У кириллицы жеманства нет, но языком друг друга буквы лижут, к тому же часто молятся и кланяются в пояс... Что касается энергии или решительности, этого тоже не видно. Но есть одна или две буквы, которые чуть смахивают на китайские иероглифы. Впрочем, и они похожи, скорее всего, на самовар. Поэтому стоит ли о них говорить?
Я смотрю на китайские иероглифы, на их бойкую походку, на то, как они беспрепятственно все сметают со своего пути, как они рвутся к цели, и меня обуревает беспокойство: ведь с них берут пример сотни миллионов людей.
ПИСЬМО ЗНАКАМ ПРЕПИНАНИЯ
Дорогие спутники слов и слез!
Пишу вам из головы — из моего близкого далека. Мое туманное одиночество вам известно. В мире, переполненном окнами, заборами, воротами и воробьями, а если взглянуть повыше — облаками, бродячими звездами, орлами и падающими самолетами, я брожу как потерянный, прикрепленный только к числам, и часто, часто не нахожу себе места. Все от меня далеко и в то же время близко. Даже вот моя голова может служить примером. Сидит на моих плечах, но как далеко она от меня: всегда где-то блуждает, копается в каких-то сочинениях — в красном и других переплетах, ждет чего-то у немилосердных дверей и подъездов.
Сейчас вот сижу с шариковой ручкой в руках, и меня ждут со вчерашнего дня лунный лист бумаги и столпившиеся в беспорядочной очереди слова. Очередь увеличивается, как будто это очередь за крупой или сахаром, и я кричу ей: слова, станьте друг другу в затылок и соблюдайте порядок!
Когда двинется очередь — не знаю.
Поэтому решил написать вам, дорогие Знаки препинания, и отблагодарить за помощь и услуги, которые вы оказываете мне. Без вас моя, хотя и плотная, но длинная речь рассыпалась бы или развалилась, как Вавилонская башня.
Милая Запятая, начну с тебя. Что бы я делал, если бы не было тебя под рукой, когда я задыхаюсь от жарких слов, когда мне нужно остановиться, перевести дух на правую или левую сторону, когда надо осмотреться, не падают ли на меня серые стены, не летят ли над моей головой тяжелые крылья, — что бы я делал без тебя! А ты всегда тут как тут, сделаешь свое сальто-мортале, и я, вдохнув в себя полфунта воздуха и полфунта какой-нибудь дряни, шпарю дальше...
Как видишь, добрая моя Запятая, с тобой очень удобно, с тобой дышится легче, с тобой я спокойно засыпаю.
Глубокоуважаемый Восклицательный знак, и ты заслуживаешь моей искренней благодарности. Ведь ты венчаешь мой громкий восторг, мое неподдельное, мое во все стороны раскинувшееся удивление. Ты обнажаешь перед моим читателем мое трепещущее сердце и мои податливые нервы. И читатель видит, что я — человек с отзывчивой душой, с разветвленными чувствами, реагирующий на события сегодняшнего дня и хорошо впитавший в себя происшествия дня вчерашнего.
Мало того, в боевом содружестве со Знаком вопроса ты разоблачаешь клеветников, их коварные махинации, внушаешь любому способному тебя понимать: будь начеку!
Досточтимый Знак вопроса! Кланяюсь в пояс и тебе. Ты как сфинкс, ты сосредоточил в себе все загадки мира. Иногда в тебе собирается столько мужества и ты спрашиваешь о таких вещах, что волосы становятся дыбом на голове. Смелости твоей нет конца и начала. Когда я ставлю тебя, ручка моя описывает заковыристый крючок, на который я вешаю, как пиджак, свое теплое предложение. И в этом предложении все члены напряжены до отказа, наполнены или страхом, или ожиданием, разрядить которое может лишь вещая сивилла. Я сам иногда побаиваюсь тебя, но ты нужен, и без тебя жизнь была бы неинтересной.
Дорогая, желанная, родная Точка! Земной поклон тебе и тысячу приветствий. Часто, часто я стремлюсь к тебе с нетерпением. И ты часто опаздываешь, как на свидание, к заветному концу моей уставшей на разных ухабах разухабистой речи. Я понимаю, тебе трудно угнаться за мной, за моими норовистыми, неприрученными словами. Я понимаю. И все-таки, когда ты догоняешь меня, я останавливаюсь и громко приветствую тебя. Ведь слова мои порой бегут и сами не знают куда. Бегут и бегут на чей-то зов, на чье-то приглашение. И куда и кто их приглашает? И я оказываюсь их спутником в тот неведомый мир, куда они стремятся.
Как хорошо, родная Точка, что ты умеешь останавливать и меня, и все то, что выходит из-под моей шариковой ручки.
Я плохо знаком с вами, Точка с запятой, но и вам спасибо. Иногда и вы выручаете из затруднительного положения: что поставить — Запятую или Точку? Вот здесь вы и пригодились. Когда до Точки еще далеко, а передохнуть или перекур сделать нужно, даешь Точку с запятой!
Любезное Двоеточие, рука моя перестает дрожать, когда ты заступаешь на службу и открываешь свой драгоценный ларец, в котором хранятся все уважительные и неуважительные причины, которые обусловливают появление событий и вещей в нашем причинном и беспричинном мире, все, конечно, зависит от того, на чью точку зрения натыкаешься. Иными словами, ты помогаешь раскрыть тайну, спрятанную в словах. Ты, как цыганка, гадаешь всем кому попало, или всем, у кого хватает энергии и желания разобраться в путанице густых явлений.
Читатель особенно благодарен тебе, поскольку следствие всегда, как змея, выползает из причины. Но философам также известно, что и причины могут, как птенцы, вылупиться из следствия.
Многоточия! Кто вас придумал на радость авторам, которые заикаются письменно, то есть запинаются не тогда, когда говорят, а когда пишут. Впрочем, я прибегаю к вашим услугам, когда внезапно прощаюсь, не сказав чего-то еще, важного, сердечного, щекотливого. Вы всегда со мной, когда моя речь обрывается на самом интересном месте, когда писать дальше или опасно, или неприлично, когда захватывает дух от переизбытка чувств.
Вы, словно раз, два, три...
После вас, как после обморока, жизнь хочется начать сначала.
Любезные Скобки, вы как двор, куда можно загонять, как скотину, недисциплинированные слова и слова без особых поручений. За вами можно также спрятаться, как за забором, и читатель должен искать лазейку, чтобы проникнуть и узнать, что же, в конце концов, творится внутри вас. И все же и автор, и читатель благодаря вам выигрывают. Слова повинуются и приучаются к дисциплине.
Надеюсь, растянувшаяся очередь нетерпеливых слов скоро сдвинется с мертвой точки, каждое слово получит важное задание и направление, и вы, любезнейшие Знаки препинания, приступив к своим обязанностям, станете наводить порядок в моей непокорной разволновавшейся речи.
С приветом и благодарностью
Ваш
Автор
ЗЕЛЕНЫЙ ГОГОЛЬ, ИЛИ СТРАШНАЯ МЕСТЬ
Профессор от изящной, но загрязненной словесности после вдохновенной, полной жара и красноречия лекции почувствовал себя критически нехорошо и немедленно поспешил домой.
Лекция была о Гоголе и озаглавлена интригующе и заманчиво, а именно: «Гоголь и мертвые красавицы». Аудитория была разношерстной: начинающие лысеть студенты, кончающие лысеть профессора и интеллигентная до седых волос публика. Слова профессора все слушали с тихим вниманием и немного закругленными улыбками. Иногда улыбки сопровождались длинно-глубокими вздохами.
— Черт знает что такое, — сказал во время лекции один из слушавших. — Никогда такого не слышал и не читал о Гоголе.
— Да, какая-то ересь, — согласился с ним сидевший рядом.
— Что вы, что вы! Это же ново и интересно, — возразил им сидевший впереди слушатель.
Профессор уехал, а обсуждение лекции еще продолжалось. Мнения разделились, разбежались в разные стороны. Но всем спорящим было ясно: профессор затронул давно больное место в биографии и творчестве великого писателя, которое на протяжении целого столетия не давало покоя литераторам и ученым, бросая их то в одну, то в другую гипотезу.
До квартиры профессор кое-как добрался, разделся и посмотрел на себя в зеркало. Вид был устрашающе нездоровый, словно мертвые красавицы Гоголя, о которых он распинался в своей лекции, своим неживым видом околдовали его, вселив в него непонятную болезнь. «Нужно посидеть... Не думать ни о чем, — мысленно говорил себе он. — Это усталость. Пройдет...»
Едва профессор успел расположиться в глубоком кресле, как перед ним вспыхнуло что-то яркое, похожее на крупную искру, вспыхнуло на одно мгновение и погасло, оставив зеленый дым, из которого появился господин в ярко-зеленом фраке, какие носили в прошлом столетии. Он обомлел: на него смотрел презрительно ухмылявшийся Гоголь. Наваждение... Я болен, подумал в ужасе профессор. Глаза его продолжали оказывать ожесточенное сопротивление, они не хотели видеть того, что происходило.
— Разрешите присесть, — сказал зеленый Гоголь, подходя ближе к профессору.
— Ради Бога, сделайте честь, — пролепетал профессор едва слышным голосом.
Он еще не мог опомниться от искры, от зеленого дыма, от ярко-зеленого Гоголя и тяжело дышал, протирая дрожащей рукой очки, как будто готовил глаза для нового таинственного зрелища.
Зеленый Гоголь сел рядом с профессором, окинул взглядом книжные полки, на которых горизонтально и вертикально громоздились тяжелые имена и причудливые заглавия. Любопытно, подумал он, неужели все врут, имея в виду, конечно, книги.
— Осмелюсь спросить, уважаемый профессор, у вас много книг обо мне? — начал он, повернувшись строгим лицом к профессору.
— Стараюсь приобретать все, что выходит из печати...
— А какой школы, каких веяний вы придерживаетесь?
Вопрос Гоголя не предвещал ничего доброго, и профессор почувствовал приближение бури.
— Самых последних, конечно. Кое-что использую из старого... Но новый подход к вам куда интересней, — скрипящим голосом ответил он.
— Понимаю... Теперь ясно, почему вы несли сегодня такую чепуху обо мне, — медленно, чеканя каждое слово, проговорил писатель.
— Простите, Николай Васильевич...
— Это похоже на клевету, — Гоголь приподнял голос и гневно посмотрел на профессора. — Клеветать на ушедшего писателя не только некрасиво, но нечестно, безнравственно. Кто вам дал право так бесцеремонно обращаться с моими произведениями и биографией? Вообще, что делается в Москве после моего ухода? Просто непонятно. Почему мне не дают покоя? То охотятся за моей головой, то проводят какие-то медные трубы ко мне в могилу, то еще что-нибудь. Скажите, что делается в Москве?