По-немецки воскликнула, поражаясь:
– Неужели среди русских скотов бывают такие конфетки? Небольшие ушибы… Кости целые… Она быстро восстановится.
Перед уходом передала мази адъютанту. Объяснила, как их втирать.
С адъютантом я вошла в зал. Он был обставлен в восточном стиле: старинные редкостные диваны, кресла, зеркала, шкафы… На полу были разостланы персидские ковры, в серванте красовались тонкая китайская фарфоровая посуда, серебро. Сын заплакал.
Я сказала:
– Мне надо накормить сына.
Адъютант провёл меня в детскую комнату. Принёс туда сына. Там было всё, что необходимо грудному ребёнку, начиная с детской кроватки, кончая распашонками, игрушками. Я присела на диван, кормя сына грудью. Была озадачена. Поведение шефа полевой жандармерии путало все мои мысли и догадки. Что же он против меня задумал? Одно ясно понимала – ничего хорошего.
Сын уснул у меня на руках. Уложила его в детскую кроватку. Я, забывшись, стала петь ему колыбельную. Постучались.
– Войдите.
Вошёл адъютант. Заговорил по-русски. Он русским языком хорошо владел.
– Госпожа Зара, барон очарован не только вашей красотой, но и вашими манерами – он ценитель прелести, тонкости женской красоты. Барон говорит, что вы со вкусом подобрали себе наряды, обувь. Причесались очень модно. К тому же вы от природы исключительно обворожительны. Вы, – разглядывая меня, покраснел, – как женщина очень понравились барону. Вы на него произвели неизгладимое впечатление. Барон в душе поэт, художник, тонко разбирающийся во всём прекрасном, особенно в женской красоте. Знаете, почему барон заинтересовался вами? Вам крупно повезло. У него была жена, баронесса, очень похожая на вас. Вы ему напомнили супругу. Я от себя добавлю, что вы намного миниатюрнее, изящнее, краше баронессы.
– Я пленница. Чего шеф полевой жандармерии хочет получить от пленницы? Он здесь стоит над всеми. В его воле меня наказать и миловать. К чему такой спектакль? Не понимаю. К чему мне эти телячьи нежности, проявляемые к врагу?
– Не говорите так, фрау… Повторяю, вам с шефом очень повезло. Я с майором прошёл Францию, Польшу, Чехословакию… Нигде ни одна женщина не овладела его умом, как вы сегодня. С его-то возможностями. Даю вам первый совет. Не перечьте барону. Не упирайтесь. Во всём с ним соглашайтесь. Ведь он не только шеф полевой жандармерии, а ещё и барон – единственный наследник известного на всю Германию промышленника. К тому же он свободен. А вы так похожи на его жену… Если будете вести себя умно, послушно, со временем сможете занять место баронессы. А это место дорогого стоит. За то, чтобы постоять рядом с бароном, многие сильные женщины мира сего готовы на любые лишения. Желаю вам, фрау Зара, удачи. – Уходя, добавил: – Повторяю ещё раз: во всём соглашайтесь с бароном. Я говорю исключительно в ваших интересах. Поведёте себя легкомысленно – погубите себя, мужа, ребёнка, старую мать… Их судьба, фрау Зара, находится в ваших руках.
– Постойте, господин офицер.
Адъютант остановился.
– Скажите, разве немецкие власти поменяли тактику борьбы с советскими военнослужащими? Тактику террора и физического уничтожения советских людей. Как вы говорите, нелюдей. Ведь я одна из них…
– Нет, вы другая. Совсем другая… Вы, если ещё не догадались, родились под счастливой звездой. Честь имею!
Офицер раскланялся и ушёл.
– И как в дальнейшем с тобой поступил начальник тайной полиции? – не удержался прокурор.
– Я находилась в смятении. С тревогой в душе обдумывала слова этого весьма учтивого адъютанта: «Они узнали, что я советская разведчица? Таким подходом меня подлавливают? Нет, это глупо! Тогда что они собираются делать со мной? Ванная, наряды, детская, зал… В такой ситуации связывают руки, а они их у меня развязали. Ничего не понимаю. Как бы поступил более опытный разведчик, находясь на моём месте? Не знаю. Была бы я одна, без ребёнка, матери, закинутой в карцер, тогда поступила бы совсем по-другому. А как быть в этой ситуации? Странное отношение майора к советской разведчице убивает во мне все мысли. В моём положении такое со мной обращение – пока плюс. Минус – из этой ситуации не вижу выхода. Здание штаба полевой жандармерии, где живёт её шеф, вероятно, усиленно охраняется… Одно меня удивляет: почему, вместо того чтобы закинуть меня с ребёнком в карцер, барон предоставил нам такие условия? Отмыли, переодели нас с сыном. Странно… весьма странно… Что он задумал? Что? А если он в меня давно влюблён? – Вспомнила этот взгляд через очки, направленный на меня в моём кафе. Ведь я его там часто видела! Теперь стала понимать значение его регулярных посещений. – Он меня, возможно, считает очень ценным агентом, очень полезным для полевой жандармерии. И своими изощрёнными методами собирается меня завербовать. Адъютант прав: находясь в плену у шефа полевой жандармерии, неразумно упираться, не соглашаться с ним. Если мой муж тоже находится у них, наши дела совсем плохи. Думаю, партизанам стало известно, что нас взяли всей семьёй. Надеюсь, постараются нас вызволить из плена. Посему пока надо действовать так, как советует адъютант».
К вечеру адъютант заглянул ко мне. Спросил:
– У вас к нам никаких просьб нет, фрау Зара?
Я поблагодарила его за внимание к моей персоне:
– Спасибо. Благодаря вашей заботе у нас всё есть.
Через адъютанта поблагодарила его шефа:
– Я благодарна барону Дитриху за галантное отношение ко мне с ребёнком. За уют, предоставленный мне с сыном. Да, у меня к вам, господин офицер, есть небольшая просьба. Пожалуйста, наведите справки, – кокетливо улыбнулась, – насчёт моей матери. Ведь она представления не имеет, за что нас арестовали… – Когда адъютант, откланявшись, уходил, добавила: – Передайте барону, я обдумаю его предложение.
– Фрау Зара, вы поступаете разумно, пользуясь расположением господина барона. – Поклонился, выходя. – Приятно иметь дело с умной фрау! Честь имею! – Чеканя шаг, направился к выходу.
Я решила осмотреть свою темницу. Ходила по комнатам, открывала шкафы-купе, выдвижные ящики в них. Они были полны всякой женской и детской одежды. Мне, советской разведчице, находясь в плену, было не до тряпок. Я искала выход из своего заточения. Если это место можно назвать узилищем, заточением. Почему бы и нет? Здание штаба автоматчики охраняли круглыми сутками. В коридоре тоже стояли два автоматчика. Чем не темница?!
Меня тревожили вопросы: «Что с мамой, мужем, который собирался нас посетить? Не он ли при задержании под окнами нашей избы ругался матом? Кто нас предал? О Боже, что будет с нами? Неужели в отряд мужа вкрался предатель? А если предатель – мой баянист или певица? Кто в хуторе кроме меня и матери мог знать, что сегодня ночью нас посетит мой муж?»
Я заплакала. Но быстро перестала, понимая, что слезами беде, постигнувшей нас, не поможешь. Моего плача испугался сынок, заплакал. Я подняла его на руки. Ребёнок был мокрый. Распеленала его, подмыла в ванной комнате, достала свежие пелёнки, запеленала, накормила грудью. Насытившись, сын уснул на руках. Уложила его в кровать, накрыла детским одеялом и задумалась.
Время было позднее, около одиннадцати часов вечера.
Ко мне постучались. Шеф полевой жандармерии, пьяный в стельку, с огромной овчаркой на коротком поводке, ввалился в зал. Дал на немецком языке короткие команды собаке: «Сидеть у дверей! С места не сходить!»
Овчарка легла у порога, заплывшими, как у хозяина, кровавыми глазами наблюдая за мной.
Майор Дитрих был в очках. Поздоровался по-русски.
– Фрау Зара, прошу прощения. Кажется, я лишнего выпил… В неудобное время нарушил ваш покой… Но не волнуйтесь. Я контролирую себя в любом состоянии… – Заметив тревогу в моих глазах, сказал: – Не бойтесь меня. Я не Ганс с манерами полицая. Я достаточно хорошо воспитан, чтобы обидеть такого котёнка. И не забудьте, вы находитесь под моей защитой. Больше никто не осмелится вас обижать. Капитана Ганса, поступившего с вами по-зверски, наказал… Он выдворен с этого хутора и переведён в другое подразделение. Ах да, зачем я пришёл? Хотел вас обрадовать! Тревога, поднятая полицаями вокруг вас, оказалась ложной. В избе не нашли ничего, что компрометировало бы вас как партизанку. Более того, в вашей избе не нашли никаких следов пребывания партизан.
– Я же говорила, господин майор, что преданно служу немецким властям. Раз вы убедились, что я не связана с партизанами и предана немецким властям, освободите меня. Я приступлю к своим обязанностям. Создам в кафе все условия, чтобы офицеры вермахта могли приятно проводить свой досуг.
– Осталось выяснить кое-какие детали… Вам не кажется, что вас могли оклеветать? Скажем, соседи, завистницы? У вас есть своё кафе, в условиях войны вы получаете с него хороший доход. Ваше кафе посещают офицеры фюрера – цвет немецкой нации… Там льётся рекой вино, звучит музыка, танцы… Уверен, многие ваши соседки, знакомые женщины мечтают быть на вашем месте. Вы, фрау, молоды, обворожительны, успешны… Я уверен, если и в дальнейшем станете проявлять свои способности перед властями великой Германии, ваш бизнес, карьера сделают вас весьма успешной фрау…
– Господин офицер, какая может быть карьера у фрау, находящейся под контролем оккупационных властей? – Я горько улыбнулась. – Но если бы вы, барон, взяли моё кафе под свою опеку, – сделала паузу, обещающе заглядывая ему в глаза, – мой бизнес стал бы весьма успешным…
– Браво, фрау! – Барон Дитрих сладострастно уставился на мою грудь. – На глазах делаете успехи. Я поручу, чтобы ваше кафе продолжало работать и приносило доход.
Я, притворяясь застенчивой, краем глаза следила, как он воспринял мои слова. Майор заулыбался пьяными глазами, мерцающими за линзами очков.
Я смотрела на него и думала: «Гляди, опытный лис, как ко мне подкатывает! Пытается поймать меня на пустяках. С ним надо держать ухо востро! В моём положении надо с ним во всём соглашаться. А там… посмотрим. Вдруг появится возможность вернуться к себе в кафе. От моего терпения, умения зависят жизни сына, матери, мужа. К тому же Центр, вероятно, понимая, где я оказалась, ждёт от меня действий».