Птица по-прежнему молчала. Потом склонила головку набок, поморгала черными глазками и прощебетала:
– Цепь!
Ювелир посмотрел на нее с удивлением.
– Я так и знал, – пробормотал мастер. – Я так и знал, что в твоей песенке есть слова.
Он поднял сверкающее золотое украшение:
– Ты про эту цепочку? Я отдам ее тебе, только спой еще раз.
Птица расправила крылья и слетела вниз к ювелиру. Схватила правой лапкой цепочку, вернулась на крышу и оттуда снова запела. На этот раз в ее музыкальной трели явственно слышались слова:
– Мать… Съела… Платок… Милая…
А мастер неподвижно стоял и прислушивался. Птица допела песню и улетела, и только тогда ювелир понял, что по его щекам текут слезы. И что при этом он улыбается от уха до уха.
В следующий раз птица исполнила свою песню сапожнику Он чинил стоптанную подошву и собирался забить очередной гвоздик, но так и застыл с поднятым молотком в руке. Отложив башмак и инструмент, он буквально выскочил на улицу.
Сначала птицы нигде не было видно. Яркий солнечный свет бил в глаза, и ему пришлось заслонил их рукой Да вон же она, на крыше! Ему почудилось, или он впрямь слышит слова в этой чудной песне? Словно в щебечущих переливах скрывается целая история. История жуткая, но прекрасная в своей жути.
Сапожник окликнул жену и детей, и подмастерьев, и девушку, идущую по улице, ведь это чудо какое-то, и никто не заслуживает такого наказания – не услышать песню этой птицы и не почувствовать того трепета в душе, что на короткий миг каждого делает лучше.
И тут птица смолкла.
– Разве ты не споешь свою песню еще раз? – шмыгнул носом сапожник. Он и не заметил, что плачет.
– Туфли! – прощебетала птица.
– Туфли? – сапожник ошарашенно захлопал глазами. – Она сказала «туфли»? Вы тоже это услышали?
– Она хочет, чтобы ей заплатили за пение, отец, – ответила его младшая дочь таким тоном, будто на свете нет ничего более очевидного. Девочка сняла с себя красные туфельки. Это была ее лучшая пара обуви, и надевалась она только по особым случаям. Таким, как этот.
– Бери, – сказала девочка, протягивая туфельки.
Птица спустилась с крыши. В одной лапке она держала цепочку, теперь в другой оказалась пара чудесных туфелек. Птица снова уселась на крышу. И трогательная чарующая песня снова заполнила улицу. В этом мелодичном посвистывании можно было различить слова:
– Отец… Кости… Можжевельник… Красивый…
То ли кто-то научил птицу говорить, то ли она сама пытается научиться?
Сапожник привлек к себе жену и детей, и будто только сейчас понял, как сильно он их на самом деле любит, и ему захотелось, чтобы песни не было конца. И все же он испытал облегчение, когда птица наконец смолкла и улетела, ведь продолжай она петь, его сердце неминуемо разорвалось бы. Только вот от радости или грусти – этого он и сам не знал.
И все же про что она насвистывала, эта птица?
На мельнице гнули спины двадцать крепких батраков, и пот лил с них градом. Одни таскали мешки с мукой, другие обмолачивали зерно, третьи мололи на жерновах.
Вдруг один из них застыл.
– Тихо, – крикнул он. – Послушайте-ка.
Раздавалось хлопанье мельничных крыльев, скрип веревок и подъемных блоков, звук мелющих жерновов. Но было что-то еще.
Второй батрак бросил работу. И следующий. И еще двое. Пятеро…
И вот уже все двадцать стояли как вкопанные и слушали.
– Вы когда-нибудь слыхали, – прошептал первый, – чтобы птица так пела?
Они поспешно вышли из темной мельницы на дневной свет и зажмурились. На старой липе сидела птица с красными и белыми перьями и насвистывала так, что душа радовалась.
Да только одна ли радость была в этой песне? Нет, в ней сквозило и большое горе, и батраки сдернули шапки, словно на похоронах. Никогда еще не доводилось им слышать песни прекраснее. Никогда еще не доводилось им слышать песни печальнее.
Вдруг птица смолкла.
– Пой, птичка, – попросил один из батраков сдавленным от слез голосом. Он последним вышел из мельницы. – Я не слышал начала твоей песни.
– Жернов, – просвистела птица. Она замахала крыльями, и батраки увидели цепочку и пару красных туфелек у нее в лапках.
– Я так и знал! – воскликнул второй. – Она умеет говорить. Вы слышали? Она сказала «жернов».
– Выбирай, какой пожелаешь, милая птичка, – подхватил третий, – но только спой эту песню заново.
Сказал, само собой, в шутку. Если птице что и нужно, так это пшеничные зернышки, и он направился было на мельницу, чтобы зачерпнуть пригоршню.
Но птица удивила батраков, да так, что те глаза выпучили. Слетев с дерева, она опустилась на землю и засунула голову в отверстие одного из старых жерновов. А после – словно огромный камень, висевший у нее на шее подобно воротнику пастора, весил не больше сучка – взмыла на верхушку мельницы и оттуда защебетала.
Работники раскрыли рты и застыли, как изваяния. В птичьем пении они явственно услышали слова:
– Убила… Сестра… Плакать… Куст… – Будто птица когда-то знала песню, а теперь могла воспроизвести из нее лишь отрывки.
Хотя никто не мог понять историю, которую рассказывала птица, каждый чувствовал ее сердцем, и слезы текли по их лицам, оставляя полоски на засыпанных мукой щеках и огибая растянутые в жизнерадостных улыбках губы.
Допев, птица улетела, и батраки провожали ее взглядами, пока она не растаяла в синеве неба.
– Как… – начал один. – Как птица может поднять жернов?
– Не про то ты спрашиваешь.
– А про что надо?
– Зачем птице жернов?
Ответа не последовало. Батраки вновь принялись за дело, и долго никто из них не мог произнести ни слова.
– Мать меня убила.
Женщина вздрогнула и осмотрелась. Что бы это могло быть?
Кто это произнес? Голос снаружи? И что он такое сказал?
Она встала и подошла к чердачному оконцу. Вокруг было пусто, только шептал листьями куст можжевельника. Это его она услышала?
Чертов можжевельник. После смерти брата ее дочь несколько часов провела около куста. Просто стояла, будто ждала чего-то. Не тронулась ли девочка умом, в самом деле?
Хоть ныть перестала. В конце концов она велела Малене лечь в постель. Девочка устала и сразу же провалилась в сон. Засыпала с улыбкой, бормоча три слова, от которых у матери волосы на затылке встали дыбом. Она хотела было встряхнуть дочку, разбудить и выяснить, о чем она говорит. Но вряд ли Малене вспомнила бы, вместо слов теперь раздавалось ее ровное дыхание.
«Он воротится назад» – вот что она произнесла, и мать поспешно вышла из комнаты, чувствуя, как мурашки бегут по рукам.
И вот она пришла на чердак. Стояла, затаившись, и прислушивалась.
Что же такое она услышала?
Ничего. Не раздавалось ни звуков, ни голосов. Даже листья можжевельника были теперь неподвижны.
– Почудилось, – прошептала она, вернулась к ведру и отжала тряпку.
Много часов она потратила на то, чтобы оттереть пол от крови пасынка и перемыть яблоки в сундуке.
Надо ж было так все заляпать! Колени и спина болели – она простояла на четвереньках несколько часов.
– Мой отец съел меня.
На этот раз она услышала этот голос так же отчетливо, как и шлепок тряпки об пол, когда выронила ту из рук. Так же отчетливо, как если бы говорящий стоял прямо у нее за спиной. Она резко развернулась – никого. Женщина была одна на чердаке.
Или все же нет?
«Он воротится назад», – так сказала тогда Малене. Малене, которая…
– Моя сестрица была безутешна.
– Нет! – ахнула женщина, когда голос заговорил в третий раз. У нее зашумело в ушах и поплыло перед глазами. Деревянный пол зашатался под ногами, и она задела ногой ведро. Окрашенная в красный вода разлилась по всей комнате. Затекла под шкаф, под комод, под кровать. – Не может быть!
– Она собрала мои косточки в шелковый платок.
Злодейка рванула дверь и сбежала вниз по лестнице, прочь от этого голоса, прочь, прочь, и едва не налетела на мужа, выбежавшего из комнаты внизу.
Глаза женщины блестели безумием. По ее виду можно было подумать, что она увидела, а вернее услышала привидение, по его – что он стал свидетелем чуда.
– Ты тоже это слышишь? – спросил он, хватая жену за руки.
– Ч-что? – она старалась казаться удивленной, словно не понимала, о чем он говорит, но безуспешно. Ее голос дрожал. Внутри все дрожало.
– Птицу, что так чудесно поет, – ответил он. – Я никогда прежде такого не слышал.
– Птица, – прошептала она. И тут сообразила, почему этот голос звучал так странно. Потому что это был не человеческий голос, а песня птицы.
– И положила покоиться под кустом.
– Да это целая история, – сказал муж, открывая дверь. А женщина хотела только одного: захлопнуть ее и закричать, нет, заорать, чтобы он не выходил на улицу.
Но крик застрял горле. Мужчина вышел, в глазах у нее потемнело.
Когда мир снова стал прежним, она опять увидела перед собой мужа, на лице у него было изумление, а в руке – золотая цепочка.
– Ты только взгляни, что мне бросила птица, – недоумевал мужчин.
Черные точки запрыгали перед глазами, и она, словно будто сквозь густой туман, разглядела прибежавшую Малене.
– Братец! Ты вернулся! Я знала это.
– Братец? – услышала она голос мужа. – О чем это ты, Малене?
Но девочка не ответила. Она уже выскочила за дверь, на залитый солнцем двор. Там на крыше пела птица:
– Под кустом со сладкими ягодами.
Женщине казалось, что мир распался, как карточный домик. Все кружилось быстрее и быстрее, сердце колотилось, мысли путались, и, словно находясь в смутном сне, она увидела, что дочь снова вошла в дом. На какой-то безумный миг ей показалось, что у Малене в руках внутренности. Сердце и печень. Но это была пара блестящих красных туфель.
– Смотрите, что он мне бросил!
– Малене, – голос мужа казался очень далеким. – Почему ты называешь птицу своим братом?