ла «ТРАМВАЙ — МОЕ ОЩУЩЕНИЕ»
СИЛА
Мой приятель мечтал о большой силе. Он знал всех силачей, кто сколько весит, какая была грудь и бицепс, сколько мог поднять одной рукой и какие цепи рвал. Сам он ничем для развития своей силы не занимался — бесполезно... Он махал рукой и вздыхал. Он был тощий и болезненный мальчик. Но умный, много читал и все знал про великих людей, про гениев, уважал их, а вот когда вспоминал про силачей — просто становился невменяем, он любил их больше всех гениев и ничего с этим поделать не мог. Он часами рассказывал мне об их подвигах. Он знал, насколько нога Поддубного толще, чем у Шемякина, а бицепс Заикина больше, чем у Луриха, а грудь... Он рассказывал об этом, как скупой рыцарь о своих сокровищах, но сам ничего не делал для своей силы. Все равно бесполезно — он говорил и вздыхал...
Как-то мы проходили мимо спортивного зала, и я говорю: «Давай посмотрим...» Он пожал плечами — разве там встретишь таких силачей, о которых он любил читать?.. «Ну, давай...» Мы вошли. Там были гимнасты и штангисты. Мы сразу прошли мимо гимнастов — неинтересно, откуда знать, какая у них сила, если ничего тяжелей себя они не поднимают. Штангистов было двое. Парень с большим животом, мышц у него не видно, но вблизи руки и ноги оказались такими толстыми, что, наверное, и сам Поддубный позавидовал бы. А второй был небольшой, мышцы есть, но довольно обычные, не силач, видно сразу. Они поднимали одну штангу, сначала большой парень, потом маленький, накатывали на гриф новые блины и поднимали снова. Я ждал, когда маленький отстанет, но он все не уступал. Наконец огромный махнул рукой — на сегодня хватит — и пошел в душевую. Похоже, что струсил. А маленький продолжал поднимать все больше и больше железа и не уставал. Наконец и он бросил поднимать и тут заметил нас.
— Хотите попробовать?..
Мы покачали головой — не силачи.
— Хочешь быть сильным? — спрашивает он моего приятеля.
— Ну!..
— Надо есть морковь — это главное.
— Сколько?..
— Начни с пучка, когда дойдешь до килограмма — остановись, сила будет...
Он кивнул и ушел мыться. Мы вышли. Приятель был задумчив всю дорогу.
— Может, попробовать?..
— А что... давай проверим, совсем ведь нетрудно...
Но надо же как-то сравнивать?.. Что можешь сейчас, и какая сила будет после моркови... Мы купили гантели и стали каждый вечер измерять силу, а по утрам ели морковь, как советовал маленький штангист. Через месяц выяснили, что сила действительно прибавляется, и даже быстро. Я скоро махнул рукой — надоела морковь, а приятелю понравилась, и он дошел до килограмма, правда, не скоро — через год. К тому времени он стал сильней всех в классе, и сила его продолжает расти... Но что делать дальше, он не знает — можно ли есть больше килограмма или нужен новый способ?.. «Придется снова идти в спортзал, — он говорит, — искать того малыша, пусть посоветует...» Наверное, придется...
ПОПАДАТЬ В ДЕВЯТКУ
В старой части города был тир. После войны в нем работал крупный мужчина в поношенном сером свитере с высоким воротником. Правой руки у него не было — короткая культя у плеча, свитер аккуратно завернут и ниже культи зажат двумя деревянными прищепками. Он молча следил, как мы стреляли. Иногда неудачливые посетители жаловались — прицел сбит или ствол кривой. Он брал ружье левой рукой, прикладывал к плечу и стрелял, почти не целясь, — и всегда попадал. «Все в порядке», — говорил он суховато и возвращал ружье... По воскресным дням здесь было шумно — щелкали выстрелы, утки крутились и хлопали крыльями, падали трусливые зайцы, оживала, со скрипом заводилась мельница... Но я чуждался этих дешевых радостей. Я высыпал всю свою мелочь и говорил: «В мишень». Хозяин понимающе кивал, доставал из ящика белый квадратик бумаги, шел в дальний угол и несколькими кнопками прикреплял мишень к стене. Потом зажигал еще одну лампочку — над мишенью — и отходил к прилавку.
Я смотрел через двурогий прицел. Далеко в тумане плавал крошечный черный кружок. Я моргал — высушивал влагу на глазу, — и черное яблоко становилось чуть ясней. Оно пульсировало в такт биению моего сердца. Мне казалось, что я лежу и смотрю вверх в далекое черное отверстие в небе. Дуло ходило вокруг отверстия, раскачивалось, как башня в ветреную погоду... Нет, просто невозможно попасть. В будни народу было немного и никто не стоял за плечами, не помогал советами. Я водил ружьем по мишени и сопел. Сжатый воздух томился в бронированной камере, замок медленно поворачивался... Я не дышал. Наконец, тугой толчок в плечо — и пулька хлестала по фанере. Оставалось четыре... Хозяин говорил: «Подожди», шел к мишени, всматривался и негромко бросал: «Семерка на трех часах...» Ага, взял правее... И я снова ложился на широкий деревянный прилавок...
В холодный осенний день в тире было пусто. Хозяин сидел в углу за крошечным столиком и пил чай из большой алюминиевой кружки. «По мишени?..» После пяти выстрелов он подошел к стене, посмотрел — и ничего не сказал, вернулся и высыпал передо мной еще пять крошечных пулек.
— Это бесплатно, ты заслужил, стреляй так же...
Потом он принес мишень, и мы стали смотреть. Одна дырочка была на семерке, и одна, счастливая, на десятке, а остальные лежали плотной кучкой где-то между девяткой и восьмеркой. Из десяти — одна в десятке... Я огорчился, чего же он хвалил меня?.. А он говорит:
— Десятка — это талант, и мечта, и немного удачи, а на удачу не рассчитывай — работай. Сажай все заряды в крепкую девятку... Скажи себе: дальше девятки — никогда! И так держись, парень. И тогда десятка к тебе придет...
Я болел и долго не ходил в тир, а когда пришел, этого человека не было. Какая-то толстая женщина считала пульки и кричала на ребят, чтобы не целились, пока она ходит туда-сюда. Кто-то говорил, что его арестовали, шел сорок восьмой год... В тире все теперь было не так, и я перестал ходить туда, а потом начал стрелять из малокалиберной винтовки в школе. Главное — чтобы не дальше девятки...
Из цикла «МИР ВЕЛИК»
ВСТРЕЧА
Черный кот перешел дорогу и ступил на нетронутый снег. Я шел по тропинке, на которую он собирался выйти. Он остановился и ждал, пока я пройду. Желтые глаза смотрели на меня в упор. Ничего он не боялся и стоял на прямых ногах, не пригибался к земле.
— Ну, идешь, так иди...
— А я иду... — независимо ответил я, но в моем голосе не было его уверенности. В самом деле, куда я иду и зачем? Вот он идет так идет, сразу видно, знает, что делает... На этом бы все и кончилось, но тут слева от меня раздвинулись кусты, и на тропинку вышли сразу два больших пса: один — грязно-желтый, другой — белый с черными пятнами. На шее желтого болтался старый ошейник, а белый был просто зверь сам по себе, и они неплохо тут у реки погуляли, а теперь, видно, искали, чем поживиться. Они увидели кота и замерли. Кот тоже увидел собак, но не дрогнул, только хвост у него опустился ниже, а кончик стал загибаться кверху...
— Что будем делать? — спросил я.
Он посмотрел на меня. Ничего не просил, только сказал хрипло:
— Видишь, их двое, а я один...
Этого я не мог перенести и сказал ему: «Нет, ты не один» — и сделал шаг в его сторону. Белый по длинной кривой стал заходить к нам в тыл, а желтый остался на месте. «Это трусы», — презрительно сказал кот и пошел на желтого. Белый кинулся на него сбоку, но остановился на лету — так резко развернулся в его сторону кот. «Придержи желтого», — он сказал, но желтый уже все понял и принялся обнюхивать кустик. И мы поняли — псам хватит и драки не будет. И кот пошел своей дорогой. На повороте тропинки он оглянулся. Спасибо, конечно, не сказал, от этих котов не дождешься, но взгляд, рассеянный и внимательный одновременно, я уловил. Что ж, и на том спасибо. И я пошел своей дорогой.
НА СВОИХ МЕСТАХ
Недавно ушел на пенсию Виктор Петрович. Полжизни человек занимался непонятным ему делом. По профессии агроном, но бросил эту работу, стал снабженцем в большом институте. Не мог больше оставаться агрономом. «Земля говорит одно, а партия — другое...» — он хмурился, пожимал плечами. Он похож на кубанского казака седым чубом и густыми бровями, и нос какой-то не русский, цыганский, что ли, с сильной горбинкой и загнутым вниз кончиком. В его маленькой комнатке всегда толпились люди, грузчики сидели, развалясь у стены, табачный дым стоял плотной завесой.
— Ну, что у тебя?.. — он брал заявку и недоверчиво смотрел. — Так много?.. А хочешь вот этого... сто килограммов выдам — залежалось.
Иногда он спрашивал:
— Нет, ты скажи мне — я никак не пойму... везу сюда грузовиками... стекло, реактивы, прочее, каждый день — полный обоз в ворота... а отсюда — ничего!.. как в бездонную яму падает...
Этот образ — караваны грузовиков в одну сторону — и ничего наружу — завораживал его. «Нет, ты объясни мне...» Я говорил ему про статьи и книги, которые выходили из этого здания и были незаметны неискушенному глазу, но не мог убедить его — материя превращалась в ничто, и это противоречило его представлениям о жизни.
— Мы в землю закладываем — что?.. вот такое зернышко, а получаем — во-о... А здесь закладываем — у-ух, а получаем... Нет, уйду я отсюда, уйду...
Но так и не ушел, состарился, занимаясь странным и непонятным делом. Потом я встретил его на улице. Он сгорбился и хромал — старое ранение... брови белые стали.
— Ну вот, теперь освободился — пенсионер. Поеду к сестре — на юг, к теплой земле, посмотрю хотя бы еще, как растет из нее зерно... а здесь... — он махнул рукой и пошел...
Теперь отдел снабжения — две большие комнаты, за ними кабинет, в кабинете вежливый молодой человек, грузчики в подвале, все на своих местах — и никто ничему больше не удивляется.
ПОСМОТРИМ
Он выглянул на свет и подумал: «Ну, посмотрим...» Тут его подхватила большая рука в резиновой перчатке и голос сказал: «Отчего малыш молчит?..» Рука схватила его за ноги и высоко подняла вниз головой, а другая звонко шлепнула по заднице. Он подумал: «Все равно покоя не дадут», — и нехотя заплакал. «Ну вот, теперь все в порядке, покажите его матери». Что ж, посмотрим... Мать ему понравилась — похожа на него, только побольше... Он рос и научился говорить, чтобы свои выражать мысли вслух. Никто больше не поднимал его за ноги, но иногда его шлепали, а он с досадой думал: «Ну вот, опять...» Однажды мать принесла книжку и сказала — учись читать сам. Он видел — взрослые читают, и решил — что ж, посмотрим... На обложке был нарисован человек в мохнатых шкурах и нелепо высокой шапке. «Эго Робинзон Крузо, — сказала мать, — он жил на необитаемом острове и выжил...» Ну, посмотрим. Он узнал буквы и стал читать по складам, потом все быстрей, а когда дочитал книжку, то начал сначала и свободно прочитал всю историю. «А я бы выжил? — думал он в темноте, перед сном. — И где взять такой остров?..» Однажды мать сказала: «Теперь пора в школу, хочешь учиться?» Он умел читать и считать и не понимал, как этому можно учиться заново.
— Там будут учить и другим вещам, — объяснила мать.
— Как жить на необитаемом острове?..
Мать усмехнулась и не ответила... Он был отличником. Звенел звонок — он шел домой и в тишине читал, делал уроки. «Иди есть», — и он шел есть, а потом гулял в старинном парке у моря, сосредоточенный, с плотно сжатыми губами... «Вот так гулял Робинзон по своему острову...» Школа кончилась, и надо было начинать самостоятельную жизнь, а для этого — общаться с людьми. Ну что ж, надо так надо... Посмотрим... Некоторые считали его веселым и общительным, он добросовестно истощал свое терпение, слушал чужие глупости и говорил их сам, смеялся, а потом уходил к себе. Он влюбился в девушку, а она его не любила. Он страдал, долго лежал без сна, смотрел в черноту... «И все-таки интересно, что будет дальше... Посмотрим, посмотрим...» И почти успокоенный, засыпал...
Потом он работал, женился, у него были дети — жизнь затащила его в свой водоворот. В нем проснулась отчаянная энергия и радость простой нерассуждающей жизни, проходящей в исполнении различных дел и удовольствиях в свободное время. Иногда он оставался один, озирался и думал: «Прекрасно, прекрасно... А что там еще?.. Посмотрим...» — и все, что происходило, казалось представлением, устроенным специально для него. На его остров приезжали дикари, иногда веселые и добрые, иногда опасные, но они съедят, кого хотят съесть, сядут в пироги и исчезнут, а он останется... Люди менялись, время шло, и очертания его острова стали проступать все ясней, через пелену лет и временные декорации. Ушла жена, выросли дети, и он стал не нужен им, работа оказалась суетливым и никчемным занятием — Сегодня уничтожало следы вчерашнего дня, потом выходило Завтра, и про Сегодня уже говорили: «Вчера...» Он все чаще вспоминал мать и большую книгу, первую в жизни. Наконец он остался один и вздохнул с облегчением... Посмотрим! Теперь, как в детстве, можно спокойно подумать. Но мысли его были смутны и печальны. Жизнь ничего не прояснила для него, может быть, запутала... Как все ясно было у Робинзона... Может, еще что-то будет?.. Посмотрим?.. Он закрыл глаза...
Его подхватила большая рука, и чей-то голос спросил: «Отчего старик замолчал?..» Он подумал: «Все равно покоя не дадут...» — и умер. Тело его осталось на земле, а дух начал стремительно подниматься, земля превратилась в крошечный шарик — и исчезла... «Ну что же... посмотрим...»
ДОКТОР, МУХА!
Мне влетела муха в правое ухо, а вылетела из левого. Такие события надолго выбивают из колеи. Если б в нос влетела, а вылетела через рот, я бы понял, есть, говорят, такая щель. А вот через глаз она бы не пролезла, хотя дорога существует, мне сообщили знающие люди. Приятель говорит: сходи к врачу. На кой мне врач, вот если б не вылетела, а так — инцидент исчерпан. Хотя, конечно, странное дело. «Ничего странного, — говорит мой другой приятель, вернее, сосед, мы с ним тридцать лет квартирами меняемся и все решиться не можем, — есть, говорит, такая труба, из уха в глотку, там пересадка на другую сторону и можно понемногу выбраться, никакого чуда. И мухи злые нынче, ишь разлетались...» Но эта особенная, представляете, страх какой, она словно новый Колумб... хотя что Колумб, он по свежему воздуху ехал, а она в душной темноте, где и крыльев-то не применишь, только ползти... как тот старик-китаец, который пробирался к небожителям в рай по каменистому лазу, только китаец мог такое преодолеть, только он. Муха не китаец, но тоже особенная — чтобы во мне ползти, надо обладать большим мужеством... И в конце концов видит — свет! Вспорхнула и вылетела, смотрит — я позади. А мы двадцать лет решиться не можем... или тридцать? не помню уже... Стыдно. Верно, но я все равно не стыжусь, я не муха и не Колумб, чтобы туда-сюда... легкомысленная тварь, а если б не вылетела? Тогда уж точно к врачу. И что я ему скажу? Мне в ухо, видите ли, влетела муха?.. Нет, нельзя, подумает, что стихи сочиняю: ухо — муха... Надо по-другому: доктор, мне муха в ухо залетела... Все равно смешно, лучше сказать — ушной проход: помогите, доктор, мне муха забралась в ушной проход... В этом что-то неприличное есть. Лучше уж крикнуть: «Доктор, муха!» — и показать, как она летит, крылышками машет — и влетает, влетает... Тогда он меня к другому врачу: «Вы на учете или не на учете еще?..» Не пойду, я их знаю, ничего не скажу, пусть себе влетает, вылетает, летит, куда хочет, у нас свобода для мух...
Все-таки мужественное создание, чем не новый Колумб! Да что Колумб... Китаец может, а муха — это удивительно. Как представлю — влетает... ужас!
— А может, все-таки не вылетела, ты обязательно сходи, проверься, — говорит третий приятель, вернее, враг, ждет моей погибели, я зна-а-ю.
— Ну, уж нет, — говорю, — на кой мне врач, вот если бы вле-те-е-ла...