Сидя на скамье, Сайрус А. Вильям воображал, что все прохожие смотрят на него и смеются про себя. Ему казалось, что все его знают и удивляются, как это один из лучших женихов Бостона оказался на уличной скамье, словно мальчишка, впервые поджидающий девчонку. Пытаясь изобразить из себя солидного господина, присевшего отдохнуть, Лекок мало-помалу приходил к убеждению, что Джульетта назначила свидание, просто чтоб отделаться от него, и что она не придет. Тут она и появилась, слегка запыхавшись от бега.
— Извините меня, но шеф, синьор Фумани, никак меня не отпускал. У него прямо мания выбирать час перерыва для разговоров о работе!
Она смеялась неподражаемым смехом итальянки, и Лекок нашел, что она еще красивее при свете дня, чем в полутьме ночной улицы. Девушка уселась рядом без малейшего смущения.
— Как вы себя чувствуете, Джульетта?
Она не придала значения тому, что он назвал ее по имени.
— Я всегда хорошо себя чувствую!
— Не хотите ли пойти куда-нибудь позавтракать?
— О, нет…
— Почему? Вы уже поели?
— Да нет, просто я не ем среди дня, чтобы не толстеть, а потом, что обо мне скажут, если увидят в кафе с незнакомым мужчиной?
Сайрус А. Вильям не рискнул заметить, что в отношении репутации куда щекотливее согласиться на свидание наедине, чем на завтрак в общественном месте, да, может быть, он и ошибался? Еще не факт, что в Бостоне правильно судят о таких вещах.
— Как вас зовут?
— Сайрус А. Вильям Лекок.
— Сайрус!
На ее легкий, свежий смех прохожие оборачивались, словно благодаря за нечаянную радость. Уязвленный Лекок желчно заметил:
— Конечно, меня зовут не Ромео!
Она сразу стала серьезной и с непередаваемым выражением промолвила:
— А жаль…
Американец задался было вопросом, что означают эти слова, но она снова заговорила:
— Вы женаты?
— Нет. А вы, может быть, помолвлены?
Она уставилась на него:
— Вы что же думаете, синьор, будь я помолвлена, я бы сидела сейчас с вами?
Сайрусу А. Вильяму вспомнилась Мика, но он счел неуместным объяснять, что в Вероне, по его мнению, возможно все.
— Я и не воображала, что когда-нибудь буду дружески беседовать с американцем.
— Да и я поднял бы на смех любого, кто сказал бы мне, что настанет день, когда мне будет радостно болтать с молодой итальянкой на уличной скамье… прямо как влюбленный.
— А вы были когда-нибудь влюблены?
— Нет.
Ответ был искренним. Она встала.
— Мне пора. Надо еще кое-куда забежать… До свиданья!
— Джульетта…
Он взял ее за руку.
— Мы ведь еще увидимся?
— А нужно ли?
— Я еще не могу точно сказать, почему, но уверен, что нужно!
Они уговорились встретиться на другой день в это же время на этой же скамье. Пока они прощались, над ними с рокотом пронесся самолет. Это был тот самый рейс, которым Сайрус А. Вильям должен был вернуться в Бостон к Валерии.
Хотя не было еще трех часов, парикмахерская Винченцо Маттеини была полна народу. Сайрус А. Вильям уселся среди клиентов, ждущих своей очереди.
Среди хлопочущих парикмахеров один, самый старший и являвшийся, по-видимому, непререкаемым авторитетом для остальных, как раз и был, как решил Лекок, синьором Маттеини. Занятный тип, необычайно волосатый, с романтической седеющей шевелюрой, пышными усами, щеками, отливающими синевой, не считая заросших шерстью ноздрей и ушей. Темные волосы на пальцах росли до самых ногтей.
Все болтали, и каждый повышал голос, чтобы перекричать шум. Лекок под испытующими взглядами соседей распечатал плитку жевательной резинки и принялся мирно жевать, убаюкиваемый гулом голосов. Вдруг чья-то реплика вывела его из оцепенения:
— Ну, Маттеини, ты мастер!
Лекок угадал: волосатый парикмахер и был хозяин. Он ловко сдернул салфетку с шеи клиента, глядящегося в зеркало, и сказал, склонившись в шутовском поклоне:
— Вот и все, синьор Эдуардо делли Инносенти. Свеж и румян, как мальчик!
— Ага, Винченцо… по крайней мере, с фасада!
Сопровождаемые смехом, оба направились к кассе, и Маттеини сказал:
— Триста пятьдесят лир с тебя, Эдуардо.
Сайрус А. Вильям подошел, когда делли Инносенти говорил:
— Вот, держи пятьсот.
Американец спросил:
— Вы синьор Маттеини?
Винченцо, шаривший в ящичке, обернулся.
— Да. А что такое? Вы от какой-то фирмы?
— Не могу этого отрицать, синьор.
— В таком случае мне ничего не нужно.
— Хотел бы я сказать то же самое о себе!
Винченцо пожал плечами в знак того, что сейчас не расположен к шуткам.
— Значит, триста пятьдесят да пятьдесят — четыреста, да сто — пятьсот…
Пока Эдуардо пересчитывал сдачу, Сайрус А. Вильям выложил на кассу перед Маттеини фотографию Росси:
— Видели когда-нибудь этого человека?
Парикмахер подозрительно взглянул на Лекока:
— А кто вы такой, синьор?
— Полиция… — шепнул американец. И добавил вслух: — Так он вам знаком или нет?
— Нет. Ну, до свиданья, Эдуардо… Амедео, твоя очередь: иди, наведу тебе красоту, ты в этом нуждаешься!
Сайрусу А. Вильяму веселость Маттеини показалась принужденной. Он задумчиво взял фотографию и вышел, убежденный, что надо будет еще наведаться сюда.
По дороге в комиссариат американец гадал, что думает о нем Тарчинини, считающий, что он уехал в Америку, даже не зайдя проститься. Вот он удивится!
— Синьор!.. Эй, синьор!
Лекок машинально обернулся и увидел трусившего за ним клиента Маттеини, который находился у кассы одновременно с ним. Тот, запыхавшись, выдохнул:
— Из… извините, синьор, ноги… ноги у меня уж… не те…
— Передохните, прошу вас.
— Не останавливайтесь, хорошо? Не надо, чтобы на нас обращали внимание.
Заинтригованный Лекок повиновался, и они пошли рядом.
— Так вот, синьор, может быть, я вмешиваюсь не в свое дело, но это насчет карточки, которую вы показывали Маттеини…
Сердце американца усиленно забилось.
— Ну?
— Не понимаю, почему Маттеини сказал, что не знает его.
— А вы его знаете?
— Конечно! Это клиент Маттеини — чудной, правда, но клиент, завсегдатай, ей-богу! Хотя я его с понедельника не видел…
— Действительно, странно, что Маттеини не вспомнил его.
— Правда ведь? Я, надо вам сказать, каждый вечер захожу к Винченцо посидеть, поболтать, и этот тип давно уже меня интригует… Он являлся за час до закрытия и всем уступал очередь, как будто хотел остаться последним.
— Может быть, ему нравилось в парикмахерской? Поболтать…
— То-то и оно, что он никогда ни с кем не говорил!
Если Тарчинини удивился, увидев входящего Лекока, то виду не подал и только заметил:
— А я думал, что вы улетели в Бостон.
— Не простившись?
— Ну да… Вы что же, опоздали на самолет?
— Нет, просто мне расхотелось уезжать.
— А!
Сайрус А. Вильям облокотился на стол комиссара.
— Тарчинини, я воображал, что только в Америке умеют жить, что счастье, цель существования состоит в том, чтоб быть первым, чтоб побеждать, побеждать всех, и что человек стоит столько, сколько его счет в банке. Я считал, что великий народ тот, который имеет больше долларов, заводов, пшеницы, сырья…
Тарчинини, улыбаясь, заметил:
— Вы спутали величие с силой!
— Я много еще чего путал! Но сегодня ночью, только сегодня ночью мне открылось, что есть иное счастье, кроме American way of life[24], очень древнее счастье, которому нас не учили и которое вы знаете от века…
— А именно?
— А именно, что надо не хвататься за время, а пренебрегать им… плыть по течению дней, радоваться солнцу и молодости. В Бостоне, если я прогуливаюсь ночью, все фараоны моего квартала отдают мне честь, потому что боятся моего влияния на их карьеру, потому что уважают, ни разу не видев пьяным, ибо они знают о моей помолвке с дочерью М.Д.О. Пирсона, который стоит чертову пропасть миллионов долларов! А сегодня ночью я чуть не подрался с фараоном, я, Сайрус А. Вильям Лекок, с бутылкой граппы в руке против его револьвера, в кабаке, где я напился с хозяином, которого видел впервые в жизни!
— Потрясающе!
— Погодите! Еще сегодня ночью я познакомился с девушкой, которую, естественно, зовут Джульеттой, у которой глаза, каких я никогда не видал в Америке, и походка богини, восходящей на Олимп! И еще сегодня ночью я видел босого старикана в ночной рубашке, который кричал: «Viva il Duce!»
— Ну, это он, пожалуй, несколько отстал от времени, а?
— Нет, Тарчинини, просто он отрицал время! Он любил Дуче и, наплевав на историю, остался с ним! И вы думаете, я такой идиот, чтобы уехать из города, где привратница, к которой обращаешься за справкой, отвечает, что ты красавец! Город, где отчаявшаяся влюбленная уходит топиться и приходит домой, думая о глупостях! Тарчинини, я скажу вам кое-что очень важное: у вас даже смерть походит на шутку! Я был прав, Христофор Колумб — злодей!
Комиссар вынул из кармана платок и вытер глаза. У Сайруса А. Вильяма перехватило дух.
— Что с вами? Вы плачете?
— От радости, синьор, от радости! Теперь я знаю, что вы любите Верону!
— Тарчинини, хотите сделать мне приятное?
— Если это в моих силах.
— Зовите меня Билл.
— Ладно, но почему Билл?
— Раз уж я не могу зваться Ромео! А зовусь Вильям, уменьшительное — Билл… Хватит смешить Верону именем Сайрус.
— Идет, а вы будете звать меня Ромео?
— Договорились!
— А теперь, Билл, что, если вы мне расскажете о визите к Маттеини?
Когда Лекок закончил свой рассказ и изложил эпизод с фотографией, опознанной клиентом, комиссар заключил:
— Прекрасно! Я думаю, мы близки к цели, Билл. Ложь Маттеини указывает на него как на виновного, которого мы ищем. Не скрою, это меня несколько озадачивает, потому что непонятно, при чем ту