, станочник – станочница[335], мраморщик-мраморщица[336], летчик – летчица, юрист – «юристка»(так названа женщина – судья)[337], бригадир – бригадирша[338], учитель – учительница и т. д.
Лингвисты называют это явление «гендерной симметрией»[339]: наличие названия профессии или обозначение статуса в мужском и женском роде (герцог – герцогиня, учитель – учительница и т. д.). Процесс установления гендерной симметрии в профессиональной сфере начинается с 1920-х годов, причем в некоторых языках (например, во французском) не хватает форм женского рода для наименования профессий, которыми женщины занимаются недавно.
Как отмечают исследователи, гендерная дифференциация осуществляется при помощи принадлежности к женскому склонению и разнообразных суффиксов[340]. Причем в процессе применения этих новых слов часть их них не «прижилась» и вышла из употребления: сейчас говорят «доктор», «педагог», «инженер», «юрист», «бригадир», «мастер» и т. д. – независимо от пола работника.
С чем связано это отсутствие гендерной дифференциации в названии многих современных профессий? С тем, что женщины давно и прочно утвердились в них, завоевав уважение как специалисты? Во Франции, по наблюдению лингвистов, для многих женщин феминизация наименования их до сих пор престижной профессии равносильна потере этой самой престижности[341]. А может быть, дело в том, что обозначение пола говорит о сомнении в профессиональных качествах специалиста: врач и женщина – врач, юрист и женщина – юрист? Так, по мнению Н. И. Голубевой-Лопаткиной, феминизация названий не слишком престижных профессий воспринимается достаточно легко (уборщица, прачка, домработница), особенно если это профессии, которыми традиционно занимались только женщины. Феминизация отдельных отраслей (легкая промышленность, образование и др.)привела к тому, что из некоторых гендерно-симметричных пар (учитель – учительница, ткач – ткачиха) чаще употребляются названия профессий с «женским» суффиксом. Но также нужно отметить, что в некоторых случаях «прижились» названия профессий мужского рода, а указание на женский пол исчезло из обихода (врач, преподаватель, инженер и т. д.) или осталось в просторечии (врачиха, инженерша).
По мнению исследователей, в настоящее время профессия[342], наряду с образованием и зарплатой, является основным показателем социального статуса. Наименование профессии непосредственно связанно с чувством самоуважения и достоинства, поэтому непрестижными считаются профессии, в названии которых есть проявления «сексизма»[343], когда подчеркивается подчиненное положение женщины по отношению к мужчине (секретарша), или женщина показана в типично «женских» социальных ролях (нянька) и т. д.
Если язык рекламы «внедряет языковые модели, которые потом становятся основой осмысления и представления действительности»[344], то можно отметить, что язык печати также выполнял подобную роль, пытаясь успеть за изменениями жизненных моделей. Язык СМИ и фиксирует, и формирует процессы, происходящие в обществе и в сознании. Причем значение слова может меняться от нейтрального к отрицательному или от положительного к нейтральному и отрицательному. В женских журналах довоенного периода все новые названия женских профессий подавались в очевидно позитивном значении; если высказывалось негативное отношение, то оно маркировалось как «консервативная, отсталая» позиция.
2.3. «Мы теперь богато живем»[345]: культ ударниц и стахановок в женских журналах в 1930-х гг.
В годы первых пятилеток и коллективизации в советской печати активно пропагандировались «ударничество» и стахановское движение. Женщины занимали достойное место в создаваемом пантеоне героев труда. Образы героинь труда в женских журналах выполняли также и специфические функции. Наряду с презентацией новых возможностей, которые открылись перед трудящимися при социализме, стимуляцией производительности труда и прочими аспектами производственной пропаганды, ударницы и стахановки демонстрировали новый жизненный сценарий женщины. Как выстраивалась пропаганда ударного и стахановского движения журналистами? Вот типичный перечень тематических направлений, обязательно присутствующих в очерках и рассказах о героинях труда.
Настоящая, достойная жизнь – только в производственной сфере. Мы видим противопоставление завода и дома: «на заводе интереснее, чем дома стряпать»[346]. Виктория Кудряшова, станочница – ударница шлифовального цеха завода шарикоподшипников им. Кагановича[347] рассказывает: была домохозяйкой, «жизни настоящей не видела». Противопоставление завода и дома часто встречается в очерках и даже становится особой темой рассказов[348]. Главное для женщины на этом пути от полной беспомощности к уверенной, умелой работнице – это рост, изменение своей жизни и своего сознания. Типичный пример такого рода: домохозяйка, когда пришла на завод, ничего не умела, мастер ее не учил, в первый день так плохо работала, что попала на «черную» доску[349], а потом стала ударницей.
Часто подчеркивалось особое эмоциональное состояние женщин-ударниц: радость и гордость от результатов труда. Вот, например, фрезеровщица Л. Блохина говорит: «Раньше я была домохозяйкой и не знала, сколько творческой радости может принести работа на заводе»[350]. На ткацкой фабрике «Пролетарский труд»[351] из домохозяек «делают» работниц, пишет журналистка. Тов. Хохлова раньше была обыкновенной домохозяйкой и самой сложной машиной, с которой она имела дело, был примус. А сейчас она работает на фратерной машине. Раньше у нее «дух захватывало от страха», а теперь она «может разобрать и починить машину, знает сырье, производственный процесс, теперь она счастлива, что освободилась от своей прежней «мелкой, отупляющей, непроизводительной домашней работы»[352].
Ударничество или стахановское перевыполнение нормы повышают заработок, обеспечивают материальное благополучие. Ударницы получают в разы больше остальных работниц. Зарплаты более 700 руб.[353], более 900 руб.[354] в месяц упоминаются в очерках о знаменитых ткачихах-рекордсменках, тогда как обычный заработок работницы составлял 150–200 руб. Называя конкретные цифры, журналисты иллюстрируют агитационные лозунги и призывы добиваться рекордных показателей выработки.
Мать стахановки Таисии Одинцовой рассказывает: «Все как во сне. …Подарков Тасе надарили, заработок у нее вырос втрое. Мы никогда так хорошо не жили»[355].
В квартире у стахановки Уралмашзавода Малявиной «уютно. Обивка дивана, шторы, скатерть, обои подобраны в тон. Белоснежная кровать, чудесный коврик над кроватью, чистые половички. Она имеет патефон, радио, хорошо играет на гитаре. Подобрала хорошую библиотеку»[356]. Подробное описание ковриков и патефона имеют важное значение: надо продемонстрировать, что стахановка живет зажиточнее, чем основная масса работниц.
Простой тезис – лучше работаешь, значит лучше живешь – доносился до читательниц с помощью многочисленных конкретных примеров. Часто стахановки рассказывают о том, какие подарки они получают за трудовые рекорды. Евдокия Федотова перечисляет, что ей подарили: часы стенные, скатерть суконную, полдюжины полотняных простынь, отрез крепдешина синего, чайник электрический, утюг, одеяло шелковое, чайный и столовый сервизы, патефон, библиотеку из 122 книг, диван, шкаф, буфет и кровать. Ее маленькая дочь заводит патефон и говорит: «Вот теперь, мама, мы богато живем»[357]. Подарки так подробно описывались еще и потому, что они демонстрировали выросший уровень благосостояния работниц. Этот перечень шкафов и сервизов должен был стимулировать остальных работниц стремиться к рекордным показателям. А также показать, насколько «богаче» стал пролетариат при советской власти.
Убедительны ли были такие примеры? Думаю, да. Низкий уровень жизни рабочих семей до начала индустриализации демонстрируют данные, приведенные в справочнике «Труд в СССР». Рабочие в 1926–1928 гг. с трудом сводили концы с концами, их доходы совпадали с расходами, причем более половины зарплаты уходило на продукты питания. Исходя из анализа приведенного списка[358] предметов хозяйственного обихода в расчете на 100 человек, можно сказать, что в изобилии имелись лишь ложки, вилки, стаканы и чашки (более 100 шт.), кастрюли и чугуны (78-85). А вот кровати были не у всех (37-41), матрацы тоже (54-60); чайники металлические и фарфоровые (16-18 шт.), керосинки (8-12) – редкость. Предметами роскоши были часы карманные (7-9) и швейные машины (13-14), мясорубки (3-4). Рабочие жили бедно: мебель, предметы обстановки, не говоря уже о скатертях и сервизах, считались признаком зажиточности.
Необходимо отметить некоторое противоречие в том, что в качестве стимула ударного труда журналисты приводят выросшие зарплаты и перечни «подарков». В женских журналах интерес к потребительским товарам считался проявлением мелкобуржуазных вкусов и отсталости, даже выкройки одежды публиковались «для перешивания». Новый быт (примеры домов-коммун) был предельно аскетичен. Однако в ситуации, когда производительность труда новой советской промышленности нужно было повышать, все средства были хороши. В ход шли именно те аргументы, которые предметно показывали женщинам все выгоды трудовых рекордов. За такие результаты стоило постараться!