Маттеини, сжав кулаки, подошел к следователю.
— Мне не нравится ваш тон! Что вы на меня возводите?
— Ничего не возвожу, синьор, только констатирую.
— Ваши констатации мне не нравятся!
— Знали бы вы, до чего мне это безразлично, дорогой синьор Маттеини… У меня к вам предложение.
— Предложение?
Комиссар приказал:
— Сядьте, Маттеини!
— Но…
— Садитесь!
Парикмахер сдался и сел. Тарчинини наклонился к нему.
— Я надеюсь уйти отсюда с твердой уверенностью, что вы непричастны к смерти Эуженио Росси…
— Но я же вам говорил…
— Я уже давно не принимаю на веру то, что мне говорят… Так вот, одно из двух: или вы посидите тут с моим коллегой, пока я все осмотрю, или отправитесь с нами в комиссариат, и, пока с вас снимут показания, я выправлю ордер на обыск и мы вместе вернемся сюда. Выбирайте.
Маттеини, казалось, испугался. Забившись в кресло, он переводил взгляд с одного посетителя на другого и наконец простонал:
— Да в чем же дело, что вы ко мне привязались?
— Как вы решили?
— Делайте что хотите, но имейте в виду, завтра я подам на вас жалобу!
— До завтра, Маттеини, еще много всего может случиться. Побудьте с ним, Билл, я тут пошарю.
Комиссар ушел в кухню и закрыл за собой дверь. Лекок сунул в рот плитку жвачки и принялся за нее с видом человека, для которого время не существует. Парикмахер проворчал:
— Интересно, что он там ищет?
— У комиссара свои методы.
— Но то, что он тут говорил… это что, шутка?
Сайрус А. Вильям беззастенчиво солгал:
— Вы знаете, он по самой своей природе неспособен шутить.
— Значит, он подозревает, что я убил Росси?
— Он подозревает каждого.
— Это глупо.
— Комиссар Тарчинини считает, что, только делая глупости, можно в конце концов прийти к разумному результату.
Они замолчали, заметив Тарчинини, вошедшего с очень серьезным видом.
Глава 7
Что-то сразу изменилось в атмосфере помещения. Следя за движением комиссара по салону, Маттеини недолго сохранял самообладание и скорее выкрикнул, чем сказал:
— Ну? Вы что-нибудь нашли?
Тарчинини глянул на парикмахера, но не ответил, продолжая обследовать комнату, открывая шкафы, переставляя предметы и шаря повсюду. Винченцо раздраженно спросил:
— Может, если вы скажете, что вам надо, я бы помог?
— Где вам стирают здешнее белье?
Удивленный парикмахер ответил:
— Но… у Чильберти, в Сан-Панкрацио.
Следователь не спеша подошел ближе.
— Вам его приносят, я полагаю, выглаженным и готовым к употреблению?
— Разумеется! За такие-то деньги!
Лекок понял, что в следующую минуту что-то произойдет; он почти перестал дышать, а Тарчинини, взявшись за подлокотник кресла, где сидел Винченцо, наклонился к самому его лицу.
— Тогда откуда у вас в кухне халат и салфетка, выстиранные, но не глаженые? Вы что, развлекаетесь стиркой от нечего делать? И что это за частицы обгорелой ткани, которые я нашел в…
Маттеини подскочил с криком:
— Вы лжете! Там не может быть обгорелой ткани, потому что…
Он осекся и испуганно вытаращил глаза, словно представив себе то, что чуть не сказал. Комиссар не отступался:
— Потому что… Ну, синьор Маттеини?
— Оставьте меня в покое! Вы доведете меня до того, что я наговорю невесть каких глупостей!
— Эти глупости, синьор, я называю признаниями…
— Не понимаю!
— Да нет же, прекрасно понимаете! Вы знаете, что я не мог найти кусков салфетки, от которой вы избавились, скорей всего, бросив ее вместе с чемоданом Росси в Адиче… Салфетку, пропитанную кровью вашей жертвы!
— Неправда!
Сайрус А. Вильям встал и, подойдя в свою очередь к парикмахеру, объявил:
— На этот раз попались, Маттеини!
— Нет.
Усугубляя смятение противника, Тарчинини неумолимо развивал свою мысль:
— Вы убили его здесь, в кресле, затем перетащили труп в кухню…
— Докажите!
— А с наступлением ночи отвезли на берег.
— Вы лжете!
— Ваша машина будет подвергнута лабораторному исследованию и, хоть вы ее, конечно, вычистили, там найдется достаточно улик, чтоб упрятать вас под замок до конца дней!
Винченцо взревел, как зверь:
— Я не хочу!
— А Росси что же, хотел умирать?
— Это не я!
Капли пота стекали по лицу Маттеини, съежившегося в кресле, а Тарчинини и американец, наседавшие с двух сторон, напоминали гончих около загнанного оленя.
— Вы попались, Маттеини!
— Нет.
— Признайтесь, и вас оставят в покое.
— Нет.
— Почему вы не признали фотографию?
— Почему вы стирали это белье в кухне?
— Почему?..
— Почему?..
Под градом вопросов Винченцо только крутил головой, как полуоглушенный боксер, который уже не понимает толком, где находится. Сыщикам казалось, что он вот-вот сдастся, как вдруг парикмахер, схватившись за голову, закричал:
— Хватит! Хватит! Хватит!
— А ведь вы вовсе не похожи на убийцу, Маттеини! Почему же вы убили Росси? Он вам угрожал?
Сайрус А. Вильям выдержал паузу и, словно говоря сам с собой, заметил:
— Зарезать бритвой! Какая гнусность!
Парикмахер, забывшись, крикнул:
— Это не брит…
Но тут же застыл с раскрытым ртом, а Тарчинини тронул его за плечо:
— А вы откуда знаете?
И бесчеловечная травля возобновилась:
— А ну, живей, отвечайте!
— Вы выдали себя! Почему не признаться?
— Признайтесь, и тогда сможете отдохнуть.
— Признайтесь, Маттеини, вам это зачтется.
Парикмахер затравленно озирался на своих мучителей, потом упорство его сломилось, и он беззвучно проговорил:
— Ладно… Я вам все расскажу.
Воцарилась тишина, особенно глубокая по контрасту с недавней горячкой. Комиссар выпрямился, как дровосек, который, свалив дерево, разминает натруженную спину. Лекок перестал жевать свою резинку. Он налил Маттеини стакан воды, к которому тот припал так жадно, что капли потекли по подбородку. Когда он отставил стакан, Тарчинини уселся напротив.
— Теперь объясните нам, почему вы его убили?
— Я не убивал его.
— Э, нет, Маттеини! Вы опять за свое?
Парикмахер покачал головой с видом человека, принявшего окончательное решение. Он взглянул на комиссара и спокойно сказал:
— Я не убивал Росси, но доказать этого не могу; так что результат выходит тот же.
Его страх, казалось, рассеялся, и сыщики были поражены внезапной перемене, в этом человеке.
— Клянусь, что я не убивал его, но, повторяю, мне никто не поверит, а тем более вы.
— Не предоставите ли нам самим судить об этом?
— Дней так двенадцать-пятнадцать назад мне начали приходить анонимные письма…
— А! Так-так… И о чем в них шла речь?
— Это такая давняя история… — начал Маттеини не без колебаний. — Дело было в то время, когда немцы оставляли Италию, и фашисты спасались бегством… Я боялся, что и те, и другие предадут огню и мечу все на своем пути, будут брать заложников… Я покинул Верону с женой Антониной и дочерью Марией, которая присоединилась к нам со своим сыном, пятилетним малышом, когда мой зять ушел в партизаны — там он и погиб. Мы нашли убежище в домике, доставшемся мне в наследство от матери, недалеко от Роверето, по дороге на Бреннер. Однажды вечером мужчина лет сорока с четырнадцатилетним мальчиком попросился на ночлег…
Он вздохнул:
— Лучше бы я им отказал! После ужина, когда мальчик уснул, мы разговорились. Мы выпили, и вино развязало языки. Этот человек был фашистом, который бежал, унося с собой все свое богатство в чемоданчике голубой кожи, с которым ни на минуту не расставался, — это меня с самого начала заинтриговало. Он признался, что там у него на шестьдесят миллионов лир… Я был безработный парикмахерский подмастерье…
— И вы ограбили своего гостя?
— Убил.
Он умолк, снова вспомнив то, что, должно быть, напрасно старался забыть…
— Теперь уж говорите все, Маттеини.
Он умолк, снова вспомнив то, что, должно быть, напрасно старался забыть…
— Теперь уж говорите все, Маттеини.
— Я хотел убить и мальчишку, но ему удалось убежать… раненому… Если он выжил, то должен быть ровесником Росси…
— Ваша жена и дочь знали, что произошло?
— Нет. Их в это время не было в Роверето. Они ходили на горные фермы за продуктами… Мне удалось зарыть труп так, что они ни о чем не догадались.
— А чемодан?
— Позже я сказал им, что чемодан мне оставил на хранение незнакомый человек и не вернулся за нем… Я думаю, они мне не поверили. Они подозревали, что я его украл… Да Антонина так и сказала мне перед смертью.
— Что вы сделали со своей добычей?
— Взял, сколько было надо, чтоб завести свое дело, и больше никогда к ней не прикасался.
— Где вы спрятали остальное?
— В доме в Роверето, и только на днях забрал.
— Зачем?
— Чтобы отдать Росси.
— Объясните.
Маттеини попросил еще воды, и американец налил ему. Он выпил и обтер губы.
— Мы с женой очень любили друг друга… Перед смертью, десять лет назад, она взяла с меня клятву больше не жениться и отдать украденное.
— Кому?
— Какому-нибудь священнику, на церковь… Жена была очень набожна.
— Но вы этого не сделали?
— Не посмел.
— Кроме вашей жены и дочери кто-нибудь знал об этом?
— Никто… Хотя нет, мой внук Пьетро… но я узнал это только месяц или два назад. Пьетро не Бог весть какое сокровище и вечно просит денег. Однажды под вечер он пришел и сказал, что знает от матери о моем богатстве… Он хотел, чтобы я дал ему изрядную сумму на поездку в Америку, где он думал попытать счастья. Я отказал. Он обозвал меня вором, сказав, что знает все. Мы поссорились, и я выгнал ею.
— А Росси?
— Я подхожу к этому… Примерно две недели назад, сразу после появления Росси, я начал получать анонимные письма, намекающие на мое давнее преступление. Я сходил с ума. И не мог ничего понять… Я подумал было на внука, но тот поклялся, что это не он. Самым странным было то, что в письмах не было никаких требований, никаких определенных угроз… Я не знал, что делать.