Жуткие эксперименты, культы и секты. Реальные истории — страница 43 из 51

Самая любопытная часть объяснения феномена здесь снова связана с экспериментом. В ходе одного из полевых исследований работодателям по всей стране были разосланы сотни писем, к которым прилагалось хорошее во всех отношениях резюме с единственным изъяном. В половине случаев «кандидат» признавался, что отсидел срок за то, что убил в драке своего знакомого, который хвастался, что спал с его невестой. В другой половине случаев он признавался, что отсидел срок за кражу автомобиля. Ответы южных фирм характеризовались большей готовностью помочь кандидату, совершившему убийство чести (дать контакты нужных лиц, сообщить наиболее удобное время приезда и встречи), и более теплым общим тоном ответного письма. Ответы северных фирм были более благоприятны по отношению к угонщику, чем к убийце.

В ходе другого эксперимента в вузовские газеты по всей стране разослали два списка вымышленных фактов с просьбой за соответствующую плату написать на их основе связные истории таким образом, как они сделали бы это для себя. Первый список фактов описывал некоего Виктора, ударившего ножом Мартина, публично оскорблявшего сестру Виктора. Второй список фактов касался другого насильственного преступления, не связанного с честью. Контент-анализ 94 ответов показал, что в истории с защитой чести газеты южных и западных вузов чаще акцентировали тот факт, что Виктора спровоцировали. Северяне чаще подчеркивали отягчающие обстоятельства. В целом южане освещали преступника в более позитивном свете, смягчая его виновность.

Если культура чести возникает в условиях анархии и нехватки ресурсов, которые характерны для скотоводческих обществ, то почему этот феномен до сих пор сохраняется на юге США? Ведь эти проблемы ушли на второй план, начиная с 80-х годов. Нисбетт и Коэн считают, что причиной этого является значительная «культурная инерция» (объясняемая, например, передачей соответствующих ценностей в процессе социализации), и даже предполагают, что культура чести может сохраняться в более или менее неизменном виде еще достаточно долгое время. Работа Нисбетта и Коэна стимулировала и другие исследования чести. Р. Браун, отдавая долг Нисбетту и Коэну как своим вдохновителям, опираясь на их работу, занимается влиянием чести на другие аспекты социальной жизни, помимо уровней насилия (например, он выявил это влияние на имена, даваемые детям). Он же с коллегами разработал первый валидный инструмент для кросс-культурного измерения чести, что открывает новые возможности ее изучения.

Нисбетт и Коэн сделали существенный шаг вперед в понимании этого сложного явления. Честь невозможно потрогать, измерить с помощью ЭЭГ, проследить возникновение новых нейронных путей, связанных с проявлением этого чувства. Но благодаря ему человечество может обратить внимание на корни возникновения агрессии и оценить ее необходимость в принципе.

Литература:

Brown R. P. Honor bound: How a cultural ideal has shaped the American psyche. – Oxford University Press, 2016.– 232 p. – ISBN: 0199399867.

Nisbett R., Polly G., Lang S. Homicide and U. S. Regional Culture // Social and Cultural Aspects of Interpersonal Violent Behavior. – Springer Verlag, 1995.– 135–151 pp.

Nisbett R.E., Cohen D. Culture of Honor: The Psychology of Violence in the South. – Westview Press, 1996.– 140 pp. – (New Directions in Social Psychology). – ISBN: 0813319935.

Васильев А. Ф. Культура чести в концепции Р. Нисбетта и Д. Коэна / А. Ф. Васильев // Вестник Удмуртского университета. Социология. Политология. Международные отношения. – Ижевск, 2018. – с. 7–13.

Сломанная кукла

Год проведения эксперимента: 1997

Место проведения: США, Университет Айовы

Руководитель: Гражина Кочанска


Об этом интересном эксперименте, к удивлению, известно очень мало. Все потому, что он стал частью большого исследования по изучению детской лжи, появлению совести, самоконтроля и сдерживания эмоций. Хотя и сам по себе он оказался необычным и результативным. Во время этого исследования ученые заставляли детей плакать, переживать и чувствовать себя очень виноватыми. Не повторяйте этот эксперимент дома со своими детьми, ведь вам еще потом с ними жить и жить.

Ребенок и экспериментатор заходили в комнату, и взрослый делился с малышом игрушкой – куклой, моделью лодки, машинкой – это было не очень важно. Но он не просто делился, он рассказывал о том, что это его самая любимая игрушка, она очень важна для него. Он говорил, что эта игрушка особенная, это светлое воспоминание из далекого детства. Экспериментатор просил ребенка присмотреть за игрушкой и быть с ней очень осторожным. Он отдавал ребенку игрушку, которая внешне была в идеальном состоянии, а сам уходил из комнаты. Однако игрушка только выглядела целой, все было подстроено так, что как только игрушка оказывалась у ребенка – она ломалась, эффектно и, как казалось, окончательно.

«Будь очень осторожен с моей машинкой (куклой/лодкой), я скоро вернусь». Дверь закрывалась, и в руках ребенка – кукла с отломанной головой, лодка с отвалившимися деталями, машинка без капота. Взрослый заходил обратно после того, как игрушка ломалась, и эмоционально выражал обиду, грусть, разочарование: «О нет, моя любимая игрушка!» Первую минуту после этого эмоция ребенка тщательно фиксировалась: малыши избегали взгляда экспериментатора, горбились, обхватывали себя руками и закрывали лица ладонями. Пока взрослый спокойно сидел и наблюдал за ребенком, последний испытывал страшные муки совести и буквально не знал, куда деваться. Хотя никто не ставил целью эксперимента «травмировать ребенка».

Исследователи, проводившие эксперимент, быстро сменяли молчаливое наблюдение на действия, освобождающие от чувства вины. Типичные реакции детей включали в себя удивление, легкий дискомфорт, застенчивый взгляд и попытки починить игрушку. Экспериментатор уверял ребенка, что игрушка на самом деле уже была сломана, извинялся, подчеркивал, что этот несчастный случай ни в коем случае не был ошибкой ребенка и что они могут исправить это прямо сейчас. Действительно, на глазах у ребенка игрушка приобретала первоначальный целостный вид. Каждый ребенок был полностью уверен в своей невиновности и абсолютно спокоен, а затем переходил к следующему занятию.

Это было частью долгосрочного исследования в Университете Айовы, целью которого было понимание разницы работы различных механизмов, помогающих детям стать в будущем более внимательными и добросовестными взрослыми. Один из механизмов, измеренный в других экспериментах, проверяющих способность малышей противостоять искушениям, называется самоконтролем. Он устанавливает, насколько хорошо вы можете предугадывать будущее, намеренно подавлять импульсивное поведение, причиняющее боль себе и другим. Цели и результаты этого исследования перекликаются с «Зефирным экспериментом».

Другой механизм исследования менее рационален и особенно ценен для детей и взрослых с плохим самоконтролем. Это чувство измеряется в нашем эксперименте со сломанной игрушкой: ощущение вины, или то, что дети диагностируют как «чувство погружения в живот». Вина в ее самых многочисленных разновидностях часто обозначается чем-то ненужным и неуместным в современном обществе. Всюду слышны призывы «избавься от чувства вины», «ты не виноват!», «не носи груз вины с собой».

Однако психологи продолжают находить доказательства полезности этого чувства. Слишком малое чувство вины явно имеет обратную сторону – наиболее очевидную у социопатов, не чувствующих угрызений совести. Дети с такими чертами часто бьют других детей и безнаказанно выхватывают их игрушки. Малыши обычно начинают чувствовать вину уже на втором году жизни, говорит Гражина Кочанска, которая два десятилетия отслеживает развитие детей в своей лаборатории в Университете штата Айова. По ее словам, темперамент некоторых детей делает их склонными к чувству вины, а некоторые испытывают чувство вины благодаря ранним влияниям воспитания.

Если вы хорошо ощущаете вину, то вам не нужно прилагать много усилий для самоконтроля, ведь у вас уже есть быстрая система реагирования, связанная с неприятными эмоциями. Когда у детей возникает соблазн плохо себя вести или даже нарушать нормы и правила, они реагируют на предстоящее острым и интенсивным напряжением и негативными эмоциями. А все происходит потому, что они помнят, часто подсознательно, как ужасно они чувствовали себя в аналогичные моменты в прошлом.

Подобные исследования продолжаются. В последних исследованиях доктора Кочански, опубликованных в 2004 году, она и ее коллеги обнаружили, что у двухлетних детей, показавших большее огорчение во время эксперимента со сломанной игрушкой, было меньше поведенческих проблем в течение следующих пяти лет. Более того, ученые обнаружили разницу в реагировании детей четырех и пяти лет (протестировано 99 детей) с детьми шестилетнего возраста (протестировано 57 детей). Важным оказалось то, в каком возрасте дети узнали о чувстве вины.

Эта особенность прослеживалась даже у детей, набравших низкие баллы в тестировании на способности к сосредоточению и подавлению импульсов. При этом для детей с низким уровнем проявления чувства вины было важно успешно пройти тест и иметь высокие показатели. В их случае тормозящую функцию «чувства вины» стал выполнять простой самоконтроль. «Даже если у вас или ребенка нет этого ощущения «замирания в животе», вы все равно можете подавлять импульсы», – сказала доктор Кочанска. «Ты всегда можешь остановиться и вспомнить, что говорили тебе родители. Вы можете остановиться и подумать о последствиях для других и для себя, не обязательно чувствовать именно это».

Гражина Кочанска получила множество гневных писем от сердобольных родителей. Психологические журналы, публиковавшие результаты исследования, тоже подвергались критике и получали вопросы об этичности происходящего. «Я серьезно сомневаюсь в совести экспериментатора, который намеренно причинит боль маленькому ребенку», – написал журнал ELLE, предвещавший, что дети могут навсегда «травмироваться этой жестокой маленькой игрой ума». Еще одна читательница научных статей по психологии, Энн Флаэрти, назвала эксперимент «ужасающим».