[109], годный, скорее, для оперной постановки, нежели для войны XX века.
В этой истории идея введения формы появилась позже — в июле 1918 года[110].
Концепция новой формы широко обсуждалась — и мы смогли преодолеть один из главных тезизов — она типа должна «отличаться от старой». Тем более в этой истории генералам и офицерам было больше голоса. Они тоже сказали — а на фига?
Тем более, что на складах было полно старой формы. А с экономикой в стране было плохо.
Так что в итоге форма была примерно образца 1935 года. Только вместо «богатырки», она же «фрнузевка», она же буденовка мы пробили берет, а в виде зимнего головного убора — ушанку[111].
Опять же — упирая на экономию. Береты и ушанки шить проще. Да и вот вам и отличие от старой формы. В это время береты носили только французские и итальянские горные стрелки. А ушанки вообще нигде, кроме России, не носят.
— Ефрем, если ты командир роты, почему на тебе кубиков нет?
— Так на днях обещали выдать. Дело-то обстоит как? Командир должен сам договариваться, как все обеспечить. Вот наш комполка и бегает.
Да, уже лично я пробил идею знаков различия. Они вообще-то появились сами собой — жизнь заставила. Но в каждой части извращались на свой манер. Тут меня послушали. Благо я ввел звезду, серп и молот, да и партийные значки пользовались огромной популярностью. К тому же многие элитные части, вслед за нашим бронепоездом, стали вводить себе собственную символику. Так что ко мне в этом случае прислушивались.
Разумеется, ни о каких погонах речь идти не могла. Их не приняли бы, даже если к этому призвал бы лично Ленин. Выдумывать я ничего не стал. Просто предложил петлицы, которые у нас были до 1939 года. То есть у генералов — ромбики, а не звезды.
Но только вот ввиду слабой промышленной базы, у каждого командира полка или дивизии должна была болеть голова — где всё это достать или изготовить.
Вскоре позвонили из ЧК. Девушка особо не запиралась. Она была слегка чеканутая. Ну, из тех, кого можно зарядить темой и двинуть на что угодно. А на горизонте снова виднелся Савинков. Нет, в Россию, он не приехал, действовали его люди.
— Нежели он тебя так возненавидел?
— Вряд ли. Как говорят в Америке, «ничего личного, просто бизнес». А я — очень хорошая фигура с их точки зрения. Глава пропагандисткой машины. Всё в духе эсеров. Они наносят удар не по реальному врагу, а по символу.
— Но с Савинковым придется разбираться.
— Есть кое-какая идея…
А приключения продолжались. Ко мне обратилась секретарша. А как же — большой начальник и без секретавши.
— Сергей Алексеевич, с вами хочет поговорить журналист «Чикаго трибьюн» Стенли Ворд.
— Что ему надо? Если интервью — пусть идет к черту.
Он для вас передал визитку.
Я просмотрел карточку. С лицевой стороны обычная визитка представителя масс-медиа. А вот с обратной была надпись на английском: «Стели Ворд приветствует Макса Полански. Есть конфиденциальный разговор, который может оказаться взаимовыгодным».
Кто такой Макс Полански я не знал. Однако догадался, что это одно из имен моего реципиента. А журналист наверняка в штатском.
— Хорошо. Зовите.
В кабинет вошел просто типичный американец. Точно — журналист в штатском. С такой открытой улыбкой, что сразу захотелось проверить — на месте ли бумажник. Он заговорил на хорошем русском языке.
— Добрый день, товарищ Коньков. Очень рад познакомиться, так сказать, очно, с таким человеком.
Я кивнул ему, чтобы садился.
— Неужели в САСШ я так известен?
— Ваша нынешняя деятельность не нашла пока особого признания, но прошлая… В Джорджии до сих пор помнят, как вы застрелили двух агентов Пинекертона. Нет, я понимаю — они тоже парни не подарок, тоже любят пострелять — и бой был честный. Многие вам восхищаются. Журналисты назвали вас последним ганфайтером.
Так, если этот тип не врет, а врать ему нет смысла, то в Америку в этой жизни мне путь заказан. Ну и черт с ней. Только вот что ему надо? Шантажировать? Так он должен знать, что с РСФСР как с Дона — выдачи нет.
— Так что вы хотите? Если вам нужен автограф — то я могу его дать.
— Ладно, я американец, и вы в какой-то мере тоже. Поговорим как деловые люди. Мне вы интересны как член правительства.
— Я не член правительства. Я член ЦК. Это совсем не одно и то же.
— Но вы имеете влияние. Причем, как заметили люди, которых я представляю, вы примыкаете к группе, чья позиция дает возможность договориться.
— Что это за люди? О чем договариваться?
— Очень влиятельные люди. Вы не хуже меня знаете, что в САСШ не всегда решают те, кто сидит на Капитолийском холме. Так вот. Коммунисты хотят построить коммунизм во всем мире. Мы не хотим, чтобы в Америке был коммунизм. Но вы и ваши друзья не желаете это делать прямо сейчас. Значит, временно у нас есть возможность действовать ко взаимной выгоде.
И тут до меня дошло.
— Дальний Восток?
— Именно. Насколько я знаю, у кого-то из вашей партии есть план создания буферной республики на Дальнем Востоке.
Так, про план ДВР они знают. Отлично!
— И что?
— А вы не боитесь, ваши противники тоже учредят там что-нибудь своё? И их признает Япония. А потом и Англия? Мы совершенно не заинтересованы в усилении Японии.
Да, в том-то и дело. Американцев не тянет снова воевать через океан. Но только в этом случае — без нормальной базы. А вот усиление Японии — это им серпом по одному месту.
— А что вы хотите от нас? Вы ведь не зря снабжали Колчака? Снабжали. Бизнес есть бизнес. Но убедились, что большевики — не Колчак. Мы готовы в виде акта доброй воли надавить на японцев. А там уж как пойдет. Вам мы предлагаем подготовить встречу в кем-нибудь из лидеров большевиков, кто принимает решения.
— Почему вы обратились именно ко мне?
— Скажу вам честно. Я не понимаю большевиков. Их никто не понимает. А вы, видимо, понимаете, если сумели с ними ужиться. С другой стороны — вы выросли в Америке. И мы с вами может друг друга понять.
Ха, они меня считают авантюристом который волей судьбы вылетел на высокое место.
— А какая выгода мне? — Решил я задать проверочный вопрос.
— Я не дурак, чтобы предлагать вам деньги. Но, согласитесь, это может помочь вашей политической карьере. Не говоря о такой мелочи, как то, что вас помилуют — и вы сможете посещать САСШ.
— Что ж, я думаю, мы поняли друг друга.
— Надеюсь, что нам ещё доведется сотрудничать.
Позиция америкосов понятна. Та же, что нынче у англичан. Лучше воевать деньгами. Интересно, нэп пока ещё не провозглашен, а западники ведут себя так, будто он уже есть. Вот бы узнать — почему? Кстати, если так, то мне сделали ТАКОЕ предложение. Это не вшивые пара миллионов баксов. Быть посредником с США — это ну такие деньги…
В принципе, единственной неожиданностью было то, что америкосы выйдут именно на меня. Хотя именно издания РОСТА начали упоминать о ДВР. А эта идея была, скорее, разведкой боем. Я помнил, что в той истории янки тоже ведь нажали на японцев. Только красным пришлось дойти до Читы. Что ж надо звонить Ильичу.
И при чём тут общественный строй?
На заплеванном вокзале Верхнеудинска было большое оживление. Мела первая метель. Солдатики достаточно бестолково пытались образовать оцепление вокруг главной платформы вокзала. А вот молодцы, одетые, несмотря на уже наступавшую позднюю осень, в кожаные куртки, действовали совсем по иному. На этих ребятах висели маузеры, из карманов торчали ручки гранат. Они-то очень грамотно выставили внутреннее оцепление. Наконец, суета прекратилась — и на перрон вышла группа военных. Вдалеке показался столбик дыма — и через некоторое время к перрону подкатил поезд, украшенный бронеплощадками с пулеметами. А иначе ездить в Сибири было трудно. Встречали нового командующего Восточным фронтом.
В центре поезда находился салон-вагон, из которого, не спеша, спустился дочерна загорелый человек в кубанке и бекеше, на стоячих воротниках которой виднелись по четыре врезанные в мех темно-красных ромба командарма. Этому человеку было 34 года, но он смотрелся, самое большее, лет на 25. Да к тому же он как-то криво и ехидно ухмылялся. В общем, на вид человеком он был несерьезным. Но встречающие отнеслись к нему со всем почтением. Хотя эти красные командиры, буквально из ничего создавшие армию, которая раскатала Колчака, были не из тех, кто будет кого-то уважать, только из-за того, что он приехал с приказом из Москвы. Они прошли с боями всю Западную Сибирь и видали такое, что лучше бы никому не видеть. Но… Они как-то приняли прибывшего за своего. Хотя он был мало того что полковник и дворянин, так ещё и гвардеец.
— Здравствуйте, товарищ комфронта.
— Здравствуете, товарищи.
Вот черт знает, что это был за человек. С ним как-то сразу шутить не хотелось.
— Давайте не терять времени, поедем в штаб.
Новый комфронта был не слишком известен советской общественности из-за своего слишком «белого» происхождения. Но в армейских кругах он уже получил прозвище «красный Скобелев». Его звали Яков Александрович Слащов.
Фрагмент из материала «Трудный путь в Революцию». Журнал «Красный журналист», № 2, 1920[112].
Беседа редактора Светланы Баскаковой с комфронта Яковом Слащовым.
«— Итак, что вы делали после заключения мира?
— Я подался на Дон, где формировалась Добровольческая армия Корнилова.
— Что вас на это подвигло?
— Я потомственный военный. Жизни вне армии я не представлял. После заключения мира армия развалилась. Да и многие большевики говорили, что на смену армии должна придти партизанщина. Вот и представьте, что я думал. К тому же — вопрос окружения. Все мои знакомые ненавидели большевиков. Вот я и подался на Дон. Там и начал войну.