Женщина полушёпотом поздоровалась с новым пассажиром. Голова её, несмотря на летнюю жару и духоту в вагоне, была закутана тонкой белой шёлковой шалью с бахромой. Мурад видел по глазам женщины, что она испытывала физическую боль от отношения к себе молодой пары. Печальные глаза её устало остановились на новом соседе по купе, на губах обозначилось что-то вроде улыбки. Кивком головы ещё раз поздоровалась. Новый сосед ответил тем же.
Он пропустил её к столику, на который женщина поставила бутылки с водой. Она поблагодарила его, вновь изучающе заглянула в глаза новому соседу. Столько горя, страдания, невыплаканных слёз он прочёл в этих огромных, широко раскрытых, окаймлённых длинными ресницами глазах, которые занимали, казалось, пол-лица. Женщина присела на полку рядом со столом, отодвинув жакет к стенке. Прокурор в нерешительности продолжал стоять.
Встретившись с его отзывчивым взглядом, на мгновение заискрились глаза женщины, разжались сомкнутые губы. Она глубоко вздохнула. Мурад почувствовал, что на её душе лежит камень. Вероятно, ей очень тяжело было переносить отношение молодой пары к себе. Своим поведением показывала, что она миролюбивый человек и со всеми пассажирами в купе желает сохранить приятельские отношения.
Женщина смущённо обратилась к новому пассажиру:
– Гражданин, простите, я, кажется, заняла ваше место… Право, мне очень неудобно… Если вас не затруднит, не могли бы вы расположиться на верхней полке? – Сделала небольшую паузу. – Мне будет неловко перед вами на верхнюю полку подниматься, спускаться…
– Конечно, уважаемая, – сосед вежливо улыбнулся, – располагайтесь без всяких извинений. Я сам хотел попросить вас об одолжении… Люблю занимать верхние полки, оттуда перед глазами лучше открываются русские просторы, проносящиеся мимо окна поезда.
– Вот и договорились… Я Зара. Возвращаюсь из Баку со свадьбы.
– Я Мурад. Мурад Рамазанов. Командировкой отправляюсь в Москву.
– Очень приятно. – Женщина благодарно улыбнулась, ещё раз извинилась перед Мурадом за доставленные неудобства.
Проводница принесла новому пассажиру бельё. Он как человек, привыкший к поездам, ловкими движениями расстелил бельё, достал из саквояжа кое-что в пакетах и разложил по боковым кармашкам над полкой.
Зара дружелюбно обратилась к Мураду:
– Если я вас не стесняю, можете присаживаться рядом.
Он присел.
– Будьте любезны, откройте бутылку воды. Некоторых, – печально глянула на молодую пару, – не попросишь принести бутылку воды, когда они отправляются в ресторан. Если я вас стесняю, то сама… – добавила Зара, берясь за бутылку.
– Что вы, уважаемая. Я с удовольствием.
Мягким движением Мурад забрал у неё бутылку. Открыл. Налил полстакана, передал женщине.
Та кивком головы поблагодарила.
– Угощайтесь сами.
– Весьма благодарен, не откажусь.
Налил и себе полстакана, отпил глоток. Он захотел познакомиться с соседкой как можно ближе – узнать причину её размолвки с молодой парой. Впереди длинная дорога, как-то надо скоротать время.
Мурад дружелюбно заглянул ей в глаза. Женщина не отвела смущённо взгляда, как это принято в горах.
«Не из робких. Вероятно, судя по тому, как держится, одета, занимает руководящую должность. Может, и преподаёт в высшем учебном заведении», – подумал он.
– Вы точно угадали… Я доктор физико-математических наук… В Харьковском высшем авиационном училище читаю лекции по авиационной динамике.
Мурад бросил на неё поражённый взгляд.
«Так она ещё и читает чужие мысли…»
– Вы, гляжу, неординарная личность. Весьма польщён.
– Неординарной я была в свои восемнадцать лет, когда в Харьковское авиационное училище поступала учиться. Теперь от той девчушки осталась одна тень. – Казалось, её огромные глаза заглядывали в самую душу.
– Глядя на вас, я бы не согласился… Вы так хорошо сохранились… Вы не украинка…
– Я дагестанка… Так получилось, родилась на Украине. – Своим ответом она его ещё пуще заинтриговала.
Мурад не мог оторвать взгляд от её очень красивых огромных карих глаз с невероятно длинными ресницами. Он обратил внимание и на её руки, ухоженные, белокожие, с длинными красивыми пальцами, с ногтями, накрашенными перламутровым лаком. Он подумал: «Видимо, систематически ходит к косметологу». Под его пристальным взглядом её руки еле заметно задрожали. Соседка, пытаясь унять волнение, сделала ещё пару небольших глотков. Поставила стакан на край стола. Он заметил обручальное кольцо на безымянном пальце левой руки. Из чего сделал заключение, что она вдова.
Солнце заглянуло в окошко. В купе стало душно. У Зары на кончике тонкого носа засверкали бусинки пота. Она распушила шаль, грациозным движением руки откинула за спину её концы. Несмотря на духоту, не стала снимать шаль с головы. Мурад подумал: «Вероятно, блюдёт обычай гор». Шаль была надета так, что из-под неё выглядывали лишь ухоженные, красиво очерченные тонкие брови, угольно-чёрные глаза, нос, рот с губами цвета малины. Щёки, подбородок, шея были спрятаны под ней. Во взгляде Зары, в её движениях чувствовалась какая-то неуверенность. Может, её сердце гложет тайна… Только Мураду было непонятно, что вынуждало её скрывать остальные части очень красивого лица. Невооружённым глазом было видно: внутренне она очень напряжена, её что-то тяготит, делая несчастной. Может, обычаи народа или телесный недуг.
– Я работаю прокурором одного из районов Дагестана. Еду в столицу на совещание. В поезд успел прямо перед отправкой, – неожиданно сорвалось с его губ.
– Представляете, я табасаранка… Возвращаюсь со свадьбы одной своей родственницы.
– Какое совпадение, – заулыбались его глаза, – ведь я и сам табасаранец!
Разговаривая с землячкой, он привычными движениями бывалого путешественника раскладывал свои вещи. Достал из саквояжа спортивный костюм, тапочки, мыло, полотенце.
– Простите, на минуту вас покину.
Чтобы переодеться в дорожную одежду, Мурад направился в купе проводницы. Вскоре вернулся с вешалкой, на которой висел его выходной костюм. Возвращаясь в купе, застал Зару в коридоре, возле окошка. Зашёл в купе, повесил костюм на вешалке, туалетные принадлежности рассовал по кармашкам. Молодые спутники не обратили на него внимания. Вышел в коридор.
Зара смотрела в окно. Ему показалось, что она плачет. Подошёл, молча встал рядом. От неё пахло духами «Красная Москва». Мурад думал, как сделать так, чтобы она перестала плакать. Очень хотел чем-то помочь, облегчить её душу. Ещё хотелось, чтобы она доверилась ему. Она, застенчиво отвернувшись, достала из дамской сумочки носовой платок и смахнула с ресниц слёзы. Сколько скорби, невысказанной боли он прочёл в выражении её лица!
Мурад почувствовал себя виноватым в её горе. Ему стало неудобно за себя, за тех, кто делает ей больно. По тому, как она расстроена, сделал заключение: грустные думы, слёзы стали её частыми спутниками.
Он не знал, как быть в данной ситуации. Своими неуместными вопросами не залезешь же ей в душу. Вдруг ещё сильней расстроится! А если останется рядом, не станет ли он её стеснять? Но не оставлять же женщину наедине с грустными думами! Если сейчас не попытается наладить с ней контакт, потом, вероятно, она совсем не раскроется.
Мурад участливо коснулся её локтя. Она, чуть не плача, повернулась к нему лицом. И слёзы снова беззвучно хлынули из её глаз. Самое лучшее в таких ситуациях – дать женщине возможность выплакаться, очистить душу слезами. Он положил ладонь на её плечо:
– Прошу вас, милая землячка, постарайтесь успокоиться… Что поделаешь – молодёжь шестидесятых годов… Они нам непонятны… Неопытные в жизни молодые спутники, вероятно не разобравшись, проявили к вам нетактичность. Не принимайте близко к сердцу…
От участливых слов мужчины Зара ещё сильнее расстроилась. Её затрясло. Она больше не стеснялась своих слёз. Он решил, что будет разумнее, если примет в её горе молчаливое участие. Поезд нёсся по рельсам, колёсами мерно отстукивая вёрсты. Так прошла минута, другая…
Зара, выплакавшись, успокоилась. Извлекла из дамской сумочки туалетные принадлежности. Двумя-тремя привычными движениями подвела глаза, косметической губкой прошлась по щекам, чуть подкрасила губы. По тому, как Зара свободно прихорашивалась перед мужчиной, Мурад заключил, что такой марафет она, выходя на улицу или входя в лекционный зал, за день наводит не раз.
Наконец она повернулась лицом к нему, застенчиво улыбнулась:
– Простите меня, ради бога, за душевную слабость.
– Ну что вы… Простите меня за прокурорскую навязчивость. Я не могу оставаться спокойным, когда рядом со мной расстраивается женщина.
Она ещё раз улыбнулась. Заглянула ему в глаза таким бесхитростным взглядом, что его сердце встрепенулось. Он вдовец, которому давно не приходилось так душевно общаться с подобной женщиной. Во взгляде своей спутницы он уловил что-то милое, далёкое, родное. Что-то от взгляда его покойной супруги.
«О боже, – подумал он, – какой взгляд, какие у неё чистые глаза! Обладательница таких глаз, такого взгляда не может быть кому-то опасной, тем более неуживчивой. И не надо быть провидцем, чтобы разглядеть всю глубину её страждущей души. Что же её заставляет страдать?»
Когда Зара ещё раз вопросительно посмотрела на него своими огромными карими глазами, он вновь почувствовал перед ней угрызения совести, словно причиной всех её бед являлся сам. Мурад испытывал какую-то вину перед ней, вину за тех, кто не раз обижал её в жизни, сделал несчастной. Многие советские женщины, особенно кадровые офицеры, прошедшие горнило Великой Отечественной войны, после победы, на гражданке, столкнувшись с хамством, человеческой жестокостью, растерялись, не смогли привыкнуть к мирной жизни. Не стала ли и она очередной жертвой хамства некоторых бюрократов, людей, за годы войны потерявших человеческий облик?
«По тому, как она держится, выдерживает мужской взгляд, можно заключить, что, вероятно, бывшая фронтовичка. Офицер».