Парни в школе тебе кричали:
«Подожди всего пять минут!»
Но ты знала минутам цену,
Ты мечтала ворваться на сцену,
На авось, как в последний бой,
Чтоб не в силах сдержать эмоций,
Сам Владимир Семеныч Высоцкий
Вдруг сказал: «Любуюсь тобой…»
Как непрочны мечты девчонок,
Рэем Брэдбери увлеченных
И театром. А мать не раз
Говорила ей: «Зря ты, что ли,
Отучилась в английской спецшколе?
Поступай-ка, дочь, на иняз».
Чудо-заводь внутри института.
Да, учиться по-своему круто:
На сто девок – два паренька
Орьентации эллинистической,
А не нашей, коммунистической,
Не изобличенных пока.
Институт начался с колхоза.
Бытовая советская проза
Далека от Байрона строк.
Аспирант по имени Саша
Был на целых пять лет постарше,
Преподал ей первый урок.
Не бродить уж нам ночами,
Хоть душа любви полна…
Отбродили и отсмеялись,
Только дальше уже не знались,
Он женатик, к тому ж красив.
Значит, точка, – она решила.
Саломея-Лариса, спляши нам,
Ну а после что хочешь проси.
Все инъязвочки – так их звали —
Беззастенчиво флиртовали
С мужичьем факультетов иных;
Поцелуйчика три вначале,
А потом динамо включали
По примеру девчонок дрянных.
Гименей появлялся позже —
С полуправдою, полуложью,
Простодушный, как пионер.
Замуж шли за местных курсантов,
В скором будущем – лейтенантов,
Что поедут служить в ГДР.
Был приказ ему дан на Запад,
А потом появился рапорт,
Прозвучало слово «Афган».
От Кабула и до Баграма —
Вся военно-походная драма.
Ничего, прорвемся, дружбан.
Он шептал: «Ничего… прорвемся…»
Тот летеха родом из Емсны.
Пули цокали над головой.
Не срамя офицерской чести,
Он вернулся домой «грузом двести»,
Саломею оставив вдовой.
Все смешалось, перемешалось.
Что незыблемым прежде казалось —
Обмануло тебя, не сбылось.
То, на чем держалась держава,
Все традиции, честь и слава
Не нужны теперь, хоть ты брось.
Был культ личности – стал культ денег,
А нужда тебя живо разденет
И не стыдно взглядов косых.
Каждый вечер по расписанию
Предавалась чисто плясанию,
Собирая баксы в трусы.
Блудодейный стрип-клуб «Нирвана»,
Как маяк на краю океана,
Посылает в небо лучи.
Ночь – затейница, ночь – развратница,
Кто не любится – тот спохватится,
Не найдя себе пару в ночи.
Здешний Ирод авторитетный
Со своею рожей приметной
Был известен на всю страну.
Коронован «Дедом Усаном»,
Для него сто гурий плясали,
А запомнил тебя одну.
То Канары, а то Мальдивы,
И везде за ними следили —
Слишком круто Ирод взлетел.
Как известно, ломать – не строить,
Вот и он захотел устроить
Поделенного передел.
Алюминий или алмазы?
Были версии самые разные,
Кто предпринял ответный ход.
Выходили из ресторана.
Снайпер. Выстрел. Всего одна рана —
И брутальный летальный исход.
Все наследство, что Ирод оставил,
Вор в законе, но честных правил,
Раздербанили братья-воры.
Саломее, по их расчетам,
Полагалась одна хрущевка —
И вали-ка ты из игры.
Есть могилка на кладбище дальнем,
Неухоженном и печальном,
Куда ходит одно старичье.
Раз в полгода нелепая бабка,
У могилки кутаясь зябко,
Повторяет имя твое.
Лара-Ларочка, волжская птица,
Как могла ты так ошибиться,
Не отсеять правды от лжи,
Как поверила нелюдям этим…
Будьте прокляты, чертовы дети —
И квартиру отняли, и жизнь.
В том раю, на рай непохожем,
Где нет слов «старей» и «моложе»,
Где архангел поспорил с прохожим,
А потом облака целовал, —
Говорят, смерть была к лицу ей —
Чайки плачут и кони гарцуют,
Саломея-Лариса танцует
Тайный танец семи покрывал.
Страна чудес, она же – дураков,
Страна героев и страна ученых,
Бессмыслицу помыслить обреченных,
Чтобы отдать ее на суд веков,
Страна глухих, не слышащих угроз,
Молчальников, чье слово словно жемчуг,
Писателей, придирчивых и желчных,
Свидетелей невыплаканных слез,
Страна советов – всем и никому,
Страна желаний непроизносимых,
Которым мы противиться не в силах,
Идем кто в монастырь, а кто – в тюрьму,
Страна «ноль три» – кому не повезло,
И наказанье Божие – как ласка,
Страна, что куличи святит на Пасху
И все глядит сквозь мутное стекло.
Мы влипли в историю.
Намертво.
Не оторвешь.
Как щеголь
московский
споет:
и печалиться не о чем.
В изысканной формуле
прячется
подлая
ложь.
Учись хоть всю жизнь,
а помрешь
обязательно
неучем.
Слова такого
не знали —
«дефолт».
Это о чем вы?
Парусный флот?
Правда, словцо-то
бойкое —
кажется, слышал
на стройке.
Царь Борис
над Россией
завис
тяжелой
похмельной
тучей.
Жди
беды
неминучей!
То не грозный
гром
гремит —
то головушка
трещит.
И Матерь-природа
тоже
остаться
трезвой
не может.
Сеструха
Луна
опухла
с бодуна.
Брателло
ветер
на флагшток
присел —
сам не заметил,
как окосел.
Чтобы день
прошел
не зазря —
подготовить
надо
царя.
– Государь,
до вечера
больше ни-ни.
Боже
вас
сохрани.
Сегодня
пресса
должна отразить
в Великий Новгород
царский
визит.
Царь Борис
мясист,
словно лось.
Челядь
куражится,
множится.
«Где государство
славян
началось —
там со славой
оно
и продолжится».
Безграмотные варяги
нам формулу
власти
вывели:
Порядок
и только
порядок!
Не важно,
кто там
по имени:
Иоанн,
Александр,
Борис,
или даже
вовсе —
Иосиф.
За власть
зубами
насмерть держись,
все
предрассудки
отбросив.
Веришь – не веришь,
давно доказано:
мы с европейцами
разные.
В Европе
юристы-гробокопатели,
в парламенте
скаредном
речи.
У нас
открытый
урок демократии
дает
Новгородское
вече.
Две
толпы
так и прут
по мосту:
с той стороны —
на эту,
с этой —
на ту.
Кто
духом
крепок
и не труслив,
участвует
в поединке.
О чем
они спорили,
донесли
до нас
бересты
простынки:
«Хотим, чтобы нас пожаловали – подати убавили».
Царь Борис
смотрит вниз:
кто там остался,
электорат?
О чем
говорят?
– Народец мелкий,
но въедливый,
привередливый.
Дальше —
пресса.
Кремлевский пул.
– День добрый, коллеги.
Никто не уснул?
Готовьтесь, будет
один
подход.
Всего
три
вопроса,
что волнуют
народ.
Блицинтервью —
и адью!
Домой рванем.
– Ваше величество,
что там
с рублем?
Будет девальвация?
– Не будет девальвации!
Корреспонденты
звонят
в редакции: