Они нашли время для внесения многих перемен в предыдущую подготовку. Торопливая организация предыдущей сцены их не удовлетворила. Другие мертвые часовые были расставлены так, что больше напоминали живых, все следы краткой схватки были устранены. Пленных, белых и черных, предупредили, чтобы они оставались на своих местах, и объяснили, как действовать, если произойдет какое-то непредвиденное изменение в программе.
Когда подготовка их удовлетворила, трапперы вернулись в засаду; как и раньше, разделились на две группы – по обе стороны ущелья. С вершины хребта за индейцами продолжали наблюдать, хотя этот делал уже не прежний часовой. Их теперь было двое: Блэк Харрис и Лидж Ортон.
Для молодого англичанина О’Нила наступил период странных размышлений. У себя перед глазами, почти на расстоянии вытянутой руки, на траве он видел прекрасную фигуру, которая долгие годы оставалась только в его воспоминаниях. Как ему хотелось быть к ней ближе и обнять ее! Тем более что он видел: она постоянно смотрела туда, где он лежал, пытаясь разглядеть через разделявший их лиственный полог. Как хотел он, чтоб быстрей наступил последний акт этой кровавой трагедии, чтобы они соединились и больше никогда не расставались! Он испытал облегчение и радость, когда увидел, что его старый товарищ и Блэк Харрис торопливо спускаются к ним. Их жесты показывали, что погоня за лошадьми окончилась и дикари возвращаются к лагерю.
– Теперь, парни, – сказал негромко Лидж, подходя к обеим сторонам ущелья, – если еще десять минут сможете хладнокровно ждать, пока не услышите слово Блэка Харриса или мое, у вас будет возможность свести счеты с Желтым Вождем. Ни один не должен касаться курка, пока эти паразиты не минуют входа в ущелье. А потом ждите сигнала от меня. Этим сигналом будет треск моего ружья. После этого у индейцев будет новый вождь, а вы сможете дать им вечное проклятие.
Спустя десять секунд не стало видно ни одного траппера вблизи индейского лагеря; только пленные, окруженные неподвижными часовыми. Зловещая тишина между двумя порывами бури, тем более ужасная по контрасту с предстоящим грохотом.
Глава XXIII. Те, что гнались за лошадьми, сами загнаны
Индейцы не очень торопились догонять убежавший в панике табун. Зрелище двух с лишним десятков лошадей, оседланных и взнузданных, без всадников и без малейших признаков хозяев за ними, было таким необычным, что вызвало не только удивление варваров, но и опасения. Кажется, все именно так, как они и предполагали сначала, – лошади убежали в панике. Тем не менее это может быть хитростью, попыткой врагов заманить их в засаду. Отчасти по этой причине, отчасти чтобы не испугать лошадей и не обратить их в новое бегство – тогда поймать их будет трудней, шайенны приближались к лошадям медленно и осторожно.
Но когда они подъехали ближе и никакие белые люди по-прежнему не появились, они ускорили ход, а потом перешли на галоп – на полной скорости понеслись к неторопливо передвигающемуся табуну. Это стало необходимо, потому что лошади белых людей «учуяли индейцев»; грива у них встала дыбом, они фыркали и готовы были сорваться с места.
В течение десяти минут на равнине происходили передвижения – нечто вроде неправильного турнира, в котором смешилась лошади со смуглыми всадниками и лошади без всадников и скакали во всех направлениях; как змеи, разворачивались и мелькали в воздухе длинные лассо; дикари дико кричали, шум усиливало ржание лошадей и крики мулов, а о твердую почву прерии стучала сотня копыт.
Вскоре эта картина изменилась. Темная движущаяся масса далеко разошлась по прерии, и стали видны часто описываемые сцены использования лассо: две лошади по обе стороны от натянутой веревки, хвостами друг к другу; одна из них стоит, упираясь в землю ногами, конец лассо прикреплен к седлу; другая лежит на земле с охваченным лассо горлом; она больше не пытается освободиться и тяжело дышит.
Потом картина снова меняется. Захваченных лошадей заставляют встать; индейцы снова собираются, ведя пойманных лошадей, которые идут, больше не сопротивляясь.
У некоторых индейцев пойманных лошадей нет, зато у других, более удачливых или искусных, две или даже три.
После серьезной утренней работы для молодых шайеннов это приятный перерыв, и они возвращаются в лагерь, полные радости.
Тем не менее они по-прежнему чего-то опасаются. Такой неожиданный, легкий и удачный набег – для них нечто загадочное; и, медленно приближаясь к лагерю, они все время тревожно посматривают на север – в том направлении, откуда прибежали запаниковавшие лошади.
Но они никого не видят – ни одного человека!
Неужели хозяева этих лошадей спят? Или они все умерли до того, как лошади разбежались?
Эта загадка мешает индейцам поздравлять друг друга с удачным делом, и со смешанными чувствами радости и опасений они приближаются к месту, где, как они считают, их ждут товарищи и пленные.
Они движутся с быстротой, какую позволяют захваченные лошади. Вождь, не только храбрый, но и хитрый и коварный, подозревает, что опасность может быть близко. Где дым, там и огонь; вспоминая эту пословицу, он думает о том, что там, где двадцать оседланных лошадей, должно быть двадцать их хозяев, а они могут быть только врагами. Теперь, когда они захватили лошадей, вождь уверен, что их хозяева белые. Такие седла и упряжь почти никогда не используют краснокожие всадники прерий. Конечно, теперь они пешие, но все равно люди, которым принадлежали лошади, пойдут за ними; а Желтый Вождь знал, что двадцать белых, вооруженных смертоносными ружьями, сильней его отряда, хотя он вдвое превышает их по численности. Захваченные животные сказали ему кое-что еще: их упряжь говорила, что они принадлежали трапперам, а это, по его мнению, как будто вдвое увеличивало их численность.
И он решил немедленно собрать добычу, захваченную в караване эмигрантов, прихватить всех пленных и как можно быстрей уходить отсюда.
Он думал о том, какой торжественный прием ждет его в главном поселке большого племени шайеннов, как будут приветствовать привезенное им добро, лошадей и пленников – они будут распределены как рабы, – насколько возрастет слава племени, как возвысится его авторитет среди вождей; он наделся, что когда-нибудь станет главным вождем шайеннов, – все эти мысли приводили его в возбуждение.
Были и другие мысли – месть врагам из своей прежней жизни, чьи тирания и преследования заставили его бежать из дома и сделали его прославленным среди дикарей в диких местах.
Наслаждаясь предстоящей месть, он испытывал дьявольскую радость; и, когда он возвращался в лагерь, где его ждали жертвы этой мести, можно было услышать, как он произносит про себя:
– Они будут служить мне, как я служил им. И она, та, которую называют моей сестрой, станет моей рабыней!
Глава XXIV. Конец
Солнце уже садилось за вершины сьерры, когда Желтый Вождь и его воины снова поднялись на хребет, закрывавший от них вид на лагерь.
Хотя еще было светло, и индейцы видели открывшуюся перед ними картину. Видны были группы пленных и стоявшие над ними часовые: белые мужчины с одной стороны, белые женщины поблизости, на противоположной стороне поляны толпа чернокожих, одни из них сидят, другие стоят – все точно так же, как было, когда началось преследование Клер Блекэддер.
Они видят и саму Клер, и рядом с ней чокто, держащийся за свою лошадь.
Картина законченная. Казалось, все на месте. Нет никого, кто не должен был бы здесь быть, и никто из тех, кто должен быть, не отсутствует. Кто может заподозрить, что рядом с этими тихими группами затаились другие, столь же тихие, но невидимые? Не молодые шайенны, возвращающиеся с захваченными лошадьми, и не вождь, который едет впереди.
Не получив ни малейшего предупреждения о том, что их ждет, они смело въезжают в проход и едут по ровному лугу туда, где находятся пленные.
И только когда они подъезжают ближе к группам пленных, кое-что начинает им казаться странным. Почему их товарищи так неподвижны и тихи? О тех, кто лежит на траве, они не думают – их около дюжины. Они так и лежали здесь пьяные, когда воины уезжали. Но стоящие неподвижно часовые – почему они не шевелятся? Это неестественно. Воины возвращаются с добычей и ждут, что их встретят поздравлениями. Но нет даже приветствий!
Тут какая-то загадка. Если бы освещение было лучше, ее разгадали бы быстрей. Тут и там на траве кровь, видны были бы раны на телах часовых, их неподвижность и жуткие лица – все бы объяснилось. Но все было закрыто пологом быстро сгущающихся сумерек, и разглядеть можно было только очертания фигур, их позы казались вполне естественными. Только отсутствие движений и полное молчание казались странными, зловещими, внушающими ужас!
– Вабога! – воскликнул вождь, обращаясь к чокто, караулившему девушку. – Что это значит? Почему ты стоишь, как пень? Почему молчишь?
Никакого ответа.
– Пес! – воскликнул мулат. – Если не ответишь, я прибью тебя к кресту, который ты сам поставил. Я снова спрашиваю тебя: что значит этот вздор?
Угроза никак не подействовала на Вабогу. Он ничего не ответил, даже не вздохнул!
– Раб! – закричал вождь, спешиваясь и бросаясь к молчащему часовому. – Я не стану тебя судить. Ты сразу умрешь!
В руке его сверкнуло лезвие, которого, как показывали его движения, готово было вонзиться в тело Вабоги.
Часовой продолжал стоять неподвижно, равнодушный к угрозе смерти!
Рука вождя застыла: хладнокровие чокто поразило его.
Но лишь на мгновение: теперь, оказавшись близко, он увидел то, что все объяснило – рану такую тяжелую, какую собирался нанести он сам.
Вабога был мертв!
Лошадь, на которую опирался чокто, испуганная угрожающим жестом, отскочила в сторону, и безжизненное тело тяжело упало на землю!
Нож выпал из руки вождя шайеннов, и он с диким выражением лица повернулся к воинам в поисках объяснения. Но все объяснилось, прежде чем он успел произнести хоть одно слово.