А у нее доходит до ужасов. Она уже не чувствует его, а уже совсем видит. «Вот, — говорит, — у него сегодня кто-то умер из близких. А он еще не знает. Но он споткнется, ногу вывихнет, и ему потом скажут, в больнице». Естественно, так все и происходит.
Я к ней однажды пришла, матери дома не было. Ольга сидела одна. Я ей говорю: «Или ты совсем идиотка, или давай звони ему и начинай сначала». А Ольга говорит: «Я не хочу, он мне не нравится».
Ну, я вообще не знала, что подумать.
— А на кой же ты черт его предчувствуешь все время?
Она только плечами пожала и ничего не ответила.
А потом мы с ней шли на почту, я уж не могла с ней ходить, уже боялась — опять Алика видеть начнет, и точно, Ольга затряслась, ухватилась за меня и говорит: «За углом». Я выглянула, он стоит, такой понурый какой-то, как ханурик какой-нибудь старый, а ведь молодой парень, наш ровесник. И мне показалось, что он кого-то ждет через силу, не своей волей.
Тут и Ольга подходит, но я ее не пустила дальше, говорю: «Никого там нет, пойдем назад». Она послушала меня, мы пошли в другую сторону. Но мне было неприятно и как-то не по себе, я ее посадила на трамвай и пошла домой.
А через полгода Ольга все-таки вышла замуж.
На свадьбе она отвела меня в сторону и сказала: «Мне все это осточертели, я решила плюнуть на это». Я ей сказала: «Слава богу!» А она сказала: «Все равно скоро Алик калекой останется». Так оно и вышло. Он попал под машину и стал инвалидом первой группы. А Ольга родила девочку, Маринку, разошлась с мужем, но у нее все хорошо, потому что ей мать очень помогает, и Ольга восстановилась в училище. И все на этом прекратилось.
ДВЕ НЕВЕСТЫ
Один парень нас всех удивил. Причем психически он был совершенно нормальный. Это все могут подтвердить. Но его поступок остался неразгаданным и необъяснимым. Он пошел в армию, и у него осталась девушка. Он ей писал чуть не каждый день, но она потом все-таки вышла замуж. И написала ему об этом. А он взял и повесился.
Если б он повесился где-нибудь в туалете, его бы сняли, откачали. Но их часть была в лесу, в лесистой местности, и он ночью пробрался мимо охраны, ушел в лес и повесился. Его сначала искали как дезертира, но через два дня нашли удавленным. А на похоронах мы все были, и та Наташа тоже пришла, равнодушная, огорченная только чисто по-человечески. Она сказала: «Да, жаль, но у меня все есть, у меня есть муж, и ребенок будет. Мне жалко Колю, но я не виновата». И выяснилось, что она действительно не виновата. Потому что у этого Коли оказалась еще одна точно такая же невеста, с которой он точно так же договорился насчет женитьбы и писал ей точно такие же частые любовные письма. Она, кстати, тоже пришла на похороны, и ее горе было значительно большим, чем у Наташи.
Решили сличить эти письма и его отношения с ними с обеими, и опять выяснилось, что с ними с обеими он вел себя совершенно одинаково, их обеих одинаково любил и на обеих хотел жениться.
Тут странно другое — что же он повесился, если у него оставалась еще одна невеста, Галя. Ведь не доказано было, что Наташу он любил больше. Но он повесился из-за Наташи, которая о нем скоро перестала думать, и наказал только свою мать, которая горюет о нем как о единственном сыне, утраченном ею навсегда. Мать-то у него была одна, а невесты две, вешался бы из-за матери, но ни один человек на свете этого не сделает, хотя мать он любит больше, чем сто невест сразу. Мы стали думать — может быть, он свихнулся на своей тяжелой службе? Может, их там бьют, истязают? Ничего подобного, даже в Афганистане не свихиваются, наши парни свихиваются только в Германии. У одной моей подруги есть брат, и он вернулся из Германии, и, сколько парней я ни видела из Германии, все они приезжают чокнутые. И даже сами не могут объяснить, почему они стали такими.
До армии этот парень был нормальным, а когда вернулся, то стал рассуждать, как четырнадцатилетний. И вот он поссорился с сестрой, надел свой коричневый строгий плащ, шляпу, взял клюку и хочет уйти. Я смотрю и глазам не верю: «Штирлиц!» Я говорю: «Гендос, ты куда?» А он говорит: «Я пойду проветрюсь, у меня раны заныли». Я говорю: «Гена, какие у тебя раны? И зачем тебе трость?» А она говорит: «У меня пулевое ранение в ноге. Я должен ходить с клюкой». Я пожала плечами, а когда он ушел, говорю подруге: «Что это с ним?» «Он свихнулся в армии. Он стал другим. Никакого ранения у него нету. Но он любит гулять один с тростью целыми вечерами, иногда ночами. У него никого нет, никаких девушек». Я говорю: «Ну хорошо, а о чем он говорит, рассуждает, какие у него интересы?» А она говорит: «Никаких». Я говорю: «Ну, эта трость — это, конечно, полный отпад. Был бы он из Афганистана. Я видела парней из Афганистана, они нормальные парни, разве чуть более нервные, но их тоже можно понять. А этот служил в мирной Германии и свихнулся. И это не первый случай. Они только из Германии такими приезжают. Что там с ними делают?» А в другой раз я пришла к ним, Гена сидит молчит, не читает, не говорит, просто сидит, и все. Я прохожу, он как вскинет лицо, и я аж отпрыгнула: у него глаза белые! Абсолютно белые глаза, как бельма. Я говорю: «Гена, что с тобой?» Он смотрит на меня и ничего не понимает. Я говорю: «A-у Ге-на!» А он отдышался, смотрит нормальными глазами и говорит: «Отзынь. У меня в кишках пуля». Я говорю: «Возьми свою трость и иди гулять». А он говорит: «Что, сука, не видишь, мне шевелиться нельзя! Пуля пойдет по кишкам, дойдет до сердца, и мне капут». Я вообще удивилась, он раньше вежливый был такой, а тут грубит.
Но потом выяснилось, что никаких пуль в нем нет, а с тростью он ходит, потому что у него грибок на ногах, и на левой ноге грибок разросся и мешает ему ходить. Поэтому он ходит с тростью, это у них в армии от грязи у всех заводится грибок, и они свихиваются на этом. Но вот Коля с двумя невестами так и остался загадкой. Большинство парней стараются завести себе девушку перед тем, как уйти в армию. Это такой закон жизни. Им надо, чтоб их ждали девушки. Потому что неизвестно, на что они идут. А Коля завел себе даже двух девушек. Для перестраховки. Сам же перестраховался, и сам же повесился. Это уж совсем дико.
ЗЛЫЕ ДЕВУШКИ
Как соль горит в огне.
Так сохни ты по мне...
На нем куртка шелестела от дождя и ветра, как он ворвался. Впалые щеки были в слабом румянце от ветра и холода. Зверь. Лицо зверя. Потому что он немец, его немка родила в лагере в 1947 году. Значит, он старше нас на четырнадцать лет. Он не мог нравиться такой — немецкие волосы и глаза зверя. Поджарый, резкий, хриплый человек.
Мы пили, он поднимал глаза и смотрел своими бледными глазами. Я опускала глаза и сжимала коленки. А Эмка мне говорит — он мой. Пусть твой. Но ведь он старше нас на четырнадцать лет. Во-вторых, в нем есть что-то фашистское. Видимо, потому, что он родился в лагере. Грудной ребенок возрос за проволокой и превратился в зверя.
Мы пили водку, он смотрел прозрачными глазами, в них мелькало бешенство, и меня знобило. Но Эмка стала возникать, распустила волосы, улыбалась, шутила, и они ушли на балкон. А когда вернулись, он смотрел на меня с издевкой и презрение кривило его бледные губы. Он клал руку Эмке на плечо, и его костлявая бледная рука сонно поглаживала Эмкину кофточку. Слабенькие веснушки были на этой руке, я уже не могла пить, Эмка с ним терлась, я сжимала коленки, и на улице свистела вьюга. Они так и вернулись с балкона — румяные, студеные, а мизерные, колючие снежинки сверкали в его белых волосах, как соль.
Потом мы узнали, что он будет у Гены Галкина. Эмка говорит, пойдем к Генке, я говорю — нет. Но мы пошли, Эмка шальная. Все опять повторилось, вплоть до вьюги, опять что-то поблескивало в его волосах и не хотело таять. Один из всех людей он удерживал на себе снег. И вдруг они отделились как пара и стали ходить совсем вдвоем, без нас, в сумраке мокрой зимы. Но Эмка — гулящая девчонка, хоть она и говорит, что изменять не будет, но это года на два. У него трое детей, зарплата сто сорок, а Эмка отшила своего парня ради него. В итоге он говорит: «Я бросаю ради тебя все. Детей, квартиру, образ жизни. Мне терять нечего. Если ты меня бросишь, я тебя убью». И он прав. К тому же он ее бьет. Эмка заводная, напилась один раз и орет. А он ей говорит: «Замолчи. Соседи услышат». А она орет и топает. Он ей опять говорит: «Замолчи. Соседи слушают». Но она орет. Тогда он кинулся и стал ее бить. Эмка упала, замолчала, голову закрыла и лежит, а он ее пинает и лает по-немецки. До крови. Чуть не до смерти. Зверь. Они ходят полгода, и бил он ее три раза. Эмка говорит: «У него кровь бледная, как вода. Он порезался, когда брился, я видела». Она думает, что они будут жить. Она говорит: «Он меня больше бить не будет. Мы будем жить». А я говорю: «Я же тебя знаю!» А Эмка: «Нет, ты неправа. В нем есть что-то такое, такого в других мужчинах нет. Оно всегда меня удерживает». А я говорю: «Ну-ну».
И вот пожалуйста. Они сняли квартиру. Они уже все решили, официально везде порвали, все вытерпели и сняли себе квартиру. Пусто. Диван и стол.
И вот на столе оказалась коробка из-под конфет. И в ней две шоколадные конфеты. Я захотела взять, но Эмка подбежала и не дала. Я удивилась, смотрю, она даже побледнела. Я говорю: «Что такое?» А Эмка говорит: «Не ешь». Это почему это? Я люблю конфеты. Хорошие конфеты. Дорогие. А Эмка говорит: «Не ешь. Они ненормальные».
Оказывается, вот что: когда они с Гарри сняли эту квартиру, здесь так и была коробка на столе. И все мужчины от нее болели, это мы уже потом узнали. В коробке лежало ровно две конфеты. Гарри одну съел, а у Эмки диатез на сладкое, и она не стала. Потом они стали прибираться, расставлять вещи, а через два часа у Гарри сильно заболела голова. Они легли спать, Гарри ночью метался в бреду. Утром в коробке снова лежали две конфеты. Они подумали друг на друга. Они подрались и выяснили, что никто из них конфет не подкладывал. Они решили, что у хозяев есть ключ, что хозяева так подшучивают. Они сменили замок. Гарри съел конфету, у него заболела голова, ночью он метался и плакал, утром в коробке лежало ровно две конфеты. Теперь у них каждый день так. Гарри говорит: «Я лучше сдохну, но достану эти конфеты». Они проверили дно у коробки, всяко исследовали ее, но ничего не добились. Естественно, всякая жизнь у них прекратилась. Гарри ведь бешеный. У него все силы уходят на конфеты. Он все забросил. Он страдает. Он стал совсем прозрачный, как синий огонь. Он ничего не может. Он бь