от момент, когда бакинский милиционер взял меня за локоть и сказал с акцентом: «Ви арэстованы», я вдруг с ужасом понял, что спасительная красная книжка, волшебная палочка-выручалочка, вместе со всеми документами, блокнотами памирской командировки, электробритвой и еще какой-то мелочью осталась в руках Ани Зияловой и ее брата, которых уже, как говорится, след простыл с аэродрома. А я в затасканной ковбойке, нестиранных джинсах и грязных кедах – сразу превратился в заурядную личность, в плебея.
Я оглянулся на багажное отделение.
– Послушайте, у меня там рюкзак в багаже… – пробовал я втолковать милиционеру.
– Ладно, ладно, иди! – грубо толкнул он меня сторону дежурной «раковой шейки» – закрытого, занавешенного милицейского микроавтобуса, в котором возят задержанных и арестованных.
– Да подождите! – рванулся я. – Я – корреспондент из Москвы! Из «Комсомольской правды»!
– Документы есть?
– Документы в сумке, пропали. Но может быть, они их бросили…
– Пропали! – передразнил он. – На себя посмотри! Жулик ты, а не корреспондент! Опиум возишь! Контрабандист! Давай, давай, лезь в машину, меньше разговаривай!..
Да, без красной книжки, без редакционного удостоверения и паспорта я вдруг почувствовал себя голым и безоружным, я сразу стал простым человеком, никем и ничем. И когда он просто взашей, как ничто, как быдло, толкнул меня в «раковую шейку», я вдруг остро почувствовал, как страшно, как опасно быть простым человеком…
Но затем, через несколько минут, уже когда автобусик тронулся и через решетку в крохотном заднем окне я увидел, что меня везут с аэродрома в город, я успокоился и даже с интересом взглянул сам на себя. В конце концов все выяснится, а пока – я попал в неплохое приключение. Прекрасная тема для газетного очерка или репортажа. В голове тут же возникли варианты газетных заголовков: «Гроб без покойника», «Летающие наркотики», «Репортаж из тюремной камеры» – о, от такого материала вся редакция закачается, а в «Литературке» или в «Известиях» лопнут от зависти!
Все-таки они идиоты, подумал я о милиции. Вместо того, чтобы блокировать дороги и ловить Зиялова с его прекрасной сестрой (черт побери, неужели она на пару с братом занимается перевозкой наркотиков?!), так вот, вместо того, чтобы ловить Зиялова, перекрыть дороги, блокировать железнодорожную станцию и морской порт, допросить грузчиков, изъять багажные документы на этот гроб и так далее – вместо всех этих срочных мер, доступных пониманию даже такого невежды в уголовных делах, как я, они арестовали первого попавшегося человека, везут черт-те куда, теряют время. Пропал мой рюкзак, впрочем, его-то, этот рюкзак, они, наверное, арестуют, поскольку кому же его выдадут без багажной квитанции? Но вот сумка, сумка с документами накрылась…
Да, так, арестантом, я еще не въезжал в Баку… Вот уже Черный город – предместье Баку с низкокрышими домами, олеандрами вдоль улиц и трамвайными путями. Сейчас будет Сабунчинский вокзал, тут рядом, в трех кварталах, живет моя бабушка, хорошо, что я не дал телеграмму о приезде, а то было бы сейчас паники в доме! Свернули направо – значит, везут в городскую милицию как раз напротив моей школы на улице Кецховели. Потрясающе! Гордость школы, выпускник 10-Б класса, работающий нынче в Москве, в «Комсомольской правде», приезжает к воротам родной школы в милицейском воронке, и его под конвоем ведут в городское управление милиции, и дежурный капитан, малограмотный азербайджанец, заполняет первый протокол задержания:
– Фамилия? Имя?
– Гарин Андрей.
– Где живешь?
– В Москве, – отвечаю, чуть передразнивая его акцент.
– В Москве живешь, а наркотики из Ташкента в Баку возишь! Что у нас тут, своих наркотиков не хватает?
А он – ничего, с чувством юмора, этот капитан.
– А что у вас, много наркотиков? – спрашиваю.
Он смотрит на меня, пропускает вопрос мимо ушей, говорит лениво:
– Документы.
– Документы на аэродроме остались, в сумке. Я просил милиционера поискать… – я еще не выбрал, как себя вести: выдавать Зиялова или не выдавать, все-таки школьный приятель и его сестра, в которую я втюрился с первого взгляда, но с другой стороны – как я буду выкручиваться с этим гробом, если не скажу, что его владелец – мой знакомый, зачем же я полез тащить этот гроб?
Но пока я обдумывал, сразу мне требовать какое-нибудь начальство, чтобы доказать, что я – это я, корреспондент всесоюзной газеты, или наоборот потянуть резину, поиграться в арест, чтобы потом красочней описать его в репортаже, все решилось само собой:
– Где работаешь? – спросил капитан.
– В «Комсомольской правде».
– Что такое – «в Комсомольской правде»? – не понял он. – Артель такая?
– Газета! – психанул я. – Ты газеты читаешь?
Капитан встал, медленно, будто лениво, подошел ко мне и вдруг почти без замаха коротким ударом врезал мне по уху так, что я не устоял на ногах, упал на грязный, в окурках, пол дежурной комнаты. Как?! За что? По какому праву? – оглушенный, держась за голову, я поднялся на ноги, а он сказал, уже садясь на свое место:
– Еще раз скажешь мне «ты» – совсем голову оторву. Понял? В своей Москве будешь наркотики продавать. Не у нас!
Теперь я молча смотрел на него, запоминая все: его лицо – эту наглую, с кавказскими глазами навыкате морду и раннюю залысину под черными волосами. Ничего, он у меня еще будет в ногах валяться, паскуда!
– Ну? – повторил он. – Где работаешь?
Да, теперь я тебе много скажу, жди!
– Я хочу говорить с начальником милиции, – сказал я как мог спокойно.
– Сейчас, – усмехнулся он. – Он тебя как раз ждет! Значит, нигде не работаешь, просто спекулянт. По какому адресу прописан?
– Я буду говорить только при начальнике милиции. Или при прокуроре.
Он посмотрел мне в глаза, выдержал паузу, нажал какую-то кнопку на столе, за дверью прозвучал гудок, и в двери появился дежурный сержант. Капитан кивнул ему на меня:
– Забери в КПЗ! – и бросил мне презрительно: – Москвич хуев! Гетверан![1]
Я давно, еще с детства, знал, что больше, чем евреев, больше, чем армян, азербайджанцы ненавидят теперь русских, считают русских оккупантами, но чтобы вот так открыто, без обиняков, ничего не стесняясь… впрочем, а что ему стесняться, кого – спекулянта наркотиками? Он же мне ясно сказал, что у них тут своих спекулянтов хватает, и я уверен, что поймай он своего торговца анашой, какого-нибудь азербайджанца – разговор был бы другой, во всяком случае азербайджанца он бы не бил, это точно. А вот попался москвич – даже если я действительно корреспондент, почему бы не стукнуть, ведь нет ни свидетелей, ни закона. Была бы при мне красная книжка – другое дело, а без красной книжки и убить могут – не взыщется.
Крашенный бурой краской коридор, зарешеченные окна на уровне тротуара, так, что видны только ноги прохожих и слышны крики мальчишек, которые во дворе моей школы играют в футбол. Дежурный сержант провел меня к какой-то двери, втолкнул внутрь, и сам остался снаружи…
Внутри меня уже ждали. Привычные грубые руки тут же обшарили карманы джинсов, и только после этого дюжий русский милиционер – старшина – приказал:
– Бруки сымай, ипонать! Обувь тоже! Шнурки вынай и пояс.
Снял брюки, кеды, жду. Старшина тщательно и спокойно, почти флегматично прощупал резинку трусов, затем высыпал на стол содержимое карманов – полпачки сигарет, носовой платок, восемь рублей (все мои остальные командировочные деньги вместе с документами остались в дорожной сумке, в руках у Ани Зияловой). Вслед за этим так же не спеша, старательно прощупал швы джинсов и вернул мне всю одежду, кроме ремня и шнурков от кед. Пересчитал сигареты в пачке – там было шесть штук, подумал с полминуты, сказал:
– Ладно, держи, ипонать! Покуришь.
Я оделся, взял сигареты.
– Пошли, – сказал он.
Коридор как бы продолжался, но теперь вместо дверей кабинетов были металлические, с глазками и запорами, двери камер. Я насчитал их шесть. Старшина мягко, на цыпочках подошел к четвертой, заглянул в глазок, беззвучно выругался матом, потом разом отодвинул засов и открыл дверь. Смесь спертой вонищи, табачного дыма и немытых тел пахнула мне в лицо.
– Фулевый! – крикнул в камеру старшина. – Карты отдавай, ипонать!
– Какие карты? – послышалось из камеры.
– Заходи, – кивнул мне внутрь камеры старшина, и я шагнул в КПЗ – пыльную, с двухэтажными нарами, с высоким немытым зарешеченным окном камеру. В одном углу, недалеко от окна, стоял толчок с краном смыва, в другом – бачок с водой и прикованная цепочкой кружка. Вот и вся «мебель» в камере. На верхних нарах кто-то спал, а на нижних валялись и сидели человек восемь, и один из них – худой, сорокалетний, в свитере на голое тело, с татарскими глазами – пытался спорить со старшиной:
– Какие карты, старшина, ты что?
– Кончай ваньку ломать, ипонать, – спокойно сказал старшина. – Давай карты или Багирова позову.
Я понял, что Багиров – этот тот капитан, который меня только что саданул по уху так, что уже синяк над виском.
– Багирова, Багирова! – передразнил старшину татарин и протянул сидевшему рядом парню стопку крошечных, величиной со спичечный коробок бумажек – рисованные на клочках ученической бумаги карты. – Шах, отдай ему, х… с ним.
Шах взял карты, подошел к двери, на ходу окинул меня коротким взглядом, сказал старшине:
– Дали бы книжку почитать…
– Давай, Сашка, давай, – потребовал у него карты старшина. – Читатель, ипонать! – Он взял карты, спросил: – Все тут?
– Бубновой дамы не хватает, – сказал парень.
– А где она, дама эта? – спросил старшина.
– А я ее трахнул, – сказал из глубины камеры Фулевый. – А теперь она инвалиду сосет. – И расхохотался своей остроте, и вся камера тоже расхохоталась, кроме спавшего наверху инвалида с подвязанной к ноге культей.
Сашка Шах тоже улыбнулся.
Старшина ухмыльнулся беззлобно, глядя то на хохочущего Фулевого, то в глубину камеры, куда ему, охраннику, нельзя было входить без хотя бы еще одного дежурного, то на Сашку. Сашка, все еще улыбаясь, стоял у двери. И вдруг ногой в пах старшина так саданул Сашку, что тот согнулся вдвое и тут же попал подбородком на уже приготовленное к удару колено старшины, и старшина только чуть-чуть, несильно поддел этот подбородок коленом, отчего Са