й виделось почти то же, что и ему. Любимая дочка. Топор. Кровь. – Она у милостивого Господа.
Никогда он не был так близок к истине.
Детство девочки за золочеными воротами рая было таким прекрасным, насколько можно вообразить. Здесь ей всегда находилось занятие, было во что поиграть, повсюду ждали приключения. И еды было вдоволь. Сахарное печенье, сладкое молоко, сочные фрукты, мягкий хлеб – и всего, сколько душе угодно. Вскоре она позабыла, каково это – голодать, как и позабыла тех двоих, которых в другой жизни звала мамой и папой.
Девочке жилось хорошо. Она росла в радости. Скажем прямо, в счастье.
И неудивительно, как-никак она оказалась в раю.
Так минуло одиннадцать лет.
Она была в саду, когда мать окликнула ее. Девочка сидела под цветущей яблоней, разглядывая что-то в низком кустарнике. Что-то удивительное на вид – хрупкое и пористое. И ее позвали как раз тогда, когда она догадалась, что это такое.
Змеиная кожа.
Девочка вздрогнула и отбросила ее. Мать всегда предостерегала ее от змей. Говорила, что они опасные и могут пролезть повсюду.
– Иду, – откликнулась девочка и побежала к большому дому, в котором, кроме нее, жили все ангелы.
Она собиралась рассказать матери о змеиной коже, но передумала. Ведь ей могли запретить гулять в саду. Она любила мать больше всего на Небесах, но знала, что та бывает чересчур строга. Да к тому же – раз есть кожа, значит, где-то есть и змея, а любопытство было сильнее страха: опасно это или нет, но ей хотелось увидеть это создание.
Мать ждала дочь на пороге. В руке она держала большую связку ключей.
– Что это? – спросила девочка.
– Это, – ответила Дева Мария, – ключи от тринадцати дверей на верхнем этаже. Мне предстоит надолго отлучиться, и я хочу, чтобы ты пока последила за ними.
Она протянула девочке ключи, та взяла, тихонько ахнув. Тринадцать дверей на верхнем этаже! Неужели? Ей давно не терпелось узнать, что за ними, но мать всегда отвечала отказом.
– Первые двенадцать дверей открывай на здоровье. Каждый день по одной. А последнюю в конце коридора, для нее предназначен самый маленький ключ, открывать запрещено. Понятно?
– Почему?..
– Понятно? – повторила Дева Мария, подняв бровь. – Если ослушаешься, с тобой случится страшное несчастье.
– Да, мама.
– Умница. Я на тебя надеюсь.
Только когда Дева Мария уехала, девочка сообразила, что не спросила мать, куда та собралась. Она думала о ключах. Только о них.
И больше всего о самом маленьком.
Каждый день девочка отворяла одну из двенадцати дверей, и каждый день испытывала ужасное разочарование.
Она чувствовала себя так, будто ее обманули. Ну да, комнаты были наводнены золотом, сиянием и блеском, но она же выросла в Царствии Небесном и привыкла к подобным вещам.
Еще большее разочарование она испытала при виде двенадцати стариков, по одному в каждой комнате. Они сидели в окружении толстых пыльных книг и исписывали страницу за страницей белоснежными перьями. Они были так погружены в свой труд, что даже не заметили присутствия девочки, и, громко зевнув, она захлопнула последнюю, двенадцатую, дверь, в надежде, что старик внутри от испуга опрокинет чернильницу.
Один ангел с торжественным видом поведал ей, что старики – сами апостолы, следовавшие за единственным сыном Бога-отца, и работают они не над чем-нибудь, а над продолжением…
– Скукота, – прервала девочка. – А последняя дверь?
– Открывать ее запрещено, и тебе это прекрасно известно.
– Почему запрещено?
– Потому что так велела твоя мать. – Прозвучал ответ и положил конец беседе.
Девочка не могла взять в толк, почему ей не могут сказать, что за той дверью? Прямо скажем, то, что скрывалось за двенадцатью дверями, ее не впечатлило. Что же такого особенного за последней дверью? И вообще, если отпирать ее нельзя, зачем мать оставила ей ключ?
Никакого смысла в этом не было.
Вокруг никого – она повернулась к двери в конце коридора. Такая же дверь, как и остальные.
Она была совершенно одна. Только она и дверь. И еще ключ у нее в кармане.
«Если ослушаешься, с тобой случится страшное несчастье».
В другом кармане лежала змеиная кожа. Она подняла ее в день отъезда матери. Девочке нравилось прикасаться к ней – сухой и мягкой. Проведешь по ней пальцем, она зашуршит, будто зашепчет.
– Только разок заглянуть, – прошептала кожа, – никто никогда не узнает.
Девочка закусила губу.
– Мне запрещено.
– Тогда зачем ты пришла? Разворачивайся и уходи. Забудь об этом.
– Но… у меня не получается.
– Вот именно. Так что поспеши.
Она на цыпочках подошла к двери, вставила ключик в замочную скважину и повернула. Дверь с тихим скрипом отворилась, и за ней…
Сердце замерло.
Глаза выпучились, хотя поток света, хлынувший ей навстречу, должен был заставить ее зажмуриться. Потому что там, в центре ослепительного вихря, светящегося тысячью солнц, мелькнул он. Триединый всемогущий Господь, и девочка почувствовала, как череп ее будто пошел трещинами от этого зрелища, не предназначенного для человеческого глаза. Создатель сидел к ней спиной. И она поняла, что ей повезло. Если бы она увидела его лицо… Если бы взглянула в его глаза… Она превратилась бы в пыль.
Не сознавая, что делает, девочка подняла руку и окунула палец в божественный свет. В тот же миг ее палец сделался полностью золотым, и она, обомлев, отдернула руку.
Тут представший перед нею непостижимый образ стал разворачиваться, и девочка почувствовала, как волной накатил страх. Она захлопнула дверь, заперла ее и с прыгающим в груди сердцем бросилась по коридору, пронеслась вниз по лестнице, выбежала в сад и помчалась к речке. Там она стала скрести и тереть палец, всего лишь прикоснувшийся к божественному свету.
Но как она ни старалась, золото не сходило.
Она все еще сидела у речки, когда вернулась мать. Девочка притворилась, будто не слышит, как ее зовут. А когда увидела, что мать идет к ней, захотела немедленно спрятаться. Но что толку, да и вообще… Ее никто не видел. Никто не знал, что она отперла запретную дверь, так что если она не будет показывать палец…
– Я здесь, мама, – крикнула она, подбегая. Хотела обнять мать, но не решилась. – С возвращением!
Мать тоже не обняла ее. Стояла молча. Заговорила, только когда протянула руку и попросила вернуть ключи.
Девочка отдала ключи.
– Мама, я видела апостолов! Я…
– Ты открывала тринадцатую дверь?
Девочка покачала головой. Она знала, что нельзя лгать, но знала также историю двух первых людей, созданных Богом. Они тоже нарушили запрет и были жестоко наказаны. Они, правда, сознались.
– Что ты, мама. Конечно же, нет.
Дева Мария обняла девочку и притянула к себе. Держала, крепко прижав. Только бы мама не почувствовала, как стучит ее сердце.
– Ты точно не открывала ту дверь? – прошептала мать.
– Нет.
Дева Мария разжала руки. Они стояли у края реки, и в воде виднелись их отражения, тут девочка сообразила, что в речной ряби можно различить ее золотой палец, который она прятала за спиной. Девочка быстро сунула руку в карман.
Подняла глаза и встретилась с пристальным взглядом матери, пронзавшим ее насквозь. Она никогда раньше не видела у матери такого взгляда. Такого жесткого. Такого сурового.
– Ты ослушалась и не призналась в этом.
– Н-но, мама…
Голос Девы Марии был таким же, как и взгляд. Жестким и суровым.
– Ты больше не заслуживаешь места в Царствии Небесном.
После этих слов словно земля разверзлась под девочкой. И она стала падать.
Она падала. И падала…
Она очнулась в сумрачном лесу. Глаза старых корявых деревьев пялились на нее со всех сторон из складок морщинистой коры. Солнечный свет не проникал сквозь кроны, и даже клочка неба не было видно за ними.
Она никогда не бывала здесь раньше, и все же это место что-то смутно напоминало.
Забытый ужас, пережитый в самом раннем детстве, и отдельные картинки возникали в голове, как вспышки молний.
Слезы на бородатой щеке. Рука, проводящая по ее волосам. Занесенный топор.
Ей хотелось позвать на помощь, докричаться до матери, но ни звука не слетело с ее губ. Она была нема, как деревья вокруг.
Девочка хотела бежать отсюда, но куда бы они ни направлялась, повсюду дорогу ей преграждали терновые кусты, их шипы были похожи на орлиные когти. Сквозь них невозможно было продраться.
Исцарапавшись в кровь и порвав платье, она укрылась в дупле старого дуба. Девочка беззвучно плакала во сне, еще не ведая, что этот дуб станет ее домом на долгие годы.
Летом она питалась кореньями, ягодами и пила росу с травы. Зимой кормилась орехами, которые припасала с осени, и снегом. Она наполняла дупло опавшими листьями и забиралась под них, как зверь, пережидая дождь, бурю и стужу.
Ее одежда давным-давно износилась и истлела на ней, и ей оставалось лишь прикрываться своими длинными волосами, постепенно доросшими до пят.
Сперва она чувствовала себя несчастной, как и предсказывала мать.
Но она была не единственным ребенком Девы Марии, которому выпала жестокая доля, и постепенно она перестала оплакивать свою судьбу.
Проку в этом не было. Что есть, то есть, и она такая, какая есть, и никто не в силах это изменить.
И вот однажды, когда весеннему солнышку удалось чуть пробиться сквозь кроны деревьев, лес огласили незнакомые звуки.
Визг. Вслед за ним несколько шлепающих звуков.
Она увидела, как, словно живой, зашевелился терновник, и через миг из колючего куста появился юноша. Он прокладывал себе путь мечом и за собой тащил вороного фыркающего коня.
Сначала он скользнул взглядом по девушке, она затаилась у дуба, завернувшись в свои грязные волосы, и почти слилась с корой. Потом что-то все-таки привлекло его внимание, и он повернул к ней голову.