэтического круга имена знакомые. До сих пор с какой-то метафизической теплотой вспоминаются наши вечера памяти Окуджавы, Бунина, Прасолова…
К нам приходили многие. Оставались не все: может, отталкивала оголтелая идейность (дружба, поэзия, литература – «единомышленничество», не всеми понятое и принятое); может, пугала порой бескомпромиссная позиция по отношению к творчеству (и своему, и чужому) – строгость к и в поэзии. Имитация же поэзии – стихотворчество, графомания – то же, что ошибка врачей: дорого обходится обществу. Сегодня, когда человека пишущего найти легче, чем непишущего, эта проблема стоит особенно остро. В этом смысле истинное искусство и показательная (допустим даже, публицистическая) шелуха стоят сегодня (к сожалению или к счастью) рядом: на одной полке уживаются Пушкин и детективная беллетристика, Тарковский и кулинарные рецепты, Чухонцев и советы огороднику-садоводу. Да – это и счастье (сколько всего – бери, не хочу), и беда нашего времени: неподготовленный, несформированный читатель подавится таким литературным обилием. Что, в общем-то, характерно и для современной отечественной поэзии: бесконечность имен, течений, направлений, форм, подходов… Все это обязывает читателя (о писателе не говорю – по умолчанию) уметь отделять зерна от плевел.
Катя Макушина и Аман Рахметов, Эля Пархоц и Кристина Маркова, Аня Ковалева и Ваня Белоусов, Катя Ступникова и Паша Сидельников, Вова Кузьменко и Наденька Третьякова, Настя Картавцева и Антон Шамраев (простите, кого забыл) – те, кто все эти годы был с нами. Со мной. Некоторым из них удалось вырваться за границы регионального литпроцесса и, например, опубликоваться в «Знамени», «Новом мире», «Юности», услышать добрые и нужные слова на тех же «Липках», войти в лонг или даже в шорт Волошинского фестиваля, премии Казинцева, «Русского Гофмана» и т. д. Нет, все это, конечно, – не столько литература, сколько ее процесс (хотя и немаловажный). Но… Но а кто-то просто продолжает писать стихи – без публикаций, премий и конкурсов. Просто писать.
Молодой писатель – одна из самых незащищенных социальных категорий граждан (если таковая вообще существует, в чем я не уверен). Ему надо задумываться не просто о том, где работать и как прокормить себя (и больше – семью), но еще о том, как и когда писать. Нет такой профессии – «писатель». Членство в союзе не дает социальных гарантий. Премиальный процесс – дело удачи, случая, знакомства, медийности и далеко не всегда только писательского труда.
Но если молодой человек действительно заинтересован в литературе, то он найдет литературу даже там, где ее нет, – он ее сделает сам. Как мы в Воронеже. Хотя мы шли не по асфальту, а по вполне удобренному чернозему. Это сделали наши учителя – поколения даже не «отцов» наших, а «дедов». Литературных. Которые всегда наставляли нас: «Почитай отца своего и мать». И мы почитали – читали и чтили. Поэтому когда в 2022 году, после открытия воронежским департаментом культуры Литературного молодежного центра, мы «в рамках его работы» провели встречу, носившую показательно-пафосное название «Отцы и дети – диалог поколений», – сложилось впечатление, что в литературном Воронеже нет привычного конфликта отцов и детей.
Но разве это плохо? Вроде бы вполне здоровая ситуация.
Однако конфликт поколений – это, по распространенному мнению, процесс естественный и даже обязательный.
И вдруг, представьте, – в Воронеже этого процесса нет.
Парадокс?
Патология?
Человек – существо предельно странное и капризное: есть проблемы – плохо; нет проблем – еще хуже.
Но проблема-то есть – и она заключается в ее отсутствии.
Мы собрались, чтобы поговорить предельно честно и откровенно. Но не все «отцы»/«деды» пошли на эту откровенность. Кто-то прикрылся грехами прошлого (не спорю – надо помнить историю, чтобы не повторять ошибки молодости, но разговор шел все-таки о сегодня, а не о вчера); кто-то (из деликатности? из доброжелательности?) сгладил углы; а кто-то эти проблемы просто надумал – придумал. (А разве надо решать выдуманные проблемы? Ведь их на самом деле нет.)
С нашей стороны все оказалось еще тяжелее: наше поколение было в меньшинстве. Не потому, что на нас обрушились надуманные проблемы (да и не обрушался никто на нас – не ругали даже). А потому, что из пары десятков молодых талантливых литераторов Воронежа на встречу пришло меньше половины из них. Высказалось – половина от половины.
Не нашли время? Скорее, смысл.
Испугались? Наверное, просто не поняли, о чем говорить.
Отсюда вопрос – а вообще была ли нужна эта встреча? Может, нашему поколению просто нечего сказать? Может, оно устало от всех этих совещаний, семинаров, перформансов, батлов, центров? От этой большой (но серьезной ли?) игры в литературу?
И все же поговорить тогда стоило. Хотя бы для того, чтобы лишний раз понять и подтвердить: кесарю кесарево, слесарю – слесарево, а писатель должен писать. Каждый день садиться перед чистым листом бумаги (реальным или виртуальным – какая разница?) и беседовать с ним. По пять страниц в день – так учил меня профессор воронежского журфака Лев Ефремович Кройчик, и я исправно и регулярно нарушал заповедь учителя. Потому что тратил себя на советы литераторов и литературные центры – на все, что угодно, только не на настоящую литературу. Литературу, а не литературный процесс.
А в это время Вася Нацентов, который работал в банке, писал повесть (оказывается, и работая в банке, можно писать, и не только стихи, но и прозу); Сережа Рыбкин, который и сегодня работает в банке, ехал на семинары журнала «Знамя» (вместе с Васей); Настя Картавцева выпускала новую книгу стихов; а Паша Сидельников возвращался из армии – в литературу.
В какой-то момент меня осенило: для литературы не обязательно наличие Литературного молодежного центра, Совета молодых литераторов и даже – Союза писателей.
А что нужно?
Много воли и немного времени.
Много сил и немного возможностей.
Много честности и немного правды.
Что еще?
Вера – одна.
Дружба – одна.
Любовь – одна.
(Возможны исключения.)
И тогда можно увидеть все небо в алмазах.
Для меня, для Васи, для Сережи теперь где-то в прошлом Совет молодых литераторов и Литературный молодежный центр. Мы не так часто выступаем и читаем стихи на публику. В декабре прошлого года мы с Васей вышли из Союза писателей России (и да – написали заявление о приеме в Союз российских писателей). Молодой – молодежный – воронежский литпроцесс оказался в руках других молодых – тех, кто еще продолжает играть в литературу. А мы – нет, не выиграли. Мы, видимо, – выросли.
Сережа Рыбкин – последний осенний лист, сорвавшийся с ветки и ухватившийся за плечо прохожего:
не сорвать, а жалеть этот лист
если дерево снова искрится
издавая то шорох, то свист
от прекрасного не-бытия
мне наверное негде укрыться
Лист – живой, каждая прожилка его пульсирует на раскрытых ладонях. «Можно я притворюсь одиноким плечом», – спрашивает Рыбкин. Это – «чтобы листья жалеть», «будто их никогда до меня не жалели».
А, наверное, правда – пожалел их однажды один Мандельштам, и стоит теперь ему в Воронеже памятник (сам Воронеж – как памятник Мандельштаму), укрытый благодарными, легшими под ноги листьями «в центральном парке на стыке улиц», где кормит птиц одинокий поэт – Сергей Рыбкин. Он караулит прохожих – чужих. Вот сейчас бы выхватить из толпы родную душу, и отсюда – в лес, в Боровое, в этот воронежский микрорайон (воронежское Переделкино), где живет Рыбкин, – на стыке города и леса, нечастых прохожих и регулярных электричек. «Вдали от людей». (Так называется его первая книга стихов, вышедшая в Воронеже в 2020-м.)
Но остается только перелистывать книгу – «перекликаться с листвой на ветках». Ведь и лист – «неизбежно один».
Он сорвется.
И белым парусом, «прямиком в непрерывное небо», полетит. «От у-ста-ло-сти». Уставший? А может, отсюда – в лермонтовский «край далекий»?
Наверное, так должно было случиться: презентация «Вдали от людей» прошла в 2021-м в октябре – месяце, из которого соткана поэзия Рыбкина. Это – и начавшийся листопад, и «Пастернаково небо», и ожидание снежных хлопьев, которые обожгутся об еще не остывшую землю… и – желто-болезненный свет чужих окон. Через эту желтизну, через боль и боренье продирается Рыбкин, ведомый памятью, где лежат пересушенные в саду листья, будто сухофрукты, из которых (из сухофруктов, конечно) сделан бабушкин компот:
Все реже и мельче живу – обернулся назад
и сил не хватает вернуться обратно,
но мама зовет и «Сереня» кричит через сад,
чтоб вместе идти в неизбежно холодное завтра.
…Говорить о стихах Васи Нацентова тяжело. Не потому, что о них уже сказали, кажется, все современные классики: так, на обратной стороне обложки его книги «Лето мотылька» – комментарии Геннадия Красникова и Натальи Ивановой, Алексея Алехина и Максима Амелина… Говорить о стихах Васи мне тяжело потому, что это – стихи друга. Почти мои стихи. Мои – по составу крови. По общему корню, из которых они произросли.
Эпиграф Бориса Слуцкого: «Мы жили весело и плохо…»
А мы хорошо и грустно
живем.
Зреет бабье лето.
Вот росчерк крыла и крыши
застряли в моем окне.
В который раз приходится к слову, к месту, ко времени Цветаева: «Любить свой век больше предыдущего не могу, но творить иной век, чем свой, тоже не могу: сотворенного не творят и творят только вперед».
И все же, все же… Мелодия мешается с остывшим воздухом, сменяется другой, но все еще звучит. И синицы ведут за руку музыку:
Любовь и речь любовь моя и речь
короткими глотками
Мы, конечно, выросли.
Выросли из традиции.
Пошли от корней.
Но так случилось в русской поэтической традиции: почвенничество органично переплелось с символизмом, лирика – с эпосом, традиция – с авангардом…
Фет, Тютчев, Блок, Георгий Иванов, Мандельштам, Пастернак…
Шестидесятники (Евтушенко, Окуджава) и тихие лирики (Рубцов, Соколов… Прасолов?).
СМОГ (Губанов, Кублановский) и метареализм (Седакова, Жданов).
Полистилисты (Еременко) и поэты исчезающего «я» (Гандлевский, Кенжеев)…
Так примерно можно очертить круг имен и направлений, на которые сегодня ориентируемся мы.
Круг достаточно условный – охватить все и вся в этом случае нереально.
И как уже, наверное, понятно, круг этот похож на бурлящий котел – столько оттенков, приправ и специй растворяется от его паров в воронежском поэтическом воздухе.
Но при всем этом котел – единый сосуд.
Со своей микросредой, в которой готовится основное блюдо.
Вкус у него – специфический, эстетический (я бы даже сказал – эстетствующий).
А чувство насыщения приходит от слова – лирического высказывания. Выговорения.
Ну вот – кажется, выговорились.