– Вашему императорскому величеству не следует доверять чужеземным авторам. Быть может, тот, кто написал это, – чернокнижник!
– Вовсе нет, – возразил император. – Книгу прислал мне его величество император Японии – значит, она правдивая. Итак, я желаю слышать соловья! Доставьте его сюда не позднее, чем нынче к вечеру. Я дарую соловью своё высочайшее разрешение явиться пред мои очи, а если не явится – велю всех придворных, и вас в том числе, сразу после ужина поколотить палками по пяткам.
– Цинь-пе! – произнёс первый министр, что по-китайски значит «Слушаю и повинуюсь!».
И снова началась беготня по лестницам, залам и галереям, и рядом с первым министром пыхтели и отдувались прочие важные особы, ведь никому не хотелось быть битым палками по пяткам, да ещё сразу после ужина. Придворные спрашивали всех встречных про соловья, о котором, похоже, знал весь свет – но только не они.
Наконец нашлась девочка, что помогала на кухне – чистила овощи и рыбу. Услыхав вопрос, девочка произнесла:
– Мне ли не знать! Соловей поёт так чудесно! Каждый вечер по высочайшему дозволению я ношу остатки еды моей бедной больной матушке и сажусь отдохнуть в лесу. Тогда-то я и слушаю соловья. Его пение трогает до слёз: мне чудится, будто матушка целует меня.
– Послушай, девочка, – заговорил первый министр, – я выхлопочу тебе должность главной поварихи и высочайшее дозволение лицезреть, как кушает император, только укажи нам, где искать соловья, ибо он приглашён нынче ко двору.
И девочка повела первого министра в лес, и увязалась за ними добрая половина придворных.
По дороге вся процессия услышала громкое и протяжное «Му-у-у!».
– Ах, – сказал один из придворных, – мы его нашли! Сколь мощен голос этого существа! Только, кажется, я уже слышал нечто подобное.
– Это не соловей, это корова мычит, – объяснила девочка. – До соловья ещё шагать и шагать!
Путь лежал через болотце, и придворные услышали «ква-ква-ква».
– Восхитительно! – воскликнул главный императорский мудрец. – Поистине этот голос будто бы создан, чтобы призывать к молитве!
– Да это же лягушки квакают, – возразила девочка. – Потерпите немного, мы уже почти пришли.
И тут наконец-то запел соловей.
– Это он! – сказала девочка. – Вон та серенькая птичка!
– Надо же! – удивился первый министр. – Вот никогда бы не подумал, что у соловья такая бледная внешность. Не иначе, он сбросил пышное оперение из почтения к такому количеству высокопоставленных особ!
– Соловушка! – обратилась девочка к соловью. – Наш милостивый император желает, чтобы ты спел для него.
– С величайшим удовольствием, – отвечал соловей и залился такой дивной трелью, что придворные прослезились от умиления.
– Это похоже на звон стеклянных колокольчиков, – заметил первый министр. – А поглядите на его горлышко – в нём точно шарик перекатывается. Странно, что мы никогда раньше не слыхали соловья. Без сомнения, он будет иметь успех при дворе.
– Мне спеть ещё песню для императора? – спросил соловей – он думал, что император сам явился в лес.
– Высокочтимый соловей, – заговорил первый министр, – я имею удовольствие пригласить вас нынче вечером ко двору его императорского величества, дабы вы своим несравненным пением усладили монарший слух.
– Мой голос лучше всего звучит в лесной чаще, – сказал соловей, однако с готовностью полетел во дворец.
А уж как во дворце готовились принять соловья! Фарфоровые полы и стены сияли при свете тысяч китайских фонариков; лучшие цветы из сада – те самые, с колокольчиками, – переместили на дворцовые галереи. А слуги носились с такой живостью и так сильно колыхали дворцовый воздух своими широкими халатами, что колокольчики звенели не умолкая, и даже распоряжения главного церемониймейстера – и те невозможно было расслышать. Посреди парадной залы, рядом с императорским троном, установили золотой столб с жёрдочкой. На неё-то соловей и уселся.
Собрались все придворные, а маленькой служанке позволили стоять и слушать за дверью залы. К слову, девочка уже получила должность главной императорской поварихи. Все собравшиеся были разодеты в лучшее платье и не сводили глаз с неприметной серенькой птички. Наконец, император кивнул соловью.
И соловей запел. От его песни, от сладчайших рулад, слёзы навернулись императору на глаза и покатились по щекам. А соловей заливался всё более вдохновенно, его песня проникала в самое сердце. Император настолько растрогался, что пожаловал соловью золотую туфлю на шею, однако соловей отказался в самых учтивых выражениях:
– Я уже видел слёзы императора, и большей награды для меня быть не может!
Вот как сказал соловей и снова запел своим чистейшим голосом.
– Ах, это прелестно! – защебетали придворные дамы. – Надо и нам выучиться так журчать горлышком.
И они дружно набрали в рот воды, чтобы издавать булькающие горловые звуки в случае, если с ними кто-то заговорит. Им казалось, что так они уподобятся сладкоголосому соловью. Да, и самое главное: лакеи и горничные остались довольны соловьём, а ведь известно: угодить этим людям особенно трудно. Словом, соловей имел большой успех. Теперь ему надлежало остаться при дворе, он получил личную клетку и разрешение гулять два раза днём и один раз ночью. К соловью приставили двенадцать слуг, каждый из них держался за шёлковый шнурок, которым была обвязана соловьиная лапка. Согласитесь – не очень-то полетаешь в таких условиях!
Весь город только и говорил, что о дивной птичке; в обиход вошло новое приветствие. Вместо «Доброго вам дня» отныне восклицали «Соло!», а в ответ надлежало сказать «Вей!», а не какое-нибудь старомодное «И вам того же». Далее следовало повздыхать, подняв глаза к небу. А зеленщик спешно переименовал одиннадцать своих отпрысков в честь соловья, даром что все они уродились на редкость немузыкальными.
Однажды император получил большую посылку с надписью «Соловей».
– Не иначе, вышел новый трактат о нашей несравненной птичке! – предположил император.
Но в посылке оказалась вовсе не книга, а ларчик с механической птичкой. Игрушка представляла собой соловья, только не серенького, а сплошь усыпанного бриллиантами, рубинами и сапфирами. Стоило повернуть потайной ключик – и драгоценный соловей пел совсем как настоящий, и подёргивал раззолочённым хвостиком. А ещё у него был изящный ошейничек с надписью «Соловей императора Японии – ничто по сравнению с соловьём императора Китая».
– Как это – ничто? Он бесподобен! – сказали все, а человек, доставивший посылку, тотчас получил почётный титул – «Податель первого императорского соловья».
– Пусть-ка наши соловьи споют дуэтом, – распорядился император.
Но дуэт не сладился: живой соловей импровизировал, а заводной пел то, что вложили в его механизм.
– Он не виноват, – сказал руководитель дворцового оркестра. – Он выдерживает такт; я и сам добиваюсь этого от своих музыкантов.
Тогда механический соловей стал петь один. Успех он имел не меньший, чем живой соловей, зато уж смотреть на него было куда приятнее – он ведь сверкал и переливался настоящими драгоценными камнями.
Тридцать три раза исполнил соловей одну и ту же песню – и не устал. Придворные не прочь были послушать его ещё, но император решил, что пора бы спеть и живому соловью. Только куда он подевался? За живым соловьём не уследили, вот он и улетел в свой лес.
– Что же теперь делать? – расстроился император.
Но придворные стали ругать живого соловья: он-де неблагодарный и не ценил своего счастья.
– Всё равно нам осталась лучшая птичка! – уверяли придворные.
Пришлось механическому соловью петь свою песню в тридцать четвёртый раз. Да, это была та же песня, но ведь не все пока выучили её наизусть – такую сложную, с многочисленными переливами! Глава императорского оркестра без устали нахваливал драгоценную птичку, причём не только за красоту, но и за внутреннее содержание.
– Видите ли, ваше императорское величество, и вы, господа придворные, какая загвоздка с живым соловьём? Никогда не знаешь, что он запоёт и куда полетит. С соловьём механическим всё ясно. Его можно разобрать на детальки, можно поглядеть, где у него припрятаны мелодии и какая шестерёнка за какую цепляется!
– Да, и мы того же мнения! – сказали придворные, а глава императорского оркестра получил разрешение явить механическую птичку народу. Для этого отвели воскресный день.
– Пусть мои подданные тоже послушают драгоценного соловья, – распорядился император в своей бесконечной милости.
И подданные послушали и остались весьма довольны – будто напились вволю зелёного чаю, а это ведь для китайца первое дело.
– Ах! – говорили столичные жители и поднимали указательные пальцы, одновременно кивая головами.
Только бедные рыбаки, которым доводилось слушать живого соловья, шептались между собой:
– Спору нет, эта птичка чисто выводит, да только недостаёт чего-то её пению, а чего – никак не поймём!
Вышел указ о том, что живому соловью надлежит покинуть Империю. Механический соловей занял место на шёлковой подушке возле императорского ложа. Рядом помещались многочисленные призы за пение – золото и драгоценные камни; вскоре механическому соловью был пожалован титул Первого слева Императорского почивального певца. Надобно сказать, что император ставил свой левый бок выше правого, ведь именно слева находится сердце – и у императоров в том числе.
Глава императорского оркестра сочинил о механическом соловье научный трактат в двадцати пяти свитках. Насовал он туда мудрёных слов без счёту, но придворные уверяли, будто всё прочли и всё поняли. Иначе быть бы им битыми по пяткам!
Так минул год. Император, придворные, лакеи, горничные и все остальные китайцы выучили наизусть песенку механического соловья и были крайне довольны и соловьём, и собой. Ведь они могли теперь подпевать драгоценной птичке. «Тра-ля-ля-ля-ля», – горланили уличные мальчишки, а порой и сам император насвистывал себе под нос. Ну не прелесть ли?