Слегка уязвленный, Лекок спросил:
— Позвольте узнать, почему?
— Вам не понять.
— Представьте, я и сам начинаю так думать?
Некоторое время они шли молча, затем Сайрус А. Вильям снова заговорил:
— Вы замужем, синьорита… или синьора?
— Нет.
Лекок не мог бы сказать, почему, но ответ его обрадовал. На пьяцца Бра Молинари девушка остановилась.
— Здесь нам надо расстаться, синьор. Я вам очень признательна…
— Это невозможно!
— Что невозможно?
— Чтобы мы уже расстались!
— Но, синьор, я задержалась, и мои родители ждут и волнуются. Мама, конечно, не отходит от окна, и если она увидит, что меня провожают, будет скандал!
— Послушайте, синьорина… Не знаю, как бы это получше сказать, но если то, что я американец, само по себе вам не противно… я бы очень хотел снова увидеться с вами.
— Не знаю, синьор…
— Прошу вас!
Она колебалась, но он казался таким славным…
— Я работаю у Маджина и Хольпса на виколо Сорте… Может быть, встретимся завтра у Гробницы?
— Вы назначаете свидание на кладбище?
Она залилась звонким и свежим смехом, совершенно очаровавшим Сайруса А. Вильяма.
— Да нет же! У гробницы Джульетты!
— А! Хорошо.
— До свиданья!
— Доброй ночи, синьорина!
Она легко пустилась бежать, но Лекок окликнул ее:
— Синьорина!
Она обернулась.
— Скажите хотя бы ваше имя!
— Джульетта!
Ну конечно…
Сайрус А. Вильям, окончательно побежденный, больше не боролся с обаянием Вероны, которое с самого его приезда в город подтачивало его упорство, как ни был он уверен в себе. Он не мог не признать, что счастлив сейчас, как никогда в жизни. Он не задавался вопросом ни о своем отношении к Джульетте, ни о том, как увязать свое восхищение этой девушкой с официальной преданностью Валерии Пирсон, только жалел, что не с кем поделиться переполнявшей его радостью. Но редкие прохожие, которые ему попадались, так спешили домой, что легко было угадать, как мало улыбается им роль наперсников, даже предложенная с величайшей учтивостью.
Однако ангел, хранивший его (ангел, несомненно, веронский) привел его в маленькую улочку недалеко от пьяцца Эрбе, где синьор Атилло Чирандо, проводив последнего клиента, закрывал окна ставнями. Сайрус А. Вильям, поклонившись, обратился к нему:
— Синьор, неужели вы откажете в стакане граппы человеку, нуждающемся в друге, с которым он мог бы чокнуться?
У Атилло было доброе сердце, и он признал, что, несмотря на время и закон, нельзя отклонить подобную мольбу, не подвергнув серьезной опасности спасение своей души. Он впустил симпатичного клиента в пустое кафе, прошел за стойку и, налив два стакана граппы, чокнулся с неожиданным гостем.
— Синьор, за ваше здоровье!
— За ваше, синьор, и за здоровье прекраснейшей девушки Вероны!
Они выпили, но когда Сайрус А. Вильям хотел заплатить, тот отказался от денег.
— Нет, синьор, это будет нарушением закона, ведь в такой час заведение уже закрыто. В вашем лице я принимаю не клиента, а друга!
В Бостоне ни один хозяин бара не проявил бы подобной чуткости. Растроганный Лекок вынул из бумажника банкноту в тысячу лир со словами:
— Разрешите, синьор, вручить вам эти деньги для ваших нуждающихся друзей.
Хозяин взял бумажку и торжественно объявил:
— Синьор, вы истинный джентльмен! Прошу вас считать эту бутылку граппы своей!
Полчаса спустя, почти осушив бутылку, новые друзья потеряли представление не только о времени, но и о всей вселенной, которую они окончательно презрели. Не сойдясь, однако, во мнениях, кого считать прекраснейшей девушкой Вероны — что еще затруднялось полным отсутствием общих знакомых — они так расшумелись, что полицейский Тино Валеччиа, совершая обход, заинтересовался несвоевременным криком и светом, пробивающимся из кафе, вошел и сказал Чирандо:
— Что это тебе, Атилло, Рождество, чтоб всю ночь торговать?
Вторжение представителя власти в разгар страстного спора с американцем показалось верхом наглости:
— Если б сейчас было Рождество, Валеччиа, Господь не допустил бы, чтоб уроды вроде тебя мозолили глаза честным людям!
Полицейский, вошедший без всяких враждебных намерений, был оскорблен таким приемом. Озлившись, он двинулся к стойке:
— Повтори, Атилло, что ты сказал?
— Что ты урод? Пожалуйста!
Он призвал Лекока в свидетели:
— Урод он или кет?
Сайрус А. Вильям важно оглядел представителя власти и подтвердил:
— Не подлежит ни малейшему сомнению, что он урод.
Рассерженный неожиданной атакой, Валеччиа принялся за Лекока:
— Ваши документы!
— Я гражданин Соединенных Штатов!
— Это не помешает мне упрятать вас в кутузку!
Атилло поспешил на защиту своего гостя:
— Смотри, Валеччиа! Ох, смотри! Что это ты затеваешь? Думаешь, раз ты в форме, тебе все можно? Ты собираешься нарушить Атлантический Пакт!
Полицейский оторопел, стараясь понять, какое отношение имеет Атлантический Пакт к тому, что Атилло Чирандо нарушает правила содержания питейных заведений. Видя его растерянность, Атилло таинственно добавил:
— А кое-кто может решить, что ты работаешь на Советы!
Валеччиа подскочил.
— Ты оскорбил меня при свидетеле, Атилло! Ты обвинил меня в измене родине! Это тебе даром не пройдет!
Он перегнулся через стойку, пытаясь достать противника, но тот отскочил, схватил бутылку и предупредил:
— Я человек мирный, Валеччиа, но предупреждаю тебя: если ты не перестанешь валять дурака, быть беде!
— Это я валяю дурака?
Сайрус А. Вильям счел своим долгом поддержать приятеля в затруднительном положении:
— Именно дурака!
И в свою очередь вооружился бутылкой с остатками граппы. Полицейский отскочил и, достав пистолет, закричал:
— Шевельните хоть пальцем, банда убийц, и прольется кровь!
Ситуация была более чем напряженная, но тут дверь, ведущая в жилую часть дома Чирандо, распахнулась, и на пороге показалась нелепая фигура старика в длинной ночной рубашке. При виде противников, готовых схватиться врукопашную, он замер на месте и, вскинув руку в фашистском салюте, хрипло выкрикнул:
— Viva il Duce![23]
Страсти утихли. Валеччиа спрятал пистолет, a Лекок и Чирандо отставили бутылки. Последний, несколько смущенный, постучал себя по лбу и шепнул остальным:
— Это дедушка… У него не все дома. Он все думает, что сейчас старые времена…
Он взял старика под руку и стал уговаривать:
— Дедушка, ты простудишься… Побереги себя!
Старик вырвался.
— Атилло, ты хороший мальчик, но не впутывайся в такие дела, ты до них еще не дорос! И никто при мне не скажет дурного слова про Дуче! Впрочем, извините, я должен вас покинуть, у меня назначена встреча с ним. Мне надо собраться, а из-за тебя я теряю время!
И, подмигнув, шепнул ошарашенным слушателям:
— Он интересуется моим мнением о намерениях фюрера.
Потом повернулся и удалился. Эта интермедия разрядила обстановку, явление дедушки стерло воспоминание о взаимных угрозах. Полицейский Валеччиа помог американцу прикончить бутылку граппы и проводил его до корсо Кавур, где и оставил, дав на прощание ряд дружеских советов насчет соблюдения общественного порядка.
Швейцар отеля сразу же заметил нетвердую походку Лекока. Он поклонился ему и дружеской рукой втащил в холл, чтоб тот не колобродил под дверью. Дежурный спросил, подавая ему ключ:
— Хорошо провели день, синьор?
— Великолепно! Я встретил самую красивую девушку Вероны.
— Поздравляю вас, синьор.
— И я вам скажу один секрет: Верона — лучший город в мире!
— Спасибо, синьор. Вам телеграмма…
Сайрус А. Вильям тупо уставился на телеграмму. Опять Валерия! Она становилась надоедливой! С чтением вышли некоторые затруднения, потому что строчки плясали.
«Лекоку, Рива Сан Лоренцо э Кавур, Верона, Италия. Жду. Точка. Прощаю всего сердца. Точка. Но отец настаивает объяснениях. Точка. Рассчитывайте мою поддержку. Точка. Валерия».
Сайрус А. Вильям доверительно спросил дежурного:
— И что бы этой Валерии не оставить меня в покое?
Тот смиренно признался в своей некомпетентности.
— Нет, но скажите, что она о себе воображает?
Пока Лекок говорил, им овладела злость, и, взяв бумагу и карандаш, он с трудом нацарапал текст, который, как ему казалось, должен восстановить его достоинство перед лицом всей Италии:
«Валерии Пирсон, Линкольн Авеню, 33, Бостон, Массачусетс, США. Просьба папе не совать нос в чужие дела. Точка. Сам не маленький. Точка. Делаю что хочу. Точка. Да здравствует Верона. Точка. И любовь. Точка. Сайрус».
И с легким сердцем и спокойной совестью пошел спать.
Глава 6
Сайрус А. Вильям проснулся около одиннадцати. Он не испытывал ни смущения, ни раскаяния по этому поводу. Ему было очень хорошо. Конечно, надо было уже давно допросить Винченцо Маттеини, но что с того? Парикмахерская никуда не убежит. Туда можно сходить после обеда. В данный момент его занимало вовсе не убийство. Главное было свидание с Джульеттой, остальное могло подождать.
В полдень, когда Лекок отдавал ключ дежурному, ему сказали, что не смели его беспокоить, но его самолет вылетает через час, и дали понять, что не худо бы ему поторопиться.
— Мой самолет? Какой самолет?
— Но, синьор, вы нас уведомили, что вылетаете сегодня в тринадцать часов, и приказали взять вам билет.
— Сейчас не может быть и речи о моем отъезде, потом будет видно. Сдайте билет, а если это невозможно, я возмещу вам убыток. Уехать из Вероны? Ну, вы даете! Что я, сумасшедший?
Когда поклонник Джульетты вышел, швейцар спросил дежурного:
— Что вы об этом думаете, синьор Джасинто?
Вопрошаемый недоуменно покачал головой:
— E un americano…
И набрал номер аэропорта.