. Я годами ходил по этой тропе и праздно наблюдал за пчелами, жужжащими средь множества цветов, ни разу не задумываясь над тем, что она как раз и вела к такому обрывистому земляному берегу — крутому песчаному склону, покрытому гравием и возвышающемуся на 15 м над пляжем. Этим же днем, как только Ноа перешел в нелюбимое им состояние сна, я схватил блокнот и понесся вниз к пляжу. Это был первый из многих моих визитов к месту, до сих пор известному в нашей семье под названием «Папин пчелиный утес».
Когда люди приходят на пляж, они практически всегда, словно зачарованные, смотрят лишь в сторону океана, испытывая при этом ощущение умиротворения, связанного с водной стихией, которое нейробиологи окрестили «синее состояние сознания». Этим можно объяснить, почему во время всех своих предыдущих прогулок вдоль береговой линии я никогда не замечал идеального места для обитания пчел, находящегося всего в нескольких метрах от океана и протянувшегося примерно на километр. (Мое же обычное состояние во время пребывания на пляже, пожалуй, лучше было бы описать как «синяя бездумность».) При взгляде снизу утес высился, словно глинистая стена, местами со щербинами, но в остальном ничем не примечательная. Издалека мало что можно было разглядеть — это относится к многим вещам, связанным с пчелами. Поэтому лишь после того, как я пробрался через плáвник к основанию утеса, то смог увидеть, услышать и почувствовать оглушительное гудение огромного роя всех этих живых существ. Если даже наверху над тропой струился сплошной ручеек пчел, то здесь бурлил стремительный поток: пчелы часто на полной скорости налетали на меня, спеша к своим гнездовым норкам. Чуть забравшись вверх по склону, я обнаружил место, где можно было сесть и откинуться назад на теплый песок, чтобы наблюдать за бешеной суматохой в этом перенаселенном пчелином сообществе.
Первое детальное описание этого вида роющей пчелы приводится в статье 1920 г. Харви Нининджера, который позже прославился собранием крупнейшей в мире частной коллекции метеоритов. Похоже, навыки наблюдателя, которые помогли ему обнаружить все эти космические камни, сделали его также хорошим энтомологом, и своим описанием он попал в самую точку: «Был светлый весенний день, и теплые солнечные лучи зажигали в этих насекомых живительный огонек небывалой активности… Они занимались копанием ходов и гнездовых камер, откладкой яиц и обеспечением гнездовых ячеек провизией. Вся эта работа выполнялась максимально усердно»[102].
Я наблюдал почти все те же действия и очень похожее усердие. Но если Нининджер оценивал население своего пчелиного утеса в калифорнийских горах Сан-Габриэль примерно в 100 особей, то я ежесекундно видел тысячи. При близком рассмотрении щербины утеса превратились в ковер из плотно расположенных гнездовых отверстий: порядка 630 на кв. м. Но даже при этом огромное количество пчел превосходило доступное под жилье пространство, и я был свидетелем то и дело вспыхивающих ссор, когда законные хозяева отбивались от незваных гостей, чтобы сохранить контроль над своими норками. Не раз какая-нибудь сцепившаяся парочка падала прямо мне на голову и катилась потом по земле, все еще продолжая бороться. Если бы это были настоящие шмели, а не их двойники, то я бы всерьез мог опасаться их укусов. Однако у них нет ни мощного жала, ни коллективной защиты, в отличие от общественных видов, и, несмотря на то что они устраивают себе гнезда буквально одно над другим, по сути своей эти копатели остаются одиночными, как, например, пчелы-каменщицы. На самом деле, миролюбивый нрав этого вида роющих пчел, живущих на моем утесе, заставил их сделать еще один шаг в своем развитии. Они стали участниками классического эволюционного обмана[103] — подражания представителям более грозного вида, переняв их облик, который сделался их основным средством защиты[104]. Пока подлинные шмели продолжают жалить, их подражатели будут пугать своим сходством с ними, не тратя силы на активную защиту. Хотя у них и сохранился сам жалящий аппарат, но, как подчеркнул один наблюдатель, даже при грубом обхождении с этими пчелами «их невозможно спровоцировать на ужаление»[105].
Я вплотную подошел к стене утеса и следил за тем, как самка поправляла края входного отверстия своей норки, выравнивая брюшком почву, кажущуюся влажной, до тех пор, пока не образуется слабо выступающая окантовка. Как и у соседей, над этим входом в конечном счете тоже появится вытянутая изогнутая надстройка длиною в 2–5 см, по описанию Нининджера напоминающая «характерный загнутый дымоход из глины»[106]. Одни ученые считают, что «дымоходы» позволяют спрятать гнезда от паразитических мух и ос, другие полагают, что таким образом можно регулировать температуру либо попросту избегать дождя или грязи, летящей от роющих соседей. Так или иначе, независимо от истинного назначения, эти пчелы добавили потрясающий элемент к архитектуре своих колоний, в результате чего они напоминают огромный город из глинобитных башенок посреди пустыни. Такой сложный рельеф колонии служит важным средством навигации для самок, возвращающихся домой — с наполненными нектаром зобиками[107] и покрытыми пыльцой ногами — и ориентирующихся по конкретным гнездовым отверстиям.
Жизненный цикл этих копателей такой же, как у каменщиц и других одиночных пчел, только вместо заполнения прямой трубки ячейками с яйцами они создают систему индивидуальных камер, ответвляющихся от тоннелей. Каждую камеру самки облицовывают слоем особого секрета толщиной с целлофан, одновременно обладающего водостойкостью и не поддающегося гниению, — это защита для каждого отдельного яйца, отложенного поверх влажной смеси из нектара и пыльцы. (Запасы роющих пчел, скорее напоминающие жидкую глину, нежели пергу, иногда ласково называют «пчелиным пудингом»[108].) Массовое рытье норок и запасание провизии говорило о том, что, несмотря на наблюдаемую оживленную суету снаружи, настоящая жизнь обитателей этого пчелиного утеса протекала под поверхностью земли вне поля нашего зрения — в бескрайнем лабиринте ходов и камер. Я не мог проникнуть к ним внутрь, чтобы самому увидеть, чем там эти пчелы занимались, но мне хотелось узнать, сколько их там было. Никогда раньше я не видел ничего подобного, а это в полевой биологии зачастую означает, что ты наткнулся на нечто важное.
Жена моего брата, проводившая в лаборатории эксперименты над бактериями для своей диссертации, часто потешается над моими биологическими исследованиями на природе. «Ты только тем и занимаешься, что все подряд подсчитываешь», — говорит она. Как в каждой хорошей шутке, в ее высказывании кроется определенная доля правды. За всю свою карьеру я действительно подсчитывал все подряд: от семян, папоротниковых спор и пальмовых деревьев до медведей, бабочек, помета горилл и числа клевательных движений стервятников. Мысленно я отметил, что не стоит рассказывать моей невестке о своих наблюдениях на пчелином утесе. Она мне проходу не даст, если узнает, что я докатился до подсчета пчелиных норок. Хоть это и было, если честно признаться, делом занудным, но только благодаря тщательному учету можно дать точную оценку такому столпотворению и определить численность всех мельтешащих пчел. Подсчет норок на «папином утесе» сделался неизменным научным довеском к нашим семейным прогулкам, в конечном итоге я с уверенностью мог заявить, что это место стало домом по меньшей мере для 125 000 роющих самок. Самцы обитали поблизости, обосновавшись среди зарослей шиповника и других цветущих растений, в предвкушении спаривания. В целом они превосходили самок по численности как минимум в два раза, таким образом, число взрослых особей этой популяции в любой весенний день приближалось к 400 000 пчел. Число впечатляет — это на два порядка больше, чем численность других известных популяций данного вида. Чем больше времени я там проводил, тем больше до меня доходило, что одними только роющими пчелами дело не ограничивается.
В этот свой первый послеполуденный визит я выловил двух особей и посадил их пустую банку из-под джема, найденную здесь же на пляже, в дальнейшем я ни разу не приходил к утесу без своего любимого энтомологического сачка с телескопической ручкой, которой можно было дотянуться куда угодно[109]. Еще со времени моего первого урока по ловле насекомых от Джерри Розена я пришел к выводу, что сам процесс подкрадывания к пчелам тоже помогает лучше их понять. Как и прогулка с малышом, выслеживание насекомых, требующее сосредоточенности и медленных осторожных движений, позволяет взглянуть на мир иными глазами. Вскоре я обратил внимание, что возле утеса роющие пчелы собирают комочки почвы определенного размера и плотности. Если комочки были сыпучими или слишком плотно спрессованными, то за них брались уже другие пчелы: земляные, длинноусые, листорезы или галиктиды. Также там присутствовали роющие осы и хищные жуки-скакуны, патрулировавшие по всему склону. Со временем появились пчелы-кукушки и ряд паразитических наездников, пробиравшиеся в гнездовые ходы всякий раз, когда самок не было на месте. С этим утесом в самом деле все было не так просто: хотя мое внимание к нему привлекли именно роющие пчелы, в итоге там обнаружилось целое сообщество различных насекомых — одни посещали соседние цветы, другие эксплуатировали соседей, и каждому нужно было свое определенное место для развития потомства. Там были и такие, кто рыл ходы у самого основания утеса, где рыхлой кучей накапливались отвалы от копателей, орудующих выше. Я понимал, что разобраться во всех этих взаимоотношениях можно было, только обладая бóльшими, чем мои базовые, познаниями в энтомологии. Чтобы распознать всех этих пчел, не говоря уже об осах, мухах и прочих, мне требовалась помощь опытного систематика. Благо, я знал, к кому обратиться.