ВЕЛИКАНСКИЕ ЛАПЫ
Ночью от больших сосен пали на снег мохнатые тени.
Увидел их маленький щенок и испугался.
— Что же ты боишься? — сказали ему сосны. — Это же наши тени.
Но щенок не поверил.
— Нет. Это великанские лапы великанских котов, — сказал он и спрятался в собачий домик.
КЕДРЫ
Высокие кедры говорили всем:
— Мы самые мудрые. Мудрые потому, что все-все слышим. Гудки пароходов, крики петухов в деревне. А если, если встанем на цыпочки, то услышим даже голоса звезд.
— Ах, — сказал маленький цветок, — чего гордиться? Я тоже все это слышу. А когда наклоняюсь под ветром и касаюсь земли, я слышу еще, как я расту.
МУЗЫКАНТ
Один музыкант любил играть на разноцветных трубах.
Так, летом он играл на зеленой, зимой — на белой, осенью — на желтой.
Но однажды случилось вот что.
Одну зиму он играл на желтой трубе.
Никто не мог понять, почему это, и только говорили ему:
— Чудак.
Но музыкант совсем был не чудак. Просто на время стал он сказочником.
Да-да. Вот так как-то осенью он заиграл что-то сказочное, закрыл глаза и вдруг увидел прекрасную страну. Потом всю зиму он не открывал глаза и никак не хотел уходить оттуда. Из золотой страны.
Так играл и играл на желтой трубе поэтому.
ПОРОСЕНОК
Надоело смешному поросенку быть смешным. Решил стать страшным.
Взял он кисточку и стал рисовать у себя на спине полоски. Потом заворчал, зарычал и спросил одного слоненка:
— Ну как, теперь похож я на страшного тигра?
— Ты? — засмеялся слоненок. — Ты — нет. У тебя хвост курносый.
— Так на кого же я похож? — спросил опять поросенок.
— С таким хвостом — на арбуз, конечно.
ПАРОХОД
В порту всю ночь о чем-то протяжно и долго гудел пароход. Один маяк не выдержал пароходной грусти и спросил:
— О чем ты дудишь, о чем мечтаешь?
— Ах, — сказал пароход. — Каждый вечер, когда у меня зажигаются огни, мне кажется, я становлюсь похожим на большую игрушку.
— Ну и что? — мигнул маяк.
— Да как чтоооо?.. — загудел пароход обиженно. — Неууужели ты не поонимаешь?.. Каждый вечер я жду-жду, когда же придет какой-нибудь великанчик поиграть со мной.
ЛЯГУШОНОК
Один хвастливый лягушонок решил допрыгнуть до луны. Разбежался однажды и полетел. Летел, летел, шлепнулся. Открывает глаза, а вокруг два огромных серых листа.
— Ну, кажется, — сказал хвастливый лягушонок, — я уже на луне.
— Нет, нет, — сказал насмешливый голос снизу.
— А где же я? — удивился хвастливый лягушонок.
— У меня на слоновой макушке, — ответил слон и совсем рассмеялся.
ПОДЪЕМНЫЙ КРАН
Один подъемный кран каждый вечер ходил к морю ловить рыбу, но ни разу не поймал ничего.
И зачем ловить, удивлялись все, если ничего не ловится.
Но старый кран всегда отвечал одно и то же:
— Так что же? Если долго ничего не ловится, значит, когда-нибудь, когда-нибудь я поймаю что-то чудесное.
И вот однажды под Новый год закинул он удочку. Далеко-далеко, глубоко-глубоко...
И вытащил вдруг что-то белокрылое.
— Вы что такое? — спросил кран.
— А неужели не узнаете? — ответило белокрылое. — Я старинный почтовый корабль.
И тут подъемный кран взял почтовую сумку и стал разносить старинные письма.
— От вашего прадедушки, от вашей прабабушки, — говорил он. И люди радовались: настоящая живая сказка пришла к ним в Новый год.
ПЕТУШИНЫЕ ШПОРЫ
Были у одного петуха звонкие-презвонкие шпоры.
И вначале этот звон всем нравился, а потом вдруг стали говорить:
— А не слишком ли звонко?
Послушал петух, послушал, да однажды взял дудочку и пошел в лес.
— Зачем туда? — спросили петуха.
— Охотиться на листья. Я буду играть, а листья — падать, и когда я пойду по опавшей листве, звона моих шпор уже не будет слышно.
НАИВНАЯ, СОВСЕМ НАИВНАЯ ПРИТЧА
Однажды белой зимой бродила белая козочка. Она спрашивала, спрашивала всех:
— А вы не видели алого зайца? А вы не видели алого зайца?
— Алого зайца? Какая глупость.
Каждый серьезный зверь, усмехнувшись, только пожимал плечами.
И наверное, глупая козочка так и бродила бы до весны, но вдруг о том услышал какой-то заяц. Ему очень понравилась козочка, и потому он перекрасился.
И вот белая козочка и розовый заяц стали любить друг друга. Они любили друг друга всю долгую скучную зиму.
А потом — потом пришла весна. Прошел голубой дождь, и заяц слинял, он стал таким же, каким был раньше, — серым. Но разве кто серый годен для любви?
Ну, вот так и кончилась сказка.
Ты скажешь, очень грустная сказка. Но все равно, хотя я и знаю ее конец и начало, всякий раз, когда идет первый снег, мне очень хочется найти там в голодном и белом что-то живое и алое. Ведь только розовое и алое греет нам сердце.
Сергей ШАРШУН[86]
Из цикла «КЛАПАНЫ»
РАЗОЧАРОВАНИЕ
По металлической лестнице громыхают шаги. Стуча зубами от ужаса и волнения, житель отворяет дверь.
Входят двое убийц.
Житель беспомощно ждет.
— Вы даже не пытаетесь сопротивляться?
— Перед лицом смерти это бесполезно.
Убийцы в недоумении уходят.
ТЕНЬ И ТЕЛО
Летом, спасаясь от духоты, наша семья спала в коридоре, т. е. в некотором смысле, переселяясь на дачу, уезжала в деревню. Наступила ночь, и я собираюсь спать.
Разумеется, все в сборе, но я знаю наверняка, что брат здесь же.
...И раз я в нашем бугурусланском коридоре, значит, юноша.
Однако происшествие мыслимо только десятки лет спустя — за границей.
И вот, уже не имея физической возможности видеть, чувствую, что через коридорную дверь, отворенную во двор, кто-то подошел к затворенной двери в дом.
Благодаря каким-то предметам, ящикам или корзинам, выступающим колонной, тьма в этом месте кромешная, но я уверен, что там кто-то стоит.
И даже знаю кто.
Это девица, и познакомился я с которой, и умерла она — за границей. Она состоит из черно-серого пепла.
Я бросаюсь к ней и хватаю за плечи, закутанные в толстую вязаную кофту.
Она всем существом, в крайнем отчаянии и горе, приникла к двери и с того мгновенья, когда я схватил ее, еле слышно начинает рыдать, произнося: «Я несчастна, глубоко несчастна!»
Я и беспомощен и холоден, так как она пепел.
(Увлечь ее на постель, овладеть ею, объявить родным.)
...Но в это время возникает другая, виденная всего несколько дней назад, — во всем блеске и пламени жизни стремящаяся украсить мою старость.
УЛУЧШЕНИЕ РАСЫ
— Ваше здоровье!
— Спасибо! Теперь выпьем за ваше.
— За здоровье ваших родителей.
— Пожелаем того же и вашим.
— А штоби и уси ваши дитки бувалы здоровэньки!
...И в похвальном стремлении улучшить человеческий род допились до белой горячки...
ПЕСНЯ ВО СНЕ 14.6.1964
Мы на табуретах в середине небольшого пространства, пересекаемого электрическими горизонтальными светами.
И окружены отрезками материй, сливающихся, растворяющих ее в освещении.
Сидим спиной, почти касаясь друг друга.
Между нами лежит скомканное, немного прикрывшее нас мое синее, теперешнее нейлоновое пальто.
Но Елена уже не моя, а братнина.
Им нужно уходить, и они исчезают.
Выхожу и я — на наш бугурусланский большой двор.
Ночь охватывает меня тревогой и страхом.
По двору, заросшему травой, направляюсь к калитке.
А около нее большой продолговатый неплотно связанный узел.
Начинает раздаваться музыка радио.
Я прислушиваюсь и нахожу маленький металлический аппарат под узлом.
Он принадлежит брату.
Стою между деревянным забором и дощатой стенкой нового барака и вижу, что по траве начинают катиться в мою сторону слабые волны света глухого фонаря.
От страха лишаюсь голоса.
Два приближающихся человека шепотом обменялись воровской фразой.
Я делаю два-три шага, чтобы выйти из-за угла, и вижу, что барак ярко освещен изнутри.
Хочу постучать по стенке, но рука не повинуется. Объятый ужасом, я выныриваю на поверхность.
Александр ШАРЫПОВ[87]
В РАЮ
В раю все живое действительно появляется из земли, но не как у Мильтона — лев якобы скребет лапами, помогая себе, и потом трясет гривой, у человека, по крайней мере, дело обстоит так.
Бугор рождающий почти не виден, пока в это место кто-нибудь не воткнет крест. Тогда он начинает расти. Когда вспучивается настолько, что выворачивается глина с песком, — начинают откапывать человека. Но он не только не помогает, но даже не может двигаться — выкопав, его несут на руках. Три дня он лежит на столе. Все плачут. Потом только пробует встать; и даже когда встанет — долго болеет и, вспоминая о прошлом, сильно пьет.
Потом перестает пить, откапывает родных и знакомых — тут очень важно, в раю, чтоб кто-нибудь хотел откопать. И опять пьет, еще пуще прежнего.
Ему снится женщина.
Потом перестает пить, идет на вокзал, минут пять стоит там в каком-то оцепенении, вдруг подъезжает вагон, прямо перед ним открываются двери — и выходит та самая женщина, которая ему снилась. Он обалдевает настолько, что сначала даже не рад. Тем более она с каким-то мужчиной. Но потом они понимают, что все это неспроста, и начинают встречаться. И сначала ругаются, но, вспомнив о прошлом, спохватываются и начинают любить. Сперва неумело, потом все чище и чище.
И так во всем.
И постепенно он понимает, что любить надо всех. И тот мужик становится его другом. В это время он уже способен удивляться всему. Он как дитя малое, — чувствует, что над ним Бог.