ые вещи. Например, в эту ночь некоторые камни покидали свои места и пускались в путь. По некоторым легендам, эти камни – застывшие великаны, которым в Йоль дозволено добраться до водоема и напиться.
Последний день Йоля считался одним из самых опасных, ведь троу под конец стараются напроказничать посильнее, а люди уже успевают расслабиться. Чтобы троу не нанесли особенно сильный ущерб хозяйству и здоровью, соблюдались меры безопасности. Под вечер читали молитвы или Библию, но и более древние и проверенные методы шли в ход. Снова вспоминали о железе: обходили все помещения и все дворы, потрясая железными предметами (например, годилась связка ключей).
На следующий день все ограничения снимались. И первым делом это касалось запрета на работу. Помимо бытовых хлопот, которых всегда достаточно, женщины брались за шитье и прялки. У мужчин зимой занятий не так много, но ничего не делать – значит нарушить традицию. Поэтому мужчины отправлялись на рыбалку, охоту или за дровами хотя бы на полчаса. Действие засчитывалось, даже если они возвращались без добычи. Что касается троу, те уходили в свои подземные обители дожидаться следующей зимы. И если люди были нерадивы в исполнении защитных обрядов, то троу могли утащить с собой оставшихся без присмотра животных, детей, а порой и взрослых. Внезапно умершие во время Йоля люди считались жертвами троу. В целом же проказы троу в незащищенных домах не знали никаких границ. Можно вообразить любую проблему, любую беду – каждая из них в рождественские дни могла быть связана с троу.
В очень редких случаях троу являлись в неожиданных обликах. Один такой случай был записан со слов жителей Шетландских островов – наиболее близких к Скандинавии, а значит, подверженных воздействию довольно изощренной нечисти. Троу, явившись в мир людей, настолько пренебрегло своим материальным воплощением, что не сформировало его вовсе (чем заслужило название «оно» – англ. it). Зато оно проявило суперспособность отводить глаза: нельзя было найти и двух людей, увидевших его одновременно или в одном обличье. Его описывали как большую медузу, тюк белой шерсти, животное без ног или человека без головы. Лишенное ног и крыльев, оно тем не менее умело бегать и летать. Оно было безгласо, но чудесным образом заставляло людей слышать свои мысли. Каждый раз накануне Рождества оно начинало хулиганить в случайном доме. Рассказывают, что добропорядочный житель Шетландских островов как-то сидел в таком доме при свете свечи и читал Библию. Внезапно ему послышалось, будто замертво упало тело. Схватив топор, но не выпустив из руки Библию, он выбежал за дверь. Нечто бесформенное удалялось по дороге к скалам, и пришлось приложить усилия, чтобы не отстать. Когда оно уже приготовилось исчезнуть, соскользнув с обрыва в море, человек произнес молитву и запустил в нечисть топором (попал). Тогда человек вернулся домой, собрал соседей и уже с ними пришел на место происшествия. Нечто лежало, как и упало, с торчащим из него топором. Люди так и не поняли, что это, живо оно или нет, и засыпали его землей (а описать увиденное тоже не смогли, потому что каждый запомнил свое). Место захоронения окопали глубоким рвом, чтобы ни человек, ни зверь не мог до него добраться. Впрочем, среди людей желающих и не было до определенного времени. Однажды нашелся смельчак, решивший разобраться, что же такое там закопано. Он начал раскидывать землю, но вскоре увидел пробивающийся снизу свет, потом его окутал туман, из ямы что-то выбралось и уползло в море. Что это было, толком никто не знает, но это точно было существо не из нашего мира. «Не наше это дело», – сказали потом знающие люди. В Йоль какая только нечисть не появляется на земле! Лучше держаться от нее подальше.
Сказка про парня со скрипкой
Жила в одной деревне девушка по имени Грейс. Была она красавица – загляденье, и жених ей сыскался по имени Том, первый на деревне танцор, музыкант да весельчак. Ух и гуляла на их свадьбе вся деревня! Говорят, в те дни опрокинули не одну бочку эля, на танцах стоптали не одну пару башмаков, а сам Том менял струны на своей скрипке не менее трех раз. Поселились они на краю деревни, стали жить-поживать. Грейс была доброй женой: весь день хозяйничала и все-то у нее ладилось. Вставала она до солнца. И хлев прибрать успевала, и скот на пастбище отправить да после встретить, да шить, да прясть, а уж какой эль был в ее доме! Славный был эль. Мало кто в деревне не хвалил его, да что сказать, не было таких вовсе! И муженек ее был под стать. В его руках спорилась любая работа, но более всего удавалась ему игра на скрипке. Потому был он желанным гостем на всех праздниках в округе. Звали его и на свадьбы, и на прочие пирушки, да в долгу не оставались. Так они и жили, в трудах и заботах, и друг о друге не забывали. В положенный срок затяжелела Грейс.
А в хозяйстве непорядок. То эль прокиснет, то нити в пряже узлами завяжутся, то чан прогорит, то скот захромает, то крыша протечет. Том ее верный помогал как мог, за любую работу брался, а все не то, словно кто порчу навел, словно троу на них осерчали. Слышали, жил в окрестных пустошах темный этот народец, пошаливал, да давно не показывался. Стоит ли верить старым сказкам?
Раз зимним темным вечером, в самый канун Йоля, постучали им в дверь. Открывают они – дети на пороге! Двое, ростом невелики, оборваны, лохматы. И вроде как незнакомые, своих-то, деревенских, всяк в лицо знает. А у гостей и лиц не разобрать. В пол смотрят, да и на улице темно.
– Негоже детям по ночам одним ходить! Чего вам надо?
– Послали нас, Том, к тебе. Завтра отец наш гостей встречает, брат к нему приехал. Просит тебя прийти, на скрипке сыграть, какой праздник без скрипки? Только собирайся нынче же в путь, дорога до нас не близка.
– Полноте, дети, кто ж в этакую пору из дому выходит?
– Очень просил отец, велел в ноги кланяться. И награду обещал добрую. Не беден отец наш: и овцы у него, и быки, мед есть, пряжа, сукно. Что угодно сулит, не обманет.
Задумались Том и Грейс. Неладное это дело – мужу в ночь уходить, жену на сносях одну оставлять. Да будет ли лишней награда, когда надобно хозяйство поправлять и пополнение ожидается? Согласился Том, взял скрипку верную; собрала ему Грейс котомку плотную да для деток тех снеди доложила, не пожадничала. Поцеловал он жену на прощание и ушел.
И не видела она его с тех пор. На следующий вечер не вернулся Том. И в другой день не вернулся, и в третий. Грейс сама не своя, слезы льет, из рук все валится. Жалеют ее соседи, спрашивают:
– В какую деревню Тома звали? Знаем мы округу, где люди селятся, никто гостей не звал, родню не встречал.
Отвечает Грейс:
– Как во сне все было, голоса помню, слов не помню.
Спрашивают тогда:
– А что за дети были, не знакомы ли, не встречались ли?
Отвечает:
– Как во сне все было, детей помню, лиц не помню. Уж и не скажу, мальчики ли то были, девочки ли. Помню, что невысоки да темноволосы.
Говорят соседи:
– Не в добрый час они приходили! Невысоки да темноволосы – уж не троу ли?
Испугалась Грейс: «Неужто правда троу?» Качают головой соседи:
– А не бывало ли в последнее время, чтобы портилось все да ломалось?
– Бывало, соседушки, бывало! Третьего дня эль прокис, вся обувь прохудилась, а целая была. Корова захромала, крыша протекла.
– Эх, молодые! – сетуют соседи. – Сразу ясно, то троу рук дело. Положили они глаз на Тома твоего, знать, понадобился им скрипач. Голову ему окрутят, в чертогах своих поселят. А все почему – не слушали людей старых, ведающих, что надобно железо держать на пороге, крестом охраняться да словом Божьим, не пройдет тогда нечисть, не посмеет.
Не верила им Грейс. Поклялась дождаться мужа своего, Тома. Да так и не дождалась. Но с того дня, как он пропал, хозяйство снова на лад пошло, словно кто ей помогал. А в положенный срок родилась дочь, на мать свою похожая один в один, да и в тот же день, что мать ее родилась. Дала ей Грейс имя, как себе: пусть то счастье, что ее обошло, дочери достанется. Одна растила ее, все показывала: как за скотиной ходить, как кудель прясть, но пуще всего – чем от малого народца уберечься. А как выросла дочка да всему обучилась, так Грейс и дух испустила, нечего ей было больше на земле делать.
Дочь же ее, сирота, росла и хорошела. Была она добра, работяща, со всеми любезна. Дело ли, пригожей да умелой в девках ходить, только кто возьмет за себя сироту? Пособили соседи: нашли жениха, сладилось дело. И свадьбу бы сыграть, но зима на дворе, холодно, темно. Подождет до весны. Но не судьба была сироте нашей стать мужней женой, не судьба и соседям на свадьбе погулять.
Дело шло к самому зимнему солнцевороту: солнце и встать не успеет, а ему уж снова пора закатываться. И до разворота ему всего одна ночь осталась, а там и свет новый народится. Стал народ в деревне собираться, солнце новое встречать. Собрались в самом большом доме, эль поставили, песни завели, в пляс пошли. И сироту позвали, и жениха ее. Сироте танцевать неловко, села в углу, сидит. А жених сам на себя не похож: так отплясывает, словно и не он это, а кукла на нитках. Эль рекой, музыка все сильней, дверь на улицу словно и не закрывается, ходит через нее народ туда-сюда. И вот что чудно: каждый, кто на улицу вышел и обратно вернулся, танцует лучше прежнего. И по одному, и по двое, и хороводом, только успевают ногами притопывать да руками прихлопывать. А дверь все отворяется, и вроде уже вся деревня в сборе – и старики, и дети малые, – и вроде не так велик был дом, а поди ж ты, все влезли! Позвала сирота жениха своего – не слышит он. Закричала, чтобы остановились, – не останавливаются. Одна она неподвижна, все вокруг ходуном ходит. Страшно ей стало, прошептала чуть слышно:
– Что же это делается, Господи?
Тишина тут воцарилась мертвая, и ни души вокруг.
И жених ее исчез, и соседи, и гости – никого.
Вспомнила тут сирота, что ей мать наказывала. Что слова Божьего и имени его нечисть боится; как услышит, словно сквозь землю провалится.