ЛЮДИ И ВОЛКИ
Волки соблюдают между собою законы ассоциации, дисциплины и строгой справедливости. Они рабы своего слова. Не было примера, чтобы в шайке волков возникли споры и разбирательства по поводу раскладки дивиденда.
Раньше, когда людей и волков было примерно поровну, жизнь протекала в их остром социальном соперничестве. И случалось, волки на целые десятилетия брали верх. Кое-где до сих пор старожилы вспоминают по имени-отчеству выдающихся вожаков. Как памятники истории охраняются их логова, тропы, памятные объедки.
Все еще раздаются голоса о необходимости возврата к старым, испытанным ценностям каннибализма. Оно, может, и хорошо бы туда вернуться, но с кем? Вот вопрос. Часть нашего поголовья безымянна, часть невидима. Кое-кто сознательно приостановил свое членство среди нас.
Кот Барсик рассказывал мне историю своей жизни, вспоминал отца, мать, сестер. Одна из них, Лариса, жива, работает экономистом в Горьком. О судьбе брата знает в общих чертах, поддерживать отношения боится, у нее слабое сердце. Старшая сестра безымянна, то есть растворена. Перед войной она училась в Арзамасе, в техникуме. Там это и произошло.
Популяция волков также подверглась существенным видоизменениям. Волки — юристы, художники, педагоги — теперь не редкость. Много их в среде служащих. Есть оригинальные особи, испытавшие судьбу домашних животных. Например, коров, свиней, даже кур. Известны: волк-справочник, волк-штаны. Существует планета Волк. Волком является также и слово «волк».
ЧЕЛОВЕК-БЫК
Плиний пишет о некоей знакомой даме, которая родила слона, потому что во время беременности с большим вниманием смотрела на это животное. Другая дама по той же причине родила львенка.
Но и завороженная созерцанием людей звериная самка способна породить человека.
Так, известно, что в городе Казани одна корова родила странное теля с человечьей головою. Оно необыкновенно быстро росло и все больше делалось похожим на юношу. Татары, конечно, пристально следили за развитием этого существа, справедливо полагая, что оно появилось на свет ради какой-то особенной цели.
Действительно, возмужав, обретя внушительный вид и завидное красноречие, существо начало пророчествовать о близком и неизбежном падении города, о гибели всего татарского государства. Возмущенные татары постановили избавиться от коровьего сына и забили его, как забивают быков.
Однако вскоре под стены Казани в самом деле пришло большое русское войско во главе с ихним царем и после долгой осады захватило город. Тогда татары обнаружили, что зарезанный ими человек-бык и русский царь Иван Васильевич Грозный — одно лицо. И от этого у татар на душе стало еще гаже. Но человек-бык не прибег к мести. Ибо бык не мстит траве. Даже если эта трава стелется совершенно по-человечески.
ЖЕРТВА КУЛЬТА ЛИЧНОСТИ
Пришел новый, 1953 год, и деда наконец-то арестовали. Он много лет работал врачом в системе НКВД, чем-то там заведовал и вот дождался.
Внук, дошкольник, был просто в восторге: посреди ночи огромные ледяные военные пришли и устроили в квартире тарарам. Представляете, весь рис и гречневую крупу в кухне они высыпали прямо на пол!
Деда увели, а домработница Варя сошла с ума. «Ноги моей не будет, — кричит, — всех я вас повыведу на чистую воду, вредители, морды жидовские!» Она хлопнула дверью так, что с этажерки упал бюстик Сталина. Бюстик разбил мальчику голову до крови и сам не выдержал, разбился.
Утром бабушкина сестра отвела кое-как перевязанного мальчика в поликлинику им. Семашко. Врачу она сказала, что на ребенка случайно свалился с полки бюст Пушкина. Бабушкина сестра, пожилой человек, оказывается, не могла отличить Сталина от Пушкина! Мальчик с удовольствием поправил ее. Взрослые промолчали. Затем врач, насвистывая какой-то маршик, поставил на рану скобки, и все обошлось.
ВОЛОСЫ
Один из наших, не надеясь, что его здесь оценят, подался в Штаты и там раскрутился вовсю.
Он открыл салон для редковолосых, в котором специальным ножом разрезает желающим каждый волосок вдоль надвое. Посредством такой хирургии на 100 процентов увеличивается пышность шевелюры клиента.
А одному миллионеру за какие-то сумасшедшие деньги он умудрился расщепить все волоски на четыре части.
Малый, кстати говоря, не какой-нибудь провинциал-самородок. Его папа был профессором семи академий, а мама знала два французских языка.
Этот бред я слышал собственными ушами в очереди за развесной губной помадой в магазине «Продукты» на Пятницкой, в Москве — в разбитом, безутешном сердце нашей Родины.
Рада ПОЛИЩУК[62]
ДВА РАЗГОВОРА
Умерла его старенькая глухонемая мама. Гроб был велик ей, маленькой, худенькой, как новорожденному младенцу — кроватка, купленная на вырост. На маме было ее самое нарядное платье, и выглядела она, как ему казалось, празднично.
Из гроба тянулись к окну, к солнцу тюльпаны. Они жадно распахнули алые створки, обнажая бархатистую черно-желтую сердцевину. Они хотели жить. Они еще жили...
Мама вдруг открыла глаза и сказала: «Сынок, подойди поближе».
Родные и близкие, столпившиеся у гроба в томительном ожидании, ошеломленно смолкли. Затем раздался возмущенный ропот: «Зачем же он ее живую хоронит?» Кто-то испуганно всхлипнул: «Живую в гроб положил, Господи!» Он оглянулся сурово, и все стихло.
— Говори, мама, я слушаю.
— Я скажу, сынок, не обижайся. — Она улыбнулась своей всегдашней, чуть виноватой улыбкой. — Я скажу. Видно, намолчалась, душа отяжелела, даже умереть не могу...
Мама говорила долго и громко. Неестественно громко и отрывисто, как, бывает, говорят глухие. Потом замолчала, глубоко, с облегчением вздохнула, закрыла глаза и аккуратно сложила на груди руки.
Гробовую тишину разбил резкий, пронзительный звон...
Нажав на кнопку будильника, он спрыгнул на пол, потянулся до хруста, зевнул, и наступило обычное буднее утро. Он делал зарядку, принимал душ, ел овсяную кашу, пил кофе, лениво перелистывая газету. А внутри что-то ныло и скреблось, будто случилось непоправимое или вот-вот случится. Он попытался вспомнить, не поссорился ли вчера с женой или с сыном. Да нет, чепуха какая, они никогда не ссорятся. И на работе у него все в порядке. У него вообще все хорошо, он человек преуспевающий и благополучный.
Тогда что же?
Поделился своим настроением с женой. Она пожала плечами спросонья, пробормотала:
— Может, приснилось что-нибудь?
Он задумался.
— Да нет, не помню. Ты же знаешь, я сны никогда не вижу.
Он оделся. Но прежде, чем выйти из дома, сам не зная зачем, заглянул в комнату матери. Несмотря на ранний час, она не спала, одетая и тщательно, будто на праздник, причесанная, сидела на диванчике и что-то читала. Почувствовав, что он вошел, отложила книгу и удивленно взглянула на него.
— Ты чего не спишь? — жестами спросил он.
— Я всегда встаю рано, просто не выхожу, чтобы не мешать вам.
Мать говорила, как всегда беззвучно шевеля губами, а он слышал ее громкий отрывистый голос. Наваждение какое-то!
— У тебя случилось что-нибудь? — обеспокоенно спросила мать.
— Нет, с чего ты взяла?
Но отчего он не может уйти, ведь уже опаздывает на работу.
— Ты не обижайся, мама. Дела и дела... На работе рвусь из последних сил, чтоб не отстать от молодежи и виду не показать, что боюсь, они сейчас все такие крутые... Дома Эля все время хандрит, не знаешь, как угодить. Да ее можно понять — весь дом на ней держится. Вадька тоже сам себе на уме, пуп земли, слова ему не скажи... Ты не слышишь ничего, тебе кажется, что все у нас тихо и мирно...
Он говорил и говорил, резко и возбужденно жестикулируя. И оттого что не слышал своего голоса и никто не спорил с ним, не возражал, он постепенно успокоился, и слова и мысли вошли в привычное русло. Это был его внутренний голос, и слышал он его постоянно. А так — все в норме, ничего не случилось.
Он виновато взглянул на мать — по ее лицу медленно текли слезы.
Когда через полгода мама умерла, тихо и необременительно, как и жила, все было как в том сне. И большой, не по росту, гроб, и живые головки тюльпанов, и нарядное платье, и праздничный вид.
Только он точно знал, что мама никогда не заговорит.
ПИСЬМО ИЗ ГОРОДА Ю
Я шла по самой кромке прибоя, по гребешкам обмелевших волн, лениво и мерно накатывающих на берег, отбегающих назад и повторяющих свое движение снова и снова. В ласковом шелесте волн я явственно, как и прежде, слышала долгое, напевное «ю», а вот уже и все слово сложилось, и я побежала, раскинув руки навстречу волне, радостно льнущей к ногам, и зашептала: я тоже, я тоже люблю тебя, Ю...
Серо-голубое море с рыжими подпалинами плесов, голубовато-серое небо с желтым отблеском наглухо зашторенного облаками солнца, молочная кисея тумана над зеленой каймой сосен. И покой. И тишина. И одиночество.
И любовь.
Ю нельзя любить вдвоем. Ю — одна неделимая радость, когда дыхание неотличимо: твой вдох — мой выдох, и ты ли меня целуешь, я ли тебя обнимаю — не разобрать. И я люблю тебя, и ты меня любишь.
И Ю любит нас.
Я дарю тебе эту любовь, тебе — первому. Может, потому, что тебя здесь нет. И никогда не было. А я бывала и раньше с другими любимыми, но Ю не делила ни с кем. Ю — моя сокровенная тайна, любовь Любовей. Надлюбовь.
Я люблю здесь все, но прежде всего и больше всего это море. По нему хочется идти аки по суху. Да нет же, просто идти — в ту неудержимо влекущую мокрую даль. Что там — конец или начало? Любовь или смерть? Или это все едино, и лишь дойдя, поймешь наконец: ах, вот оно что! вот что такое