— Да, дома.
Повернувшись ко мне спиной, он свистнул. Я думал, меня будут грабить. Народу поблизости не было. Я хотел ударить его ногой, это было очень легко, но из темноты к нам шла тень с чем-то очень большим, как ящик, и я решил поглядеть, что будет. Бесспорно, меня не будут грабить. Зачем бы грабителю ящик?
Тень сказала:
— Бери и скачи...
Я разглядел лицо тени: у типа было щетинистое лицо. Глаза блестели во тьме. Он протягивал ящик мне.
— Бери и скачи, гоп-гоп, — добавил он раздраженно. Мой первый знакомый подтолкнул меня. Притом он тоже сказал:
— Скачи, милый, в сито...
Они говорили странно. Это показалось мне черт знает чем, я ничего не понял.
— Куда нести его? — спросил я про ящик.
Мои коленки чуть-чуть дрожали. Мне было страшно.
— В сито неси, — гаркнул детина и дал мне в лоб ладонью.
Я покачнулся. В голове у меня застучало. Чудом я не упал. Дрожащими руками держал я ящик. Я нес его, как в бреду. Нес по темным улицам, тяжело дыша. Нес, оступаясь на каждом шагу. Я чуть не плакал. Куда я должен его нести? Я принес ящик домой. Положил в передней. Всю ночь я не мог уснуть. Заснул лишь под утро. Мне снились кошмары. Я открыл ящик к вечеру.
Ровными рядами, завернутые в тонкие бумажки, лежали в ящике мандарины.
МЫ БЕСПОКОИМСЯ ЗА ПАПУ В 2000 ГОДУ
Папа пошел выпить пива на Марс и что-то там задержался. В это время случилось несчастье. Пес Тузик съел небо, которое постирала мама и вывесила сушиться на гвоздь. Пес Тузик надулся, как детский шарик, и захотел улететь. Но он не смог этого сделать, потому что не было неба.
— Как же вернется наш папа, — сказала мама, — раз неба нет?..
— Действительно, как он вернется? — сказал я.
— Ха-ха-ха-ха! — сказал папа в дверях. — Ха-ха-ха-ха!
— Какой дорогой вернулся ты? — удивилась мама.
— Ха-ха-ха! — сказал папа. — Я пьяный, я не знаю, какой дорогой.
ПЯТНАДЦАТЬ ТРЕТЬИХ
Все столпились возле бильярда.
— Довольно играть просто так, — сказал он. — Я играю на третье. К примеру, кисель дадут, или компот, или там шоколад, ну неважно что, ясно?
Всем было ясно. Стали играть.
К обеду он выиграл пятнадцать третьих.
Подали чай. Все кричали:
— Чай! Чай!
Даже повар сказал:
— Во как любят чай!
Он залпом выпил один стакан, второй, третий, четвертый...
— Стойте... — сказал он. — Сейчас... погодите...
Залпом он уже пить не мог.
Все обступили его. Он сидел перед стаканами, тяжко вздыхал, говорил «погодите» и отпивал каждый раз по глотку. Кругом шумели. Давали советы. Кто-то пощупал его живот.
— Живот не хватать, — сказал он, — нечестно...
Но больше он уже пить не мог. Он стал бледен, таращил глаза и икал.
Позвали вожатого.
— Что с ним такое? — спросил вожатый.
— Да вот чаю попил, — сказал кто-то.
С трудом его подняли со стула. Взяли под руки. И повели.
УТРО
Утром солнце двигалось кверху. Тени ложились косо. Улицы пустовали. Навстречу мне шел человек. Он поравнялся со мной. Он взял меня за рукав. Я видел его дружелюбный взгляд.
— Гнома поймали, мой друг! — сказал он.
— Какого гнома? — спросил я невольно.
— Как какого? — поднял он брови.
— Где он был? — спросил я глупо.
— Он был везде! — крикнул он.
— Почему? — спросил я.
— Как почему? Это факт.
— Что за факт?
— Общеизвестный. А вам неизвестно?
— Нет, — сказал я.
— О! — сказал он.
— Да, — сказал я.
— О! — сказал он. — Гном все тот же, с шапочкой на боку. И с зеленой кисточкой. Давали его вместе с сахаром. Я хотел взять его, но мне был не нужен сахар — вы меня понимаете? Мне не дали его без сахара, а сказали: «Возьмите сахар, дадим вам и гнома».
— Это белиберда.
— Нет, это не белиберда.
— Это глупости.
— Нет, это не глупости. А гном сбежал. Он бежал через задний ход, потому что передний был заперт. Его видели двое калек и один больной. Они трое были без шапок...
— Это вы больной?
— Я не больной, я в шапке, его видели трое без шапок...
— Чепуха.
— Нет, это не чепуха.
Я повернулся уйти, но он встал передо мной.
— Вы должны знать о гноме, — сказал он ясно.
— Я не желаю, — ответил я.
В конце улицы кто-то шел.
— Минуточку, — сказал он и помчался ему навстречу.
ГВОЗДЬ В СТОЛЕ
Мой отец пил водку, повторяя при этом, что дело не в этом. Почувствовав себя бодрым, он лихорадочно искал гвоздь, чтобы вбить его основательно в стенку, в стул или в дверь для пользы хозяйству в доме. Он мог с одного удара всадить гвоздь куда угодно. На этот раз он притащил в дом огромный гвоздь и, пошатываясь, прикидывал, глядя вокруг, где бы его пристроить. Этот гвоздь был в полметра длиной. Такого гвоздя я в жизни не видывал!
Отец стоял посреди комнаты с молотком в руке и гвоздем в зубах, повторяя сквозь зубы, что дело не в этом, в ответ на наши расспросы, куда он собирается его вбить. Он долго стоял так, насупив брови, пока мудрая мысль не пришла ему в голову. Он вдруг просиял, взял гвоздь в руки, попросил снять скатерть со стола и великолепным ударом загнал часть гвоздя в середину стола. Он имел в виду укрепить центральную ножку, которую он прибавил к столу год назад. Он уверял тогда, что стол шатался, хотя никто этого не замечал. Эта пятая ножка в столе была так же нужна, как шестая, но отец укреплял хозяйство, и никто не посмел спорить с ним. Итак, четверть гвоздя вошла в стол моментально, но дальше, как отец ни старался, гвоздь продолжал упорствовать. Сколько отец ни бил по гвоздю, он все так же торчал посреди стола, приводя всех в уныние и досаду. Отец разделся, остался в одних трусах, натянул на голову мамин чулок, чтобы волосы не мешали ему работать, и опять принялся колотить по гвоздю, но тщетно!
Отец вытер пот, оглядел меня, мать и бабушку и сказал:
— Я устал...
— Так что же делать? — спросила мама.
— Нужно вбить этот гвоздь, — сказал отец.
— И я так думаю.
— Но дело не в этом.
— Тогда его лучше вытащить.
— Его лучше вытащить, — согласился отец.
Я принес клещи. Отец тянул гвоздь клещами, согнул его, но гвоздь остался в столе. Потом я стал тащить этот гвоздь, но только больше согнул его.
— Теперь на стол нельзя постлать скатерть, — промолвила мама.
— Мы что-нибудь придумаем, — сказал отец.
Он сидел и думал, а мы смотрели на него и на гвоздь в столе. Наконец отец встал и сказал:
— Принесите напильник.
Я пошел за напильником, но не нашел его.
— Ну и дом! — сказал отец. — Ну и дом! Во всем доме нету напильника?!
Он сел на стул. У него был растерянный вид. Он тер кулаком свою голову. Видно было, что хмель проходил. Голова у него прояснялась.
— Черт с ним, с гвоздем...
В это время к нам позвонили. Я побежал открывать дверь.
Пришла семья Дариков. В дверь с шумом ворвались шесть братьев дошкольного возраста. За ними гордо вкатились родители. Шесть братьев стали носиться по комнате, опрокинули стулья, разбили стекло в уборной, сдули с рояля все ноты, повыдирали цветы из горшков и вытащили в два счета гвоздь, который вбил отец.
Когда удалось собрать братьев в кучу, загнать их в угол и успокоить, мать с радостью объявила всем:
— Теперь я могу постлать скатерть на стол.
— Но дело не в этом, — сказал отец.
ПУГОВИЦА(МОЙ ДЯДЯ)
Так и запомнился мне мой дядя, когда он приезжал к нам в гости в те далекие времена, — с огромной пуговицей на кальсонах.
Таким запомнил я дядю в детстве, таким остался он на всю жизнь — с огромной пуговицей на кальсонах.
И когда говорят у нас в доме о дяде, когда вспоминают его светлый образ, его заслуги перед государством, то передо мной возникают его кальсоны с огромной пуговицей от пальто.
Отец говорит: «Он был красив», — я вижу пуговицу на кальсонах.
Мать вспоминает его улыбку — я вижу пуговицу на кальсонах.
Когда я смотрю на его портрет — я вижу пуговицу на кальсонах.
ЛЮБОЙ ЧЕЛОВЕК В ЛЮБОМ ДЕЛЕ УСТАНЕТ
Я начал икать ни с того ни с сего. Мама дала мне воды, папа — водки, я все икаю. Мама дала помидор, папа — водки, я все икаю.
— Ой, — кричит мама, — ой, что с ним будет?
— С чего бы это?
Я в ответ только икаю.
Пришел папин знакомый. Папа к нему:
— С нашим Микой горе. Он уже второй час икает. Помоги нам, пожалуйста, в этом деле.
— С удовольствием, — говорит, — помогу. Что мне делать?
И снимает пиджак.
Что, думаю, он со мной собирается делать? И я на всякий случай встал у двери. Но он ничего не хотел со мной делать. Он просто так снял пиджак, ему, наверное, было жарко. Он повесил пиджак и говорит:
— Может, вы напугали его? И на этой почве он стал икать? И с перепугу не может понять, в чем дело?
— Вот еще, — говорит папа, — он ведь наш сын, а не посторонний. С чего бы мы стали его пугать?
Знакомый спрашивает меня:
— Ты чувствуешь, отчего ты икаешь? Или ты просто так икаешь? Не знаешь сам, отчего икаешь?
Я ответил ему сплошным иканьем.
Знакомый послушал и говорит:
— Икает он совершенно нормально. И не нужно ему мешать: пусть он икает, пока не устанет.
Тут я икать перестал.
— Вот видите, — говорит знакомый, — он устал. Я говорил, он непременно устанет. Любой человек в любом деле устанет.
ФУ-ТЫ... ФУ-ТЫ...
Вот что случилось однажды.
Я пришел тогда в удивленье. Может, в этом нет ничего такого, но как бы не так. Как сейчас помню этот концерт. Трель за трелью звучал романс. И когда трель достигла вершины, кто-то крикнул. Крикнул так резко и так неожиданно, будто его кольнули. Никто не расслышал, что он крикнул. Это был крик не то «ой», не то «ай», не то «хей». Все повернулись в ту сторону. Он сидел в пятом ряду. Он клонил голову набок. И вроде бы спал. Глаза его были закрыты, а впрочем, может, и нет. Я точно не помню. Этот крик поразил весь зал. Никто никогда не кричит на концертах. И притом так громко. Я ни разу не слышал. Когда трель пошла вниз, он снова крикнул. Теперь я расслышал отчетливо. Он кричал «хей». Потом еще, и еще, и так много раз на весь зал. Все головы повернулись к нему. Трель на сцене сорвалась. К кричавшему подбежали.