В соседней комнате послышался хриплый голос раненого:
– Молчи, сукин сын! Никогда в жизни у меня не было дочери. Твой язык полон лжи, как крапива – гусениц. Ты полагаешь, что я не знаю, кто твой господин, коему я желаю десять тысяч раз испытать адские муки. Разве он все еще не носит на шее хамайл[3], хотя сам он – проклятый сын неверного? До сих пор я молчал, мечтая в одиночестве насладиться местью, но твоя ложь так велика, что жжет мой слух. Мне нужно сказать то, что я знаю и о чем не могу дольше молчать.
– Что такое? Что такое? – спросили остальные.
– Знайте же, что этот иностранец не кто иной, как проклятый осквернитель святых мест. Я видел его в Мекке, в граде молитв. Его узнали; я стоял рядом и протянул к нему руку, но шайтан помог ему убежать. А этот хаджи Халеф Омар был с ним и помог ему осквернить величайшую святыню мусульман взором христианской собаки. Я никогда не забывал лиц обоих этих людей и снова узнал их, когда искалеченный лежал на улице Остромджи и видел, как они проезжают мимо меня. Не позволяйте же длиться этой грубой лжи, но подумайте об ужасной мести за все их кощунства. Сколько я мечтал о том, какой каре надлежит подвергнуть этих злодеев, но не находил наказания, которое было бы соразмерно их деяниям. Поэтому до сих пор я молчал.
Он говорил быстро, взахлеб, словно его мучил жар. Потом он громко застонал, ибо боль его раны взяла верх. Все было так, как я и говорил: его положили в спальне.
Внезапно мне все стало ясно. Вот почему мне так знакомо его худое, характерное лицо! Словно во сне, перед глазами всплыла картина: море людей, возмущенных и возбужденных, и посреди этого моря та самая фигура; ее тощие, длинные руки простерты ко мне; костлявые пальцы изогнуты, словно когти хищной птицы, нацелившейся на добычу! Значит, я видел его в Мекке. Его образ бессознательно запал в мою память, а когда я снова увидел его в Остромдже, то почувствовал, что где-то уже встречал его, но не мог вспомнить место, где это случилось.
Теперь я понял также, почему в Остромдже он посмотрел на меня с такой ненавистью во взгляде, понял, почему он так неприязненно отнесся ко мне.
Его слова произвели желанное действие. Пусть эти люди были преступниками, но они были еще и мусульманами. Если Манах эль-Барша и сказал, что слова Пророка его не интересуют, не стоило понимать их так буквально. Мысль о том, что я – христианин, осквернивший священную Каабу, вызвала самое яростное возмущение. А узнав, что Халеф находился со мной и, значит, повинен в этом неслыханном святотатстве, они преисполнились чувством мести, не оставлявшим надежды ни на пощаду, ни на милосердие.
Едва Мубарек умолк, то все сидевшие за столом вскочили со своих мест и даже Суэф быстро поднялся с пола, словно его ужалила гадюка.
– Лжец! – прорычал он, лягнув ногой Халефа. – Проклятый лжец и предатель своей собственной веры! Есть ли у тебя мужество сказать, что Мубарек говорил правду?
– Да, скажи! – крикнул один из аладжи. – Скажи или я раздроблю тебя сейчас своими кулаками! Ты бывал в Мекке?
Черты Халефа не дрогнули. Маленький хаджи был и впрямь смельчаком. Он ответил:
– Что вы так взволновались? Почему вы набросились на меня, словно коршун на уток? Вы – взрослые мужчины или дети?
– Эй ты, не оскорбляй нас! – крикнул Манах эль-Барша. – Тебя и так накажут самым ужасным образом. Или ты хочешь усугубить кару, множа наш гнев? Итак, отвечай: ты был в Мекке?
– Разве я мог там не быть, ведь я же хаджи?
– А этот Кара бен Немси был там с тобой?
– Да.
– Он христианин?
– Да.
– Значит, он вовсе не наследный принц из Индии?
– Нет.
– Так ты нам соврал! Осквернитель святыни! Ты немедленно будешь наказан. Мы завяжем тебе рот, чтобы ты не проронил ни звука, а потом начнутся пытки. Конакджи, подай что-нибудь заткнуть ему глотку.
Хозяин вышел и мигом вернулся с какой-то тряпкой.
– Открой-ка пасть, собака, чтобы мы вставили туда кляп! – приказал Баруд эль-Амасат, взяв тряпку и наклонившись над Халефом. А поскольку хаджи не последовал этому приказу, он добавил: – Открой, иначе я выбью тебе зубы клинком!
Он опустился на колени перед хаджи и вырвал из-за своего пояса нож. Настал самый подходящий момент, чтобы положить конец происходящему.
– Выбивайте ставень! – сказал я.
Сам я уже повернул карабин прикладом, готовясь нанести удар. Один взмах, и пара досок свалилась на пол комнаты. По обе стороны от меня по ставню ударили Омар и Оско; посыпались другие доски. Мигом мы повернули ружья и направили их дула в середину комнаты.
– Стой! Не шевелитесь, если не хотите схлопотать пулю! – крикнул я собравшимся.
Баруд эль-Амасат, уже занесший нож над головой Халефа, вскочил с места.
– Немец! – воскликнул он в ужасе.
– Сиди! – крикнул Халеф. – Пристрели их!
Но стрелять было бы чистым безумием, ведь никого уже не осталось. Едва наши враги услышали мой голос и увидели мое лицо, узнав его в этом мерцающем свете, как схватили свои ружья с крюка и выбежали из комнаты, а с ними припустился и хозяин.
– Быстрей к Халефу! – приказал я Омару и Оско. – Развяжите его! Только потушите свет, а то вы станете мишенью для вражеских пуль. Сидите спокойно в комнате, пока я не приду!
Они тотчас повиновались.
– Ты можешь подождать меня здесь, – сказал я пастуху и поспешил свернуть за угол стены, вдоль которой мы шли, а потом, проскочив между сосенками и боковой стеной дома, достиг фасада.
Все произошло, как я предполагал. В темноте я заметил несколько фигур, бежавших ко мне; я быстро подался назад и заполз под нижние ветки сосен. Едва я устроился там, как все они подбежали сюда: Манах, Баруд, аладжи, Суэф и хозяин.
– Вперед! – тихо скомандовал Баруд. – Они еще стоят возле ставня. Светильник, зажженный посреди комнаты, освещает их. Так что, мы увидим их и пристрелим.
Баруд держался впереди остальных. Когда он достиг угла дома, то остановился.
– Проклятье! – сказал он. – Ничего не видно. Свет погасили. Что будем делать?
Наступила пауза.
– Кто мог погасить свет? – спросил наконец Суэф.
– Быть может, один из нас, убегая, задел стол, – ответил Манах.
– Проклятье! – заскрежетал зубами один из аладжи. – Этот немец и впрямь сговорился с дьяволом. Как только мы схватим его или кого-то из его людей, как моментально они тают, словно туман. Вот теперь мы стоим и не знаем, что делать дальше.
В то же мгновение оттуда, где остался пастух, донеслось тихое покашливание. Бедняга не сумел сдержать приступ кашля.
– Вы слышите? Там наверняка кто-то есть, – произнес Манах.
– Так пустим в него пулю, – сказал Сандар, один из аладжи.
– Опусти ружье! – приказал Манах. – Ты не видишь его и, выстрелив, не попадешь в него, а только выдашь наше присутствие. Нужно что-то другое. Конакджи, вернись-ка в дом и скажи нам, что творится внутри.
– Вот дьявол! – озабоченно ответил хозяин конака. – Мне что за вас лезть под пули?
– Они тебе ничего не сделают. Ты скажешь, что мы тебя заставили нам помогать. Ты свалишь все на нас. Они ведь могли нас подстрелить прямо в комнате, но не сделали этого. Так что, они вовсе не покушаются на нашу жизнь. Ступай и не заставляй нас ждать.
Хозяин удалился. Остальные стали о чем-то шептаться. Вскоре их шпион вернулся.
– В дом не попасть, – сообщил он, – они заняли комнату.
Наши враги принялись совещаться, нужно ли им оставаться здесь или надо бежать. Их споры еще продолжались, как вдруг произошло нечто, удивившее и меня. Где-то позади дома послышались мерные шаги; их звук приближался; приглушенный голос скомандовал:
– Стой! Солдаты, зарядить ружья!
К своему изумлению я узнал голос хаджи.
– Шайтан! – шепнул хозяин. – Вы слышали? Солдаты пришли. И ими командует разве не этот маленький Халеф?
– Да, наверняка это он, – ответил Баруд эль-Амасат. – Его развязали, и он выпрыгнул в окно, чтобы позвать солдат, которых привел с собой его хозяин. Это отряд из Ускюба. Откуда еще он мог привести так быстро людей!
– Шайтан отовсюду шлет ему помощь! – вскрикнул Манах эль-Барша. – Нам здесь нечего делать. Слышите!
Снова раздался голос хаджи:
– Ждите здесь! Я займусь рекогносцировкой.
– Надо уходить, – шепнул Манах. – Если хаджи выбежал из комнаты, значит, и остальных там нет. Иди быстрее в дом, конакджи! Если их там нет, то забери Мубарека. Хоть сейчас его и мучает жар, ему надо скрыться. Мы же займемся пока лошадьми. Ты найдешь нас по правую руку от брода, под четырьмя каштанами. Но быстрее, быстрее! Нельзя терять ни минуты.
Похоже, остальные были согласны с ним; все ретировались. Теперь мне следовало опередить их и первым оказаться у каштанов. Я не знал местности, но помнил, что деревья находятся по правую сторону от брода, а поскольку мы приехали оттуда, надеялся, что легко найду место встречи.
С собой у меня был карабин, но я оставил его под соснами, потому что он только помешал бы мне.
Я услышал скрип дверей – наверняка, это были двери конюшни, – и, как можно быстрее, помчался к броду. Прибыв туда, я повернул направо и, сделав шагов сорок, очутился возле четырех деревьев. Они густо поросли листвой. Два из них высоко вздымали свою крону; у остальных нижние ветки спускались так низко, что я почти мог дотянуться до них руками. Я обхватил один из стволов. Несколько раз перехватился, раскачался, и вот я сидел уже на крепком суку, способном выдержать нескольких человек моего веса. Едва я уселся, как услышал вблизи поступь коней. Беглецы вели их под уздцы; остановились они прямо подо мной. Туда же хозяин конака привел Мубарека. Из дома донесся голос Халефа:
– Всем войти в дом. Заколотите ставни, если услышите наши выстрелы!
– Тяжко карает меня Аллах, – тихо сетовал Мубарек. – Тело мое как огонь, а душа пылает как пламя. Я не знаю, сумею ли я ехать верхом.
– Должен! – ответил Манах. – Мы тоже хотели бы отдохнуть, но эти дьяволы гонят нас с места на ме