В купе установилась тишина. Был слышен лишь ритмичный стук колёс о рельсы. И в этой тишине, как смертный приговор, прозвучал отрешённый голос Зары:
– Мурад, земляк мой, если бы моё лицо так изувечила праведная рука, я бы смирилась со своим положением уродины! – С шумом вздохнула. – Тогда это было бы не наказанием, а Божьей карой! Моё лицо изувечили нелюди с фашистской свастикой на рукавах!
Мурад был ошеломлён не видом изувеченного лица землячки. За годы работы в прокуратуре и не с такими увечьями на телах пострадавших и погибших приходилось сталкиваться. Он был поражён, с какой интонацией Зара выговорила эти слова.
«О Господи, как всё это выдержала женщина? Такое наказание не пожелаешь даже врагу!» – подумал он.
Обезображенное лицо молодой женщины вызвало в его сердце не неприязнь, а чувство жалости, безграничного страдания. Было похоже, что над ней совершили какое-то первобытное изуверство. Ему не верилось, что современный человек, даже враг, может быть так жесток к себе подобным.
Мурад от природы был очень впечатлительным, восприимчивым к чужим страданиям человеком. А когда столкнулся с результатом изуверства, свершённого фашистами над его землячкой спустя столько лет после окончания войны, был потрясён. У него от напряжения покраснели глаза, не хватало сил, чтобы вдыхать и выдыхать воздух.
Зара тоже была удивлена видом земляка. Она была благодарна, когда её изувеченное лицо не вызвало в нём омерзения.
– Видели вы реакцию молодых? – глазами указала на девушку. – Такая реакция бывает у людей, когда обнажаю перед ними своё лицо! – еле слышно выговорила Зара. – Боюсь, и на том свете не найду места, где бы смогла спрятаться от ужаса, омерзения людей, испытываемого ко мне! Вы, молодые влюблённые, – обратилась к ним, – думаете, мне легко жить с лицом уродины? Легко мириться с презрительным отношением ко мне людей?! – Из её глаз брызнули слёзы. – Ведь я до войны в Харькове была одной из самых красивых девушек! Фашистам моя красота не понравилась, и они намеренно изуродовали меня! Знали бы вы, как жестоко я страдаю! После войны двадцать лет мечусь, лавируя между жизнью и смертью, между светом и тьмой. Вероятно, пока живу, не найду покоя! Я до сих пор мало кого видела из людей, кто смотрел бы на меня без отвращения и ужаса в глазах! Мало с кем встречалась, кто бы пожалел меня! – Из её груди вырвался отчаянный стон. – О Боже, как жестоко я наказана за любовь к мужу и сыну, за верность присяге, данной Родине! Разве я заслуживала такого наказания?! За что Ты, Боже, подверг меня таким испытаниям?! – Отвернулась, тихо заплакала.
Она плакала, сотрясаясь всем телом. Мурад был бессилен перед отчаянием молодой женщины, не мог предложить что-либо успокаивающее. Решил, лучше будет, если выплачется. Долго плакала Зара, свернувшись калачиком. Встала, привела себя в порядок. Несколькими ловкими движениями пальцев спрятала под шалью увечья.
– Ради бога, дорогой Мурад, простите меня за слабость. – Ладонью дотронулась до его запястья. – Это нервы… да и ваше участие… Я давно не встречалась с человеком, который проявил бы ко мне такое сострадание.
В её глазах застыла такая отрешённость, такая убийственная скорбь, что Мурад готов был на коленях попросить у неё прощения за жестокость всех людей.
– Не обессудьте, пожалуйста, и вы, молодые люди! В своих бедах никого из советских граждан не виню… Если виновата в чём-то, то я сама… Я не осуждаю вас, молодых людей, – обратилась к парочке, – за то, что увидели во мне урода. Так, вероятно, устроен мир, сам процесс естественного отбора… Уродов из своих стай вытесняют даже звери, птицы. Этот мир природой устроен так, что в нём любят лишь здоровых и красивых! Просто когда во Вторую мировую войну полмира находилось под кованым сапогом Гитлера, судьбе было угодно, чтобы я оказалась в стане врагов, остановила их… Война и не таких, как я, людей терзала. Искалеченных после войны в стране и мире остались миллионы. И у каждого из них своя личная трагедия… Я одного до сих пор не понимаю: почему среди миллионов советских людей, убитых фашистами, не оказалась и я?! Чтобы страдать сегодня?! Ненавидеть себя?!
Она обращалась к прокурору, к молодой паре, ко всем, кто находился в поезде и не мог помочь ей словами.
Её лицо, вернее, та часть, которая выглядывала из складок белой шали, было бескровным. Огромные глаза не моргая смотрели куда-то в невидимую даль. Красиво очерченные губы нервно подрагивали.
У Мурада от нервного напряжения появился шум в ушах. Показалось, и глаза его заволокло дымкой. В таком состоянии он плохо соображал. Несколько раз прошептал, не осознавая, что его слышат:
– О Боже, как тяжело живётся этой женщине!
Зара растормошила земляка. Он вздрогнул. В глазах появился свет, в ушах перестало звенеть. Он увидел, что молодая пара, которая собиралась было в ресторан, обнявшись, затаив дыхание застыла у двери. Девушка обливалась слезами.
Мурад пришёл в себя от голоса Зары:
– Благодарю, мой дорогой земляк, за сопереживание. За то, что не отвернулся от меня, не проявил ко мне омерзения. А я с таким отношением людей сталкиваюсь каждый день. Такое отношение советских людей меня больше оскорбляет, чем истязания фашистов, их концлагерь. – Она невольно перешла на «ты», чем обрадовала Мурада. – Вот так и живу… Нет, так существую более двадцати лет.
Остановилась, глядя за окно. Увидела, что Мурад и молодая пара застыли перед ней. Подумав немного, начала свою историю.
Зара теперь рассказывала не останавливаясь, как перед казнью. Словно боялась: если остановится – фашисты немедленно приведут приговор в исполнение.
– До сих пор мало кто знал про мою тайну. Тебе, мой земляк, открою тайну своего сердца, боль своей исстрадавшейся души. Никому не доверяла свою тайну, а тебе доверю… Ты создан другим миром, миром любви, сострадания. Тебя небеса одарили чутким сердцем, отзывчивой душой, умением сопереживать. Ты склонен к пониманию чужого сердца, соучастию в жизни тех, кто сначала умер, а затем возродился из пепла. Поэтому таким, как ты, тяжело жить на этом свете, нести своё бремя. – Зара вспомнила что-то радостное, и у неё засияли глаза. – Ох, видел бы ты меня двадцать лет назад, когда мне от роду было всего шестнадцать! Поверь, я тогда была Венерой, первой красавицей в Харькове, на Украине! На минутку представь себе девушку, только что окончившую десятилетку. Девушку выше среднего роста, с красивой мордашкой, на которой приятно отдыхают лучи солнца. Перед тобой стоит девушка с огромными глазами цвета смолы, приятными чертами лица, чистым лбом. Мою мордашку украшали прямой узкий, греческого типа, нос, спелые, как черешни, губы. А волосы! Какие были у меня волосы! Густые каштановые, ниспадающие с головы каскадами водопада! Моя красота, моя чистота сводили с ума многих мужчин. По мне все парни, да и не только парни, все мужчины нашего города сходили с ума!
Зара остановилась, чтобы сделать глоток воды. Земляк, молодая пара слушали затаив дыхание.
– Меня их воздыхания совершенно не волновали. Я знала, что никому из них не достанусь, потому что отец всегда твердил: «Никого из них к себе близко не подпускай. Ты мусульманка, а они представители другой веры. Учись, а там видно будет». Позже, оказавшись в плену у фашистов, я поняла: мы не вольны выбирать судьбу. Это судьба нас выбирает. Жизнь ставит перед человеком свои условия. – Глаза её померкли. – Началась Великая Отечественная война. Как всех, она и меня затянула в свои жернова. За один день на войне, за одну ошибку, допущенную в логове фашистов, я лишилась сына, мужа, лица, чести… Да, да, чести!
Мурад видел, сколько горя, отчаяния, презрения к себе испытывает эта несчастная женщина, рассказывая свою историю! Какое огромное сердце должно биться в груди, чтобы двадцать лет жить с такой болью! Каково человеку двадцать лет ненавидеть себя, терпеть людское презрение, уничижение!
Зара протянула руку к стакану с коньяком. Лёгким движением один стакан подтолкнула к прокурору, другой подняла:
– Выпьем за двужильную советскую женщину, испытавшую в фашистских застенках муки ада! – и отпила пару глотков.
– А я произношу тост в честь советской женщины, – произнёс Мурад, – которая, пройдя все круги ада, обеспечила нам победу над лютым врагом! – и осушил стакан до дна.
Нужна была пауза, чтобы Зара успокоилась, собралась с мыслями. Мурад предложил ей перекусить. Сам стал грызть крылышко курицы. Она съела кусочек халвы, думая о своём. Он старался быть предельно внимательным к ней, терпеливым, взвешенным. Понимал, что ни в коем случае не должен позволить себе ранить сердце этой многострадальной женщины. Его мысли, задаваемые вопросы должны быть чистыми, лаконичными, недвусмысленными. Главное – не думать о плохом, чтобы не печалить её. Глаза – зеркало души человека. В них отражается его сущность, внутренний мир. Перед ним сидела, исповедовалась женщина, похожая на факира, не только пережившая горе утраты, но и познавшая все муки ада. Мимо её глаз незамеченной не пронесётся ни одна мысль, зародившаяся в чьём-либо сердце. Никто не имеет права нанести рану этой великомученице.
Зара всё молчала, то ли крепясь, то ли собираясь с мыслями. Её взгляд был устремлён за пределы мчащегося поезда. Вероятно, мысленно унеслась в те кровавые годы войны. К родным, близким: мужу, ребёнку, матери… Что она за окном, кроме них, станет искать? Что она ищет в глубине своей души? За окном, может, отыскивает начало нити, утерянной в шестнадцать лет? Мураду казалось, монотонный стук колёс поезда, вызывающий грусть, воспоминания эха прошедшей войны, прокладывает путь по рельсам через её истерзанное сердце, через горнило её души.
Она продолжила:
– Как вначале отметила, перед войной я была самой завидной невестой у нас в городе. – Её бархатистый голос теплом обволакивал его сердце, каждую частицу души. – За мной ухаживали, мне предлагали руку и сердце сыновья самых знаменитых и богатых людей города. У подъезда нашего дома, возле школы на дорогих автомобилях меня сутками караулили влюблённые в меня неженатые и женатые мужчины. Они приглашали меня в рестораны, предлагали дорогие квартиры, машины, отдых в самых известных санаториях Северного Кавказа. Они клялись устроить меня на учёбу в самые престижные вузы страны. Со мной искали встречи сыновья чиновников города, сами чиновники, артисты, депутаты, военные… Мне предлагали руку и сердце славяне, евреи, буддисты, иностранные студенты, которые учились у нас. К нам домой беспрерывно приходили сваты.