[69]
ИГОЛКА ЛЮБВИ
Нечаянно по телефону одна двадцатисемилетняя девушка познакомилась. Какой-то особенный трепет в голосе привлек ее, она не бросила трубку, а, наоборот, разрешила с собой встретиться.
Полноватый, лет так под сорок, Владимир Иванович не так понравился, как его бесплотный, обещающий голос. Но падал снег, были сумерки и безветренно, а в такие минуты кажется, что кто-то вас обязательно любит. Этот кто-то как бы присутствовал при Сонином свидании с полноватым господином. Тот был изобретатель, разные удивительные вещи говорил. Дома у него был фонтан, правда, настольный, но фонтан вибрацией воды освежал воздух и не давал легким стареть преждевременно. Соня удивлялась.
Пришли к нему — в самом деле на столе в чаше такой тоненький, включаемый кнопкой фонтанчик, а когда включили подсветку, то струйки воды совсем разыгрались. Как Новый год.
Соня была согласна. Но началось другое. Владимир Иванович поводил руками у Сониного лица и страшно обрадовался. «Есть, есть в тебе это!» Дал ей записку с молитвой какому-то Азраэлю, в которой страшно, но и красиво написано было, как люди встают на колени перед лицом смерти. Выучив эти слова, Соня станет видеть вещие сны, сказал Владимир Иванович. Идя домой, Соня во всей себе ощущала какое-то веселье, легкость, вот-вот полетит. Так ни разу в жизни не было. И дома читала про людей, про маленьких детей, про красоты смерти и ужас ее, и как преклоняются ей народы. Великое, печальное, торжественное было в этом. А имя Азраэля как искорка казалось.
Соня, конечно, догадалась, что Владимир Иванович если не импотент, то не очень-то, и все эти «штучки» для того, чтоб хорошенькую Соню удержать при себе. Чутьем миловидной женщины она об этом догадалась. Но полустихи-полусказка на желтой, почти что истлевшей бумажке как-то сами собой стали существовать, даже Владимир Иванович забылся как ненужный. «Вещие, — он сказал, — сны». В первую ночь Соня, прочитав на ночь слова с бумажки, ничего не увидела. Проснувшись, удивилась, что лицо у нее мокрое от слез и горит, будто ей надавали пощечин.
Днем, радуясь неизвестно чему, поджидала ночи и только удивлялась, как спешат, скользят с сумками, с глупыми какими-то лицами люди вокруг.
Ночью, прочитав бумажку про народы и Азраэля, Соня вновь легла спать. И ей приснилось, что все белое. Вернее, ничего как раз не было. Был белый сильный свет. Как-то так в нем Соня стояла, что ли, она не могла понять, свет был везде и прямо чуть не в ней и через нее шел, и она сама, что ли, им была. Но в то же время Соня. Отдельно. Но вот из света прямо в лицо Сони выдвинулось лицо. Так внезапно, что Соня даже отпрянула (и в то же время не двинулась, это она тоже понимала, как про свет). Но все — и свет, и как отпрянула — мгновенно забылось. Лицо. Оно было такое прекрасное, что Соня поняла: сейчас ее сердце разорвется. Глупо описывать глаза там, рот. То, чем горды наши, людские лица. Конечно, и глаза, и нос, и рот — все было. Но думалось не про это. Думалось, как вынести нестерпимую эту красоту и зачем так сильно, зачем так сильно! Лицо было гневно, оно было гневно, оно все сверкало гневом. Даже непонятно было, мужское оно или женское, даже дико про это подумать было. Лицо было гневно, и оно хотело говорить. Оно кривило прекрасный рот, и Соня всеми жилами своими ощущала, какие силы прилагает это Лицо, чтобы заговорить, и Соня страдала невыносимо, оттого что лицо, чудесное, гневное, сверкающее, не может вымолвить ни слова и лишь кривит свой прекрасный рот. И вот Соня вдруг чувствует, как по жилам у нее растекается печаль такая, грусть, такой совершенно неуместной нежности, что ли, похожей на разлуку, что ли, и Соня уже собралась заплакать, но видит, что Лицо само все в слезах, что оно плачет, недоступное, неописуемое, излишне прекрасное, и Соня дальним-дальним краешком умика своего поняла, что ведь это сон, потому что не может столько дивное лицо плакать вместе с такой простенькой Соней. И когда она поняла, Лицо пропало и сон кончился.
Наутро Соня даже забыла думать про вещие сны. Но, что самое странное, не то, какое Несказанно прекрасное Лицо, не это занимало Соню, а новая, никогда не испытанная ранее печаль. Как будто иголка засела в душе, и душа ныла-ныла. Совсем этого не хотелось. Соня позвонила Владимиру Ивановичу, но тот сказал, что занят, что он, когда надо, сам ее найдет. И она побоялась настаивать.
А к вечеру бумажку вдруг и не нужно стало читать. Внутри самой Сони зазвучали великие, какие-то лиловые, хоровые, как стон, слова. И, засыпая, успела только вымолвить, как искорку, имя Азраэла.
И вот видит Соня, правда пустыня песка и вся она лиловая. Соня идет по ней и видит людей, не похожих на наших, красивых и страшных, и уж, несомненно, странных. И все эти люди смотрят вперед, туда, куда идет Соня, и все они преклоняют колена. И лица их исполнены ужаса, но какого-то веселящего, тревожащего ужаса, он такой сильный, что уж похож на восторг. И вдруг видит Соня, что вся пустыня оттого лилова, что и не песок, а все люди, люди, но на них откуда-то падает такой вот лиловый свет, и они хороши собой, но истомлены страшно, и губы у них в трещинах, словно им не давали пить. Соня немного удивилась, как же она по людям-то идет, но тут же поняла, что это ничего, это так устроено, и все. Все были на коленях, и маленькие дети, да! А младенцы лежали ничком, и матери стояли над ними на четвереньках, как волчицы, и поднимали лиловые лица, поворачивая их туда, куда шла Соня. И вот Соня вдруг поняла — сейчас выйдет тот, кому все поклоняются, и что ей тоже надо стать на колени, а то как-то она одна торчит торчком, а кругом необозримо-необозримо склоненные народы. Он выйдет, а она несклоненная. Соня тоже встала на колени и удивительное, как бархат, как черное вино, как дальняя неразборчивая песня, томление охватило Соню. И она поняла, что больше ничего не будет. И не жалко.
Утром Соня проснулась бодрая и ясная, никакой иголки в душе не было. А тут позвонил и Владимир Иванович...
БЛЕСНУЛО
У нас в училище был такой случай с одной моей знакомой девчонкой. У нее был парень Алик Горохов. На вид довольно невзрачный тип. На даче, где они познакомились, она даже не обратила на него никакого внимания. К тому же он приехал туда со своей девушкой. Они сидели, жарили шашлыки, а моя Ольга, девушка боевая, прямо скажем, зря времени не тратила — сидела так развалясь и оглядывала молодых людей, собравшихся на шашлык. И вдруг она почувствовала взгляд. Она посмотрела — это Алик на нее смотрит. Но Ольга моя только фыркнула — такой тощенький, серенький, носик покраснел от холода. Она выпила немножко и пошла за калитку, прогуляться к озеру. Слышит, ее кто-то нагоняет, и почему-то сразу поняла: это Алик за ней чешет.
— Ну чего тебе? — говорит Ольга.
— Я так просто, — ответил Алик.
Они пошли к озеру, а Ольга очень не любит, когда к ней вяжутся юноши, которых она не выбирала. Ольга девица смазливая, одетая (у нее мать в универмаге), и при ее характере она не страдает от недостатка кавалеров.
— Ты что делаешь? — спросила его Ольга.
Он ответил, что поступал в авиационный техникум, но недобрал баллов и теперь его заметут в армию.
Пришли они к озеру, но было уже поздно и довольно холодно. Они побродили по пляжу, людей никого не было, одни собаки бегали и смотрели на них.
Потом они вернулись назад, все уже перепились, девушка Алика сидела у костра и не шевелилась. Она тоже довольно смазливая. Те гуляли у озера, а она сидела у костра и не повернула головы, когда калитка стукнула. А Алик как вошел, так и запнулся: вспомнил про свою даму.
— Мне надо ее проводить, — сказал он Ольге. — А завтра я тебе позвоню.
— Еще не хватало, — сказала моя Ольга.
— Дай телефон, — сказал Алик, и Ольга дала, чтоб отстал.
Он позвал свою даму, и они уехали.
А потом он стал Ольге звонить, и когда у нее никого не было, она соглашалась с ним встречаться. Они гуляли, ходили в кино, иногда немножко выпивали, и Ольга умирала от скуки. А он уговаривал ее пожениться.
Потом они как-то раз зашли в гости, там Ольга увидела отличного парня, повисла на нем, напилась, прогнала Алика, а утром проснулась, вспомнила, решила ему позвонить на всякий случай, человек все-таки...
Она позвонила, он сказал, что все в порядке, все хорошо и нормально. Проходит еще месяц, Ольга с тем парнем, естественно, разругалась, а одна не любит оставаться и ждет, когда позвонит Алик. Хоть и скучно с ним, но она все равно ждет, привыкла.
А он не звонит. Ольга разозлилась, пождала еще, потом позвонила сама. Они встретились, погуляли, как всегда. Он ее проводил домой. Все нормально. А она берет и звонит ему снова. Они опять встретились. Опять то же самое. Она опять звонит. И он ей говорит: «У меня новая девушка. Я на ней женюсь». Ольга разыскала ту компанию, специально посмотреть на его девицу, страшнее придумать нельзя. Но тут ему повестка пришла из военкомата. Страхолюдина его провожала, а Ольга ему так и сказала на перроне: «Она тебя не дождется из армии, а я дождусь». Он смолчал. Все так и вышло, девица выскочила замуж, а он вернулся ни с чем. Ольга опять ему звонит, они опять встречаются, гуляют. И так получается, что он всегда соглашается с ней увидеться, но сам не звонит и гуляет с ней через силу. Ольга и плакала, и бесилась, и, наконец, кое-как перестала ему звонить, но тут началось новое: она стала его чувствовать.
Например, идем мы куда-нибудь. Ольга нормальная, разговаривает. Вдруг замолчит и говорит: «Девки, сейчас Алика встретим». Мы говорим: «Отстань, не бери в голову». Бац — Горохов собственной персоной навстречу. У нас аж поджилки трясутся. Они встанут, как два барана, мы их растащим кое-как, наорем на Ольгу. Живем дальше. Она опять его чувствует, опять встречаем, где он никогда не ходил.
Она уже учебу забросила, мы ей конспекты писали. Всех своих кавалеров она разогнала. Мы ей, наоборот, говорим: «Ты лучше найди кого-нибудь по-настоящему, а то на тебя смотреть страшно уже». А она говорит: «Я и сама так думаю, но я не могу. Они перестали на меня внимание обращать». А это была правда, с некоторых пор молодые люди стали от Ольги шарахаться. На один раз их еще хватало, но чтоб постоянно — спасибо.