Кроме того, устраивали охоту на перхт. Группа людей (включая детей), возглавляемая молодым человеком в наряде Перхты, с коровьими и козьими колокольчиками ходила по поселению, заглядывая в каждый дом. Пройдя через деревню, они шли вокруг ее, затем наведывались на поля и пастбища и даже забредали в леса, при этом звонили в колокольчики и стучали молотками по жестяным котлам. Целью такой прогулки было не только отпугивание злых духов (а заодно медведей и волков – на расстояние слышимости колокольного звона). Охота на перхт также имитировала прохождение армии душ, Дикого воинства, для повышения плодородия домашних животных и посевов (как тут не вспомнить покровительницу плодородия Хольду с ее свитой невинных душ?). Подражая опасной богине и ее свите, люди надеялись обрести и ее силу. Но также понимали, что дух, способности которого они пытаются подчинить, может появиться и отомстить. Поэтому на обратном пути участники процессии зажимали колокольчики в руках, не позволяя им звонить. Ведь на их звон могли отозваться колокола настоящего Дикого воинства.
Сказка «Гляди, не пожалей!»
В одном месте была гора, а на ней стоял замок. К замку же вела дорога, извилистая, что змея, и шла она мимо деревни. Еще там была река, и впадала она в озеро, а на реке выстроили мельницу.
И вот стало в тех краях неладно.
Сначала Петер, что пас коз, тронулся умом и зимой, прямо по снегу, погнал скотину к замку. Забрался на гору наполовину, тут-то его и хватились. Звали его обратно, просили, грозили – не помогало. Шел себе вперед, добрался до ворот и давай в них барабанить. А козы-то за ним. Ходят, кричат: «Бе-е-е-е, бе-е-е-е». Так все у ворот и толпились, пока не догадались послать за Петеровой фрау. Та его быстро домой вернула, только с тех пор помнил он не дальше вчерашнего дня.
А ворота им так и не открыли. Даже не окликнули.
Год спустя, тоже под самый Йоль, возвращался мельник от Якоба-башмачника. В гостях он подгулял (говорят, именно в тот вечер в доме Якоба самая хорошая табуретка лишилась ножки и с тех пор стояла, подпертая поленом) и свалился в реку. Хорошо, мельникова дочь, засидевшись с прялкой у окна, эту беду увидела, шум подняла – ну, мельника и вытащили. Да только не дышал он уже. Все уж думали, что конец. Но Карл – Седая Борода, который так был стар, что ноги у него заплетались, к этому времени на шум пришел и сказал:
– Молод ты, мельник, раньше меня отправляться на тот свет, еще окрутишь мою старуху в тех краях, куда живым путь заказан. – Да и огрел труп своей палкой из крепкого ореха.
Застонал мельник, сел, вода изо рта хлещет. С тех пор что ни Йоль, мельник забывал, как говорить, и лишь издавал звуки, словно булькал.
В ту же ночь фрау Матильда, что жила у самой дороги и бегала узнать, что случилось с мельником, вернувшись с реки, увидела, что впопыхах забыла прикрыть дверь. Намело туда снега, на этом снегу в доме сидит собачка, черная как сажа. Стала Матильда ее гнать – не уходит. Тогда Матильда взялась за метлу и говорит:
– А ну, выметайся, дьявольское отродье, видеть-знать тебя не хочу в своем доме! – И шварк псину метлой. Да не тут-то было, сломалась метла! Матильда так и села, а собачка завыла и выла до самого утра, да так громко, что до утра в деревне никто глаз не сомкнул, кроме мельника и старого Карла, которые спали. Так и выла потом собака целый год, каждую ночь, пока не настал следующий Йоль, – ну и исчезла, словно ее и не было.
Да ненадолго исчезла. В наступившем году привел Якоб-башмачник в дом жену, женщину работящую да боязливую. Как дело к Йолю, вспомнила она, что надобно найти полено, облить его вином и маслом. И ежели его глава семьи в очаг своей рукой положит, то будет в доме достаток, а зло и на порог не ступит. Не хотелось ей идти зимней ночью во двор, вот она и взяла то, что табурет подпирало. А тут и Якоб-башмачник вернулся. Посинела она, похолодела. А потом встала и говорит ему с порога:
– Милый, положи-ка полешко в очаг, знатное полено, долго гореть будет!
Якоб его взял, да не признал, сел по привычке на табурет, а с него и на пол: одна нога в одну сторону, другая – в другую, шапка под потолок улетела. Только полено в руках удержал, им в жену и запустил – и зашиб ее. Думал, что насмерть, а она говорит:
– Свидимся еще! – И за дверь вышла, прямо во тьму, только Якоб ее и видел.
А на пороге – та самая собачка. Как завыла, и все воет, и все воет. Якоб до утра терпел, а утром ее убил, тем же поленом, что и жену, и на улицу выкинул. Думал, избавился. Как бы не так!
Настал вечер, собачка тут как тут, глаза как угли, а воет – душу рвет на части. День так продолжалось, и второй, и третий. Кто такое выдержит? Вот и Якоб не выдержал, заперся в доме и более из него не показывался. Соседи дом его обходили стороной: дверь заперта, на снегу вокруг ни следа, только собачий вой да нехороший свет в окне. Так оно целый год и оставалось.
Когда зима к исходу шла, на дороге у замка волки порвали торговых людей. Как они ночью на дороге оказались, того никто не знал, да и волков давно не видели в тех краях, а поди ж ты. Весной река разлилась, смыла мост вместе с пятью детьми Матильдиных соседей, мать их с горя за ними кинулась. На Иванов день пошли было жечь костры на гору к замку, да не дошли: увидели, как из окна замка валит дым, и услышали звук, словно звон колокольный. Думали: «Уж не пожар ли» Не пожар. Дым разом исчез, как и звон. И на стук снова никто не открыл.
А после прошел слух, что Марту, молочницу, лучшая из ее коров забодала. Кто в хлев ходил смотреть, сказывали, что кровь лужами стояла. Только как им верить, если на следующий день Марта как ни в чем не бывало гремела своими кувшинами. Стали снова брать у нее молоко. Некоторым казалось, что молоко порой отливало красным да и на вкус солоновато, ну да мало ли, что кому кажется.
По осени у Карла – Седой Бороды дом сгорел, да и сам он едва не сгорел вместе с ним. Остался без крыши над головой, и это накануне зимней стужи! На счастье, шли мимо люди крепкие, назвались столярами да плотниками, мол, в замок идут наниматься. Сговорились поставить старику дом. Утром просыпается народ, а дом уже стоит! Следующим утром просыпается – второй стоит! Себе поставили, сказали: «Вон он, замок, как на ладони, ближе жилья не найти». Остались жить. Спрашивают:
– А что, люди добрые, есть ли тут, кто обувь мастерит? Издалека шли, по пять пар сносили. Зима на носу, с худой обувью дело ли работать.
Отвечают им:
– Был башмачник у нас, был. Да давно не показывался, чай, и нет его в живых, и жены его.
– А вы нам дом покажите, проведаем.
Показали дом.
Гости к дверям и давай стучать.
Открывается дверь, а на пороге – Якоб-башмачник, а за ним – жена его как ни в чем не бывало. Чудо чудное! Впрочем, мало ли на свете чудес. Снова живут люди, Якоб башмаки тачает, мельник муку мелет, Марта коров доит, речка воду свою несет, дорога к замку бежит, замок на горе стоит, то окнами мигнет, то колоколами запоет, только близко никого не подпускает.
А как наступили очередные холода, да затянуло небо серым одеялом, да первые белые мухи сели на крыши, изгороди и поля, появился на дороге странник. Остановился, спросил о ночлеге. Присмотрелись. Вроде не разбойник, лицом пригож, речами скромен. Чего ж не пустить. Глянулся он мельниковой дочке, и она ему. А пусть бы и сладилось у них!
Ночи все длиннее, дни все короче, все темнее на дворе. Йоль совсем скоро! А никому словно и дела нет. Кто спит полдня, кто с кружкой обнимается. Спрашивает странник:
– Не пора ли с делами поторопиться? В Йоль работы не положены.
Отвечают ему:
– Куда торопиться, ночи нынче длинны, все успеется.
Спрашивает мельникову дочь:
– Вестимо ли, в йольские ночи пряжу прясть?
Отвечает:
– И прежде пряла, и нынче буду, ночи нынче длинные, успеется.
Спрашивает:
– Не время ли полено полить вином да маслом, положить в очаг, чтобы тлело до конца коротких дней, силу нечистую на порог не пускало?
Отвечают:
– Мало ли дров в поленнице. Одни прогорят, другие положим, успеется.
Не по себе ему стало, а куда уйдешь? Разве что в замок на горе.
Наступил Йоль. Выглянуло солнце в последний раз, повисело в небе да и отправилось умирать. Вышел и странник с мельницы. Мельнику говорит:
– Страшно мне. Пойду в замок: стены там крепкие, окна высокие, не подступиться никакому злу.
А мельник ему:
– Буль-буль-буль!
И вода с лица падает.
Испугался странник, бросился к дороге. А тьма вокруг сгущается, лишь замок виден на горе, освещают его далекие зарницы-сполохи. Ступил он на дорогу. Видит, не один он здесь. Петер-дурачок прежде него к замку спешит, и козы его вокруг: «Бе-е-е, бе-е-е». А за замком все сильнее полыхает. Будто уже и гром слыхать. Открываются окна-двери в домах. Вот и Марта показалась, в руках кувшин, в кувшине молоко красным отливает. Вот и Якоб-башмачник, сухой, словно скелет, и жена его за ним, с пробитой головой. Вот и Матильда с метлой, и соседка ее, и дети, и все белее снега, на котором стоят. И Карл – Седая Борода, только не седая она, а черная, и сам он черный.
А гроза, что за замком разразилась, уже ближе. Уже над самим замком она, уже перед замком, уже над дорогой-змеей. Тучи клубятся, одна на другую наползают, гремят и скрежещут, словно металлом о металл. Мельник подошел, изо рта вода хлещет. Дочь его, как была, с прялкой обнимается-танцует. Гости-плотники, словно бесплотные, один сквозь другого виден.
И что-то черное у ног, будто сажа на снегу. Ударила молния, разглядел странник у ног своих собачку. Ударила вторая молния, завыла собачка. И еще громче завыла, и еще. И ответили ей с небес.
Не одним голосом, а хором голосов. Словно сотни псов появились на небе. Да так оно и было. Поднял странник глаза и увидел над головой собачьи своры, увидел конские копыта, увидел, как издалека, с горы, с замковых башен, срываются и несутся над дорогой псы, и кони, и призраки в рогатых шлемах – Дикое воинство!