ежде не слышал. Например, «скудоумная выхухоль». Я не вполне понимал, что это значит, и уж точно не хотел повторять вслух. И не повторял, потому что дядя Барнабас и так отлично проводил время, разговаривая с самим собой.
– С помощью зеркал демоны переходят из своего мира в наш, и обратно, – говорил он, хмурясь. – Но сильные демоны, такие, как душегубы, наверное, и сами могут открывать порталы между реальностями. Я думал, что разговаривать с людьми они могут только через сны. Во всяком случае, это та информация, которую я нашел. Я и не подозревал, что можно использовать зеркало… Потрясающе.
Я не обращал внимания на его болтовню и сосредоточенно всматривался в свое отражение. Нелл сунула мне в руки толстую белую свечу, которая пахла воском и медом. Она щелкнула пальцами и пламя вспыхнуло. От неожиданности я вздрогнул, огонек погас, и ей пришлось зажечь его снова.
– Расслабься, – сказала она. – Из всех чувств страх – самое отвратительное.
Я закатил глаза:
– Извини, мне сейчас только печенья с предсказаниями не хватает…
– Молодец, молодец, – сказал дядя Барнабас и оттолкнул меня от зеркала так, что я налетел прямо на Нелл. Нелл посмотрела на него и усмехнулась.
– Ты занималась простейшей магией! У тебя получилось…
И они стали возбужденно болтать о своем, то и дело употребляя слова вроде «очень ловко», «ежедневные заклинания» и «чары».
А я… Ну, я был немного занят, разглядывая того, кто смотрел на меня изнутри зеркала. Жаба тоже его заметил. В страхе он взмыл на шкаф и теперь сидел там, шипя и брызгая слюной.
Свеча дрожала в моей руке, пламя яркими вспышками отражалось в треснутом зеркале. Я вздрогнул и отвернулся. Когда сердце снова забилось ровно, отражение исчезло, и зеркало стало похоже на окно.
Там спокойно и молча в кромешной тьме сидел белый лис, помахивая пушистым хвостом. Он был маленьким и очень худым – одни кости. Странно, но мне очень захотелось присесть и заглянуть ему в глаза. Один глаз был ясным, ярко-голубым, другой – черным, как фитиль горящей свечи.
– Перестаньте, – наконец сказал я, пытаясь привлечь внимание дяди Барнабаса и Нелл. Они вместе выглянули у меня из-за спины. Я чуть не расхохотался, когда Нелл удивленно выдохнула, а дядя забормотал:
– Что? Что такое? Я ничего не вижу…
– Ты… – сказал я, медленно сжимая кулаки, чтобы хоть как-то уменьшить нараставшее внутри напряжение.
– Я. – Ответ облетел вокруг меня, извиваясь как черный блестящий шелк. Его видимо, услышал даже дядя Барнабас, стоявший у меня за спиной. Он побледнел так, что его лицо стало призрачно серым.
Голос был именно тот, что я слышал у себя голове – и сейчас, и тогда, в подвале. И принадлежал явно моему ровеснику. Он говорил отчетливо и правильно, но безумия ситуации добавляло то, что говорил со мной… лис.
– Я мог бы сказать, что рад знакомству с тобой, Проспер Океанус Реддинг, но в действительности единственное, что может меня обрадовать – это крушение твоего счастья.
Нелл стояла справа от меня, сложив руки на груди, и прищурившись, смотрела на зеркало.
– Что происходит?
Лис не обращал на нее внимания. Он улыбнулся, показав пасть, полную зубов, белых и острых как бритвы.
– Почему он так старомодно говорит? – спросил я дядю Барнабаса. – Он что, слопал кого-то из отцов-основателей?
Но дядя лишь покачал головой, шевеля губами и издавая невнятные звуки. Нелл шагнула вперед.
– Звучит, как будто… – Она покачала головой, а потом медленно и четко спросила: – Что известно тебе о твоем положении?
– Барышня обучена правильной речи? – Лис взмахнул хвостом. – Или мне придется снизойти до вашей убогой манеры изъясняться?
– М-м, лучше второе, – сказал я, почесав затылок. – Ты можешь говорить не как Шекспир?
– Я бодрствовал, пока ты спал весь день, – сказал Аластор, светясь от гордости. – Я слушал, в величайшем потрясении, твою манеру современно говорить, и, как ты можешь заметить, уже освоил ее.
– Ну, раз ты так думаешь, старина…
– Потрясающе, – с трудом выдавил дядя Барнабас. Он наклонился к зеркалу, потыкал в него пальцем и отпрыгнул, будто удивившись, что оно твердое.
– Да, – пробормотал он себе под нос. – Да, он будет использовать старомодный язык, пока не привыкнет к нашему. Потрясающе.
Я поставил свечу на пол и, скрестив ноги, сел рядом. Странно было чувствовать себя так спокойно, ведь я только что получил бесспорное доказательство того, что дядя Барнабас и Нелл говорили правду.
Я глубоко вздохнул. Все оказалось гораздо проще, чем предупреждал дядя Барнабас. Внутри меня заточен демон, а это значит, что сейчас он не может причинить вреда маме, папе или Прю. От этой мысли мои ноги перестали быть такими ватными.
Помогло еще и то, что говорил я с лисом, а не с каким-нибудь брызжущим слюной монстром-мозгогрызом. Лис наклонил маленькую пушистую голову и высунул черный язычок. А еще у него был такой аккуратный носик. Вообще-то это даже было… мило.
Аластор совершенно не был похож на изображения нечистой силы, которые я видел. У него не было ни перепончатых крыльев, ни трезубца, ни чешуйчатого хвоста.
Белый лис уставился на меня немигающим взглядом. На этот раз, то, что он говорил, слышал только я. «Ты еще узришь… Увидишь мое истинное обличье, невежда. Когда все кончится, ты спустишься со мною в Нижний мир, и я явлю тебе ужас».
«Ты что, слышишь мои мысли? – Кровь прилила к моему лицу. – Все?»
«Я все о тебе знаю, Проспер. Все, что есть в тебе, принадлежит мне. Я твоя тень. Я знаю все твои страхи, желания, все, чему ты завидуешь… Знаю, где ты прячешь коллекцию маленьких фарфоровых пони…»
Я повернулся к дяде Барнабасу.
– Можно как-то заставить его замолчать?
Дядя Барнабас задул свечу. Вместе с пламенем исчез и белый лис.
– Так лучше? – спросил он.
Где-то яростно мяукал Жаба, пытаясь привлечь наше внимание. Я услышал «шмяк» и подумал, что он спрыгнул со шкафа. Цокот когтей по паркету был заглушен гомерическим смехом, который слышал только я.
«Мальчик, я слышал все ваши прожекты… Все, что вы замышляли против меня. Но я прожил восемь сотен лет, и ничто, кроме конца света, пожалуй, не доставит мне больше удовольствия, чем разорвать всех твоих родных на кусочки, а достояние Реддингов обратить в пыль и рассеять по миру».
– Ну, давай, – сказал я. – Попробуй.
«Поверь, я легко могу показать тебе, насколько человеческое сердце – нежная материя. Но… Ты ведь это уже и так знаешь, не правда ли? Представь, как легко уничтожить то, что достигнуто».
Прю!
– Что это значит?! – закричал я, чувствуя страх и ненависть. Я схватился за раму зеркала с двух сторон и начал трясти его так сильно, как только мог, пока полки, стоявшие вокруг, не задрожали. – Что это значит?!
Нелл рывком оттащила меня.
– Хватит! Что он сказал?
Я вырвался, прыгнул к дивану с кучей одеял, выхватил самый темный и большой плед и рванулся обратно к зеркалу, чтобы накрыть его. Но не успел. Жаба завизжал, яростно завыл, его маленькие клыки сверкнули, он разинул пасть так широко, как только мог, и вцепился в ногу Нелл.
– Ай! Жаба, да что с тобой?!
Он мотнул хвостом в сторону зеркала, бешено указывая на него.
Белый лис исчез, но отражение чердака в пыльном зеркале так и не появилось. Там что-то шевелилось. Что-то темное надвигалось прямо на нас. По поверхности зеркала пробежала рябь, словно по воде. Здравый смысл вопил, чтобы я не смел этого делать, но я все равно подошел и потрогал зеркало пальцем. На пальце осталось что-то, похожее на серебряную краску.
И тогда далекая тень перестала быть далекой. И тенью это существо больше не было. Его темные одежды закручивались и развевались, будто оно поднималось из темного колодца. Мелькнуло что-то красное – это была маска. Существо пускало пузыри, паря передо мной, и с интересом смотрело на меня, склонив голову набок.
– Привет, – сказал я.
– Проспер… – произнесла Нелл сдавленным голосом, – пригнись!
– Что за… – Я не успел договорить, как существо попыталось разбить зеркало и выбраться наружу.
Глава 11Магнит для пиявицы
В искусстве есть такая штука, как негативное пространство. Это пустое пространство вокруг главного предмета картины. Иногда оно создает дополнительный образ, который может оказаться интереснее самого предмета.
Тень не была негативным пространством. Это была просто черная дыра в форме существа, похожего на мумию. И существо это медленно парило посреди чердака. Обтрепанный край черного плаща оставлял узоры на пыльном полу.
Когда оно проплывало мимо, возникало чувство, как на американских горках: доехал до самой вершины и резко вниз. Сердце замирало. Существо было в маске, и я видел только его зубы, бесконечные ряды зубов. Внезапно оно вздохнуло с громким свистящим звуком, который, казалось, длился вечность. Каждый волосок на теле встал дыбом.
Меня куда-то тащили, и тело снова словно горело. В глазах помутилось, и вроде бы я что-то кричал – чувствовал, что произношу слова, но не слышал их. Я посмотрел на свою вытянутую руку. Казалось, что она исчезает.
«Беги! – взревел Аластор. – Беги, слизняк!»
Но было уже поздно. Мои ноги стали словно бумажными и подгибались. Тонкий черный язык скользнул изо рта твари и хлестнул меня по лбу, оставив темный вонючий и вязкий след до самой переносицы.
«Как посмел ты, – голос Аластора звенел в ушах, пронзительный, как утренний воздух. – Как посмел ты красть у меня? У меня?!»
Существо наклонилось ко мне, и стало почти невозможно дышать. Его разинутая пасть нависла над моим лицом, брызжа слизью. Красная маска раздвоилась, потом их стало три, четыре… Я моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд. Боковым зрением я видел только черноту. Чувствовал, что стал мягким, как желе, кости будто растворились. Я стал таким слабым – казалось, мне теперь понадобится целый год, чтобы пошевелить пальцем.