Каждый раз все повторялось.
Он говорил о своем замысле.
Я говорила, что сделаю все, что он скажет.
Мы пили кофе.
Мы никогда не говорили о прошлом.
Он открывал задвижку дымохода.
В соседней комнате щебетали птицы.
Я раздевалась.
Он придавал мне позу.
Он меня лепил.
Порой я думаю о тех ста письмах, что остались разложенными на полу моей спальни. Если бы не они, может, наш дом не горел бы так ярко?
По окончании сеансов я смотрела на скульптуру. Он уходил кормить животных. Он давал мне возможность побыть с ней наедине, хотя я никогда не просила его об этом. Он понимал.
Почти сразу стало очевидно, что он лепит Анну. Он пытался воспроизвести ту девочку семилетней давности. Он лепил, глядя на меня, а видел ее.
Поиск позы занимал все больше и больше времени. Он трогал меня везде. Он меня перекладывал. Он потратил целых десять минут, сгибая и разгибая мое колено. Он складывал и выпрямлял мои руки.
Надеюсь, это тебя не смущает, — написал он по-немецки в своей книжице.
Нет, — сказала я по-немецки. — Нет.
Он сложил мою руку. Он распрямил мою руку. На следующей неделе он возился с моей прической — не то пять, не то пятьдесят минут.
Он написал: Я ищу приемлемый компромисс.
Как он не умер в тот вечер, хотела бы я знать.
Он коснулся моих грудей, разведя их в стороны.
Мне кажется, так хорошо, — написал он.
Что хорошо, хотела бы я знать. И чем это лучше?
Его руки были повсюду. Я рассказываю тебе об этих вещах, потому что я их не стесняюсь, потому что они для меня важны. И я не сомневаюсь, что ты меня поймешь.
Ты единственный, в ком я не сомневаюсь, Оскар.
Поиск позы и был лепкой. Он лепил меня. Он пытался сделать меня той, которую смог бы любить.
Он раздвинул мне ноги. Его ладони прижались к моим бедрам изнутри. Мои бедра прижались к его ладоням снаружи. Он надавил.
В соседней комнате щебетали птицы.
Мы искали приемлемый компромисс.
На следующей неделе он размял тыльные стороны моих ног, а еще через неделю лег сзади. Я впервые занималась любовью. Интересно, знал ли он об этом? Это было все равно как плакать. Я подумала: Зачем люди вообще занимаются любовью?
Я смотрела на недолепленную скульптуру своей сестры, а недолепленная девочка смотрела на меня.
Зачем люди вообще занимаются любовью?
Мы вместе дошли до булочной, в которой первый раз встретились.
Вместе, но порознь.
Мы сели за столик. По одну сторону, лицом к окнам.
Меня не волновало, сможет ли он меня полюбить.
Меня волновало, сможет ли он во мне нуждаться.
Я нашла в его книжице чистую страницу и написала: Пожалуйста, женись на мне.
Он посмотрел на свои руки.
ДА и НЕТ.
Зачем люди вообще занимаются любовью?
Он взял ручку и написал на следующей и последней странице: Никаких детей.
Это было наше первое правило.
Поняла, — сказала я по-английски.
Больше мы по-немецки не говорили.
На другой день мы с твоим дедушкой поженились.
ЕДИНСТВЕННОЕ ЖИВОТНОЕ
Я прочел первую главу «Краткой истории времени», когда папа был еще жив, и у меня возникли запредельно тяжелые гири на сердце от того, как, в сущности, мало значит человеческая жизнь и как в сравнении со Вселенной и в сравнении с вечностью вообще не важно, что я существую. Когда в ту ночь папа укладывал меня спать и мы обсуждали книгу, я спросил, знает ли он решение этой задачи. «Какой задачи?» — «Того, что наша жизнь так мало значит». Он сказал: «Ну, смотри: что будет, если самолет сбросит тебя посреди пустыни Сахара, и ты возьмешь пинцетом одну песчинку и сдвинешь ее на один миллиметр?» — «Вероятно, я умру от обезвоживания». Он сказал: «Я имею в виду, в тот момент, когда ты сдвинешь песчинку. Что это будет означать?» Я сказал: «Без понятия, а что?» Он сказал: «Подумай». Я подумал. «Ну, типа, что я сдвинул песчинку». — «Из чего следует?» — «Из чего следует, что я сдвинул песчинку». — «Из чего следует, что ты изменил Сахару». — «И что?» — «Что? А то, что Сахара — громаднейшая пустыня. Она существует десятки миллионов лет. А ты ее изменил!» — «Вот это да! — сказал я, садясь на кровати. — Я изменил Сахару». — «Из чего следует?» — сказал он. «Что? Ну, скажи». — «И я ведь не говорю о том, чтобы нарисовать «Мону Лизу» или найти лекарство от рака. Я говорю всего лишь о том, чтобы сдвинуть одну песчинку на один миллиметр». — «Ага?» — «Если бы ты этого не сделал, история человечества пошла бы по одному пути…» — «Угу?» — «Но ты это сделал, и поэтому…» Я встал во весь рост, указал пальцами на фальшивые звезды и крикнул: «Я изменил ход истории человечества!» — «Вот именно». — «Я изменил Вселенную!» — «Точно». — «Я Бог!» — «Ты атеист». — «Меня не существует!» Я плюхнулся обратно в кровать, к нему в охапку, и мы вместе раскололись.
Что-то типа этого я почувствовал, когда решил обойти всех жителей Нью-Йорка с фамилией Блэк. Может, в сравнении с вечностью и Вселенной это было ничто, но для меня это была задача, а задача мне необходима, как акулам, которые умирают, если не плавают, о чем мне известно.
Ладно.
Я решил, что пойду по именам в алфавитном порядке, от Аарона к Яне, хотя ясно, что ходить по географическим зонам было бы эффективнее. Что я еще решил, так это изо всех сил скрывать правду о своем намерении дома, и не скрывать ее не дома, потому что так надо. Поэтому, если мама спросит: «Куда ты и когда вернешься?», я буду отвечать: «По делам, позже». Но если какой-нибудь Блэк захочет что-нибудь узнать, я расскажу ему все. У меня были еще правила: не быть сексистом, или расистом, или гомофобом, или плаксой, не дискриминировать против пожилых, инвалидов и дегенераторов и не обманывать без повода, чем я занимался постоянно. Я приготовил специальный походный набор, куда вошли вещи первой необходимости, типа карманный фонарик «Магнум», «Чапстик», несколько печений «Фиг Ньютонз»,[27] целлофановые пакеты для мусора и важных вещественных доказательств, мобильник, инсценировка «Гамлета» (чтобы заучивать ремарки по дороге из одного места в другое, потому что у меня роль без слов), топографическая карта Нью-Йорка, ампулы с йодом на случай грязной бомбы, мои белые перчатки — само собой, две упаковки сока «Джюси Джюс»,[28] увеличительное стекло, «Карманный словарь Ларусса» и еще куча всего полезного. Пора было идти.
Когда я выходил, Стэн сказал: «День-то какой!» Я сказал: «Ага». Он спросил: «Какие планы?» Я показал ему ключ. Он сказал «Скважные?» Я сказал «Очень остроумно». Он покачал головой и сказал: «Не мог удержаться. Так какие все-таки планы?» — «Квинс и Гринвич Вилидж». — «Ты хотел сказать Грэ-нич Вилидж?[29]» Это было первое разочарование экспедиции: я-то думал, что Greenwich произносится фонетически и, значит, в нем есть «green»,[30] потому что тогда это был бы обалденный ключ. «Ну, типа».
На то, чтобы дойти до Аарона Блэка, у меня ушло три часа и сорок одна минута, потому что общественный транспорт меня напрягает, хотя и переходить мосты — тоже. Папа говорил, что иногда приходится выбирать, что тебя напрягает меньше, и это был один из таких разов. Я пересек Амстердам авеню, Коламбус авеню, Центральный парк, Пятую авеню, Мэдисон авеню, Парк авеню, Лексингтон авеню, Третью авеню и Вторую авеню. Когда я был ровно посередине Моста Пятьдесят девятой улицы,[31] я подумал о том, как всего в миллиметре за мной Манхэттен, а всего в миллиметре передо мной — Квинс. А как называются части Нью-Йорка — ровно на полпути через Мидтаунский тоннель,[32] ровно на полпути через Бруклинский мост,[33] в самом центре Статенайлендского парома,[34] когда он ровно посередине между Манхэттеном и Статен Айлендом, — которые не относятся ни к какому округу?
Я сделал шаг вперед — и впервые оказался в Квинсе.
Я прошел через Лонг Айленд Сити, Вудсайд, Элмхерст и Джексон Хайтс.[35] Я все время тряс тамбурином, потому что это помогало мне не забыть, что хоть районы вокруг и разные, иду по ним прежний я. Когда я, наконец, дошел до нужного дома, то никак не мог понять, куда подевался швейцар. Сначала я подумал, что он отлучился за кофе, но прошло несколько минут, а его все не было. Я заглянул внутрь сквозь стеклянную дверь и увидел, что в парадном нет его стойки. Я подумал: Странно.
Я попробовал вставить мой ключ в замочную скважину, но вставился только самый кончик. Я увидел устройство с кнопками для квартир и нажал на кнопку квартиры А. Блэка с номером 9Е. Никто не ответил. Я снова нажал. Ничего. Я нажал на кнопку и держал ее пятнадцать секунд. Опять ничего. Я сел на пол и подумал, что вряд ли буду считаться плаксой, если немного пореву в подъезде жилого дома в Короне.[36]
«Ну, ладно, ладно, — сказал голос из динамика. — Раззвонились». Я аж подпрыгнул. «Здравствуйте, — сказал я, — меня зовут Оскар Шелл». — «Что ты хочешь?» Голос звучал раздраженно, хотя я ничего плохого не сделал. «Вы знали Томаса Шелла?» — «Нет». — «Вы уверены?» — «Да». — «Вы знаете что-нибудь про ключ?» — «Что ты хочешь?» — «Я ничего плохого не сделал». — «Что ты хочешь?» — «Я нашел ключ, — сказал я. — И он был в конверте с вашим именем». — «Аарон Блэк?» — «Нет, просто Блэк». — «Это расхожая фамилия». — «Я знаю». — «И к тому же цвет». — «Само собой». — «Всего хорошего», — произнес голос. «Но я только хочу узнать про ключ». — «Всего хорошего». — «Но…» — «Всего хорошего». Разочарование № 2.