Говорили о нем страшное: клыки, мол, словно тысяча натыканных в рот копий, рога – что два торчащих из головы клинка, нос похож на бубен и чует страх, будто пролитую кровь, а глаза его светят чернотой такой, какой не видело и ночное небо. И был Зверь больше, чем мог представить себе человек, – одной лапой мог он раздавить тридцать домов разом, а если гривой потрясет, то и Великая Китайская стена не выдержит. Но самое главное – от заката последнего дня до восхода первого дня года был Зверь не обуздан и ненасытен. Сметал он своей алчностью деревни и города, словно их не было, оставляя после себя только пепел да золу.
– Принеси чистой воды, Мэйлин, – наставляла мама, стоило только девочке открыть глаза. – Возьми еды. Приготовь хворост.
– Хорошо, – бормотала Мэйлин, тщетно стараясь улыбаться, глядя на мать, побледневшую и измученную долгой болезнью: не поднимется она сегодня с постели, не найдет в себе силы на бегство от страшного зверя. Пока другие будут искать укрытия, с прочими стариками и немощными должна будет остаться в пустой деревне.
Вся деревня шевелилась, словно один большой муравейник: кто воду набирал, кто тихонько плакал, кто сгонял кур и скот в ближайший подлесок. Все дрожали от страха, то и дело оглядываясь, будто ждали, что вот-вот на них выпрыгнет демон.
Мэйлин сделала все, что наказала ей мама, – быстро и без промедлений, так, как того требовал обычай. Когда основная подготовка была закончена, в деревне становилось так тихо, что казалось, будто от страха она уже вымерла, хотя на небе не зажигалось еще ни одной звездочки. Все спешили закрыть двери и, как бы ни было горько, наперед проститься с родными, ведь этой ночью любой вдох мог стать последним.
Уже погасили огни и поспешили прочь все соседи, в надежде укрыться до того, как вечер погасит солнце. Уже разбежались все подруги, и даже птицы затихли, черным облаком взмыв в небо и растворившись в сумрачной дали.
– Уходи, Мэйлин. Пора, – слабо прошелестел голос матери, и девочка всхлипнула. Но так и не ступила за порог. Как же она оставит маму? Одну! Беззащитную перед Зверем, слишком изможденную, чтобы уйти, и слишком хилую, чтобы бороться, оставшись. Нет, не может Мэйлин так поступить! Если уж суждено сгинуть, то так тому и быть.
Видя, как терзается дочь, мама постаралась ее ободрить:
– Наши стены измазаны золой, наши окна спрятаны за темными циновками, наши куры тихо сидят в лесах. Поэтому, когда Зверь спускается на землю, в ночной темноте он не может нас увидеть. Мы долгие годы скрываемся в тени и научились это делать хорошо. Тебе нечего бояться, дочка. Этой ночью не зажжется ни одной искры в деревне, и Зверь в очередной раз пройдет мимо нас. Ты мне веришь?
Мэйлин кивнула. Слова матери были для нее утешением, но в глубине души девочка чувствовала, что сказанному уже не сбыться. Ужас жалил ей сердце, но она твердо решила остаться.
Время до первой звезды тянулось медленно, следы деревенских жителей, что отправились в горы искать укрытия, занесло снегом. За занавешенными окнами не было видно ни зги, и не слышно ни собачьего лая, ни петушиного крика, будто вся природа вокруг тоже старалась показаться Дикому охотнику незаметной пустотой. В этом тягостном молчании Мэйлин сразу заметила то мгновение, в которое спустился на землю ужасный Зверь.
Задрожала земля, задребезжала спрятанная посуда, каждый шаг его эхом отзывался во всем теле и замирал в самом сердце. Чем ближе подходил зверь к деревне, тем громче был его топот и тем быстрее содрогались дома. На секунду воцарилась тишина – напряженная, повисшая пауза перед первым криком, с которым Мэйлин поняла, что в эту ночь деревня была обречена на смерть.
Зверь топнул своей громадной лапой – раз: дома на самом краю деревни прибились к земле, словно скошенный бамбук.
Зверь топнул своей громадной лапой – два: сады и огороды, возделанные поколениями людей, остались только в воспоминаниях.
Зверь топнул своей громадной лапой – три: пролилась кровь первой жертвы, густая и теплая.
Взвыли дворовые псы, заплакали хворые и запричитали старики, но Зверь не унимался, с пущим остервенением уничтожал он на своем пути все, что было нажито непосильным трудом.
Словно костяшки пайцзю, сложилась черепица с крыш. Все, что любила деревня, все, что так любила Мэйлин, рушилось. Мать Мэйлин дрожала, крепко сжимая дочку в объятиях, стараясь закрыть собой от любой напасти. Вдруг затрещали стены, посыпались с потолка каменные обломки и растворилась крыша в глубокой прожорливой пасти Зверя. Таращилось из ночной темноты на Мэйлин два глаза, темнее, чем сама ночь, и глубже, чем океан.
Мать со всей силы оттолкнула дочь, прокричав напоследок слова любви, и тут же сгинула в чреве злосчастного монстра. Мэйлин оцепенела. Не могла пошевелиться от ужаса, оставшись один на один с чудовищем, но страх и материнское, брошенное вслед «Убегай!» заставили ноги ринуться вперед. Тело не слушалось, и глаза не видели. Или не хотели видеть тот ужас, что остался позади. Снег пропитался кровью ее знакомых и стал черным, без солнечного цвета. Даже луна скрылась за тучами, не желая соучаствовать в преступлениях Зверя. А может, и ее проглотило ненасытное чудище.
На холмистом возвышении стоял храм, откуда открывался вид на всю деревню. Мэйлин замешкалась на пороге, посмотрела на черноту, оставленную от ее родного дома, упала на колени и взмолилась всем богам, предкам и героям, которых знала:
– Не себе спасения прошу, а своей деревне! Смилуйтесь, сжальтесь над нами. Мы взращиваем рис, мы ловим рыбу, мы ухаживаем за скотом – мы честные люди! Не оставьте нас в тяжелый час! Уберегите от страшной смерти!
Так безудержна и горька была ее молитва, что достигла ушей богов.
– Полно рыдать, Мэйлин, – раздалось у ней за спиной.
Мэйлин вздрогнула и обернулась. Перед ней стоял седовласый старец – невелик ростом, коренастый, с длинной редкой бородой, в красных одеждах.
– К-кто вы?
– Не стой столбом. Звони в колокол, да пошустрее. Надо загнать зверя туда, откуда он пришел.
Мэйлин не стала спорить, не стала думать. Один удар в храмовый колокол – и Зверь, подобравшийся совсем близко, заревел, как от боли. Второй – и страшный стон его сотряс стены. Третий – Зверь пугливо заозирался. Мэйлин того не видела: крепко зажмурены были ее глаза, пока руки старались не выпустить тяжелый деревянный жезл.
«Всего секунда, потерпи».
Но секунда растянулась, а за ней поспешила следующая. Ни боли, ни страшного рыка, ни острых зубов. Ничего. Мэйлин разжала веки, и каково было ее удивление, когда она увидела, что страшный, неугомонный зверь застыл. Остановился, задрав лапу, глупо уставившись на старика в красных шелках, преградившего ему путь.
– Молодец, Мэйлин, – похвалил старец. И поднял свои руки к небу. Небо разверзлось, ответив раскатистым громом. Сверкнула молния, за ней мгновенно последовала вторая. Зверь вжал в свою гриву два уродливо торчащих уха. Заревел, но рык этот был не голодный и злой, а точно писк напуганной мыши.
Мэйлин нашла старика взглядом. Он расставил ноги пошире и резко хлопнул в ладоши. В ту же секунду молния снова пронзила низкое небо. Зверь заскулил и отступил на шаг. Чем больше хлопал старик в ладоши, тем сильнее расходилась гроза и тем дальше уходил к подножию холма ужасный демон. Но этого было недостаточно.
Старик простер руки над головой, снова хлопнул, да еще, подпрыгнув, ударил о землю сразу двумя ногами. Появилась молния такой силы, что озарила все, словно ночью взошло солнце. И ударила она точно в ветхую дикую вишню. Затрещало дерево, сраженное ударом молнии, подхватил ветер бури неуклюжие, робкие искры, и разгорелось пламя. Огонь по-свойски быстро перепрыгивал с деревьев на разрушенные дворы, обломки домов. Не успела Мэйлин опомниться, как вся деревня полыхала в огненном танце.
И тогда чудовище заверещало, как никто никогда не слыхивал. Заходила его голова кровавая из стороны в сторону, попятился он назад, да уходить было некуда – путь ему отрезали огонь и горы. Метался Зверь из стороны в сторону, ища спасения. Совсем как люди, павшие его жертвами.
– Все погибло, – прошептала Мэйлин, наблюдая за пляской пламени, чувствуя, как скорбь и боль от потери сжимают ее хрупкое девичье сердце в своих немилосердных тисках. – Все зря.
– Вовсе нет, – зазвучал старческий голос прямо в ее голове. – Теперь ты знаешь, и благодаря тебе весь народ Китая узнает, чего страшится Зверь. Не спустится он больше на землю, не пожрет города и деревни. Не прольется больше кровь людская в последнюю ночь года…
Наблюдала Мэйлин, как древний старец вскочил на Зверя как на послушного жеребца. И взмыли они в небо, растворяясь в темноте ночи. Вслед за тишиной, мгновенно опустившейся на деревню, пришли первые капли дождя. Но дождь тот был не суровый ледяной, как полагается зимнему, а нежный и теплый, словно застал Мэйлин в жаркое лето. Упала девушка на колени и так и замерла, с отрезом красного шелка, невесть как оказавшимся в ее руках…
От деревни Мэйлин в ту ночь ничего не осталось. Но в Китае говорят, что в том пожаре спаслась одна девочка, а последней ночи года со временем и вовсе перестали бояться. Ведь традицией стало облачаться в эту ночь в красное, громко шуметь, взрывать петарды на каждом шагу и освещать свой путь фонарями.
Можно долго размышлять о происхождении зверя Нянь – как, когда и благодаря кому появилась легенда. И все же истина проста: легенда уходит корнями в глубокую старину и основана на верованиях, которым тысячи лет. Например, представление о том, что монстр Нянь боится шума и огня, возможно, взято из традиций избавления от горных духов Шань Сяо (), название которого можно перевести как «Трактат о сверхъестественном». Этот текст считается одной из ранних компиляций, посвященных сверхъестественным существам, мифическим персонажам и необычным явлениям. Он относится к жанру китайской литературы чжигуай ( – zhìguài), что переводится как «рассказы о странном» или «рассказы о чудесах». Как говорится, не всякие чудеса мы любим, но уважать обязаны!