6
Устали оба — и Виктор и Алов. Они сидели битых два часа, но дальше первой странички не пошли.
Сначала всё было легко: родился там-то, тогда-то, отец — партработник… Последнее время был секретарем горкома. Первым секретарем. Мать? Обыкновенно, домашняя хозяйка. Есть ещё младшая сестра Людмила. Перешла в четвертый. Когда пошел работать? Когда кончил семь классов, умер отец… Вот тогда и пошел. Подробнее? Что ж тут подробнее? Обыкновенно…
Рассказывать об этом не хотелось.
…Поход начался так хорошо, у Витьки так здорово всё получалось. Никто лучше его не мог стоять на руле. Даже у Семена «Моряк» рыскал, а у Витьки шёл как по ниточке. А тут ещё шторм… Ну и прихватило их тогда! Через час всех свалило. Остались на ногах только Петр Петрович, Семен да Витька. Им хоть бы что. Ничуточки не укачало. Они всё время и несли вахту, посменно. «Моряк» валился то с носа на корму, то с борта на борт. Тут кого хочешь укачает. Петр Петрович говорил, что шторм баллов на семь, но ребята были уверены, что на самом деле все двенадцать…
На третьи сутки ветер упал, волны стали меньше.
К Бердянску подошли утром. За ночь море успокоилось, ребята отоспались, отдохнули, и теперь их распирала гордость: штормяга был что надо, а они, как настоящие моряки, выдержали свой курс, и никаких гвоздей…
Отмытый штормовыми ливнями город пламенел черепицей, слепил белизной домов. Деревья сушили на легком ветерке помолодевшую зелень, в лужах плыли подрумяненные купы облаков. Мостовая причальной стенки шаталась и дергалась, как пьяная. Ребята с хохотом следили друг за другом, за своими ногами. Они перестали повиноваться. За четверо суток тело приноровилось к зыбкой шаткости палубы, втянулось в непрерывную качку, и теперь, хотя под ногами была надежно неподвижная земля, тело продолжало раскачиваться, ноги искали опоры там, где её не было, и натыкались на неё, когда она не была нужна. Весело горланя, ребята вдребезги разбивали заглядевшиеся на себя в лужах облака и заново учились ходить по твердой земле.
Петр Петрович ушел к капитану порта. Вернулся он скоро, неожиданно строгий и хмурый.
— Все ко мне! — резко скомандовал он. Ребята стихли, подбежали. — Мне нужно отлучиться. Заместителем назначаю Семена Горина. Готовить завтрак, раздать. С корабля не отлучаться, не купаться. Ясно? Гущин пойдет со мной.
Витька готовно зашагал рядом. Зайдя за штабеля пустых селедочных бочек, Петр Петрович остановился, положил руку на Витькино плечо.
— Такое дело, Гущин… Ты показал себя как настоящий моряк. Как мужчина. Понятно?.. Так вот. Мужчиной надо быть всегда…
— А что? Что такое? — нетерпеливо спросил Витька…
— Такое дело… Беда, брат, случилась… Умер отец… Твой отец.
Витька поднял широко открытые глаза на Петра Петровича.
— Вот… — Петр Петрович вынул из кармана кителя бумажку, протянул Витьке. — Телеграмма.
Витька прочитал:
КАПИТАНУ ПОРТА БЕРДЯНСК СРОЧНО ПЕРЕДАТЬ КОМАНДИРУ УЧЕБНОГО БОТА «МОРЯК»
ВВИДУ СМЕРТИ ОТЦА НЕМЕДЛЕННО ЛЮБЫМИ СРЕДСТВАМИ ОТПРАВИТЬ ДОМОЙ УЧМОРА ГУЩИНА ПОХОРОНЫ СЕДЬМОГО ЧЕТЫРНАДЦАТЬ ЧАСОВ НАЧВОДСТАНЦИИ ДОСААФ ЛУЖИН
Горло Витьки что-то перехватило и туго сжало. Он отвернулся и ткнулся лицом в днище бочки. От неё нестерпимо воняло соленой рыбой. «Старые, пустые, — подумал Витька. — Свежая так не воняет».
— Ну, ну… — сказал Петр Петрович. Голос его звучал глухо, как через вату. — Держись.
Он оторвал Витьку от бочки, повернул лицом к себе, смахнул с его лба налипшую рыбью чешую.
— Держись. Мужчина должен держаться — вот!.. — Большой волосатый кулак его сжался так, что побелели косточки. Витька посмотрел на кулак и кивнул.
— Ага.
— Сейчас десять. На автобус ты ещё вполне успеешь…
Горло было по-прежнему чем-то зажато, и не проходила странная глухота. Ломовик беззвучно шлепал широкими, как тарелки, копытами по камням, железные прутья на подводе тряслись беззвучно, и даже мотоцикл, обдавший их сизым дымом, шелестел еле слышно.
На автобусной станции было пусто, окошко кассира закрыто. Грязь на полу, густо замешанная на подсолнечной шелухе, начинала подсыхать. Петр Петрович распахнул дверь к диспетчеру. Тот зубами вытаскивал резиновую пробку из бутылки с молоком, на газете лежала булка. Увидев вошедших, он выплюнул пробку и сердито сказал:
— Русским языком написано: «Сегодня рейсы отменяются».
— Почему?
— Грязь.
— Тут, понимаете, срочный случай…
— При чём тут случай? Одна вышла и за городом на пузо села. Теперь жди, когда из эмтээс трактор пришлют…
— Когда же пойдут?
— А я знаю? Когда дорога протряхнет… Не раньше как через сутки. Дождь вон какой лил. Теперь не грейдер, а… водохранилище, матери его черт!
— Понимаете, у парня отец умер…
Диспетчер посмотрел на Виктора, помолчал.
— Что ж я, автобус по воздуху пошлю?.. А вы вот что: попробуйте на аэродром. Только навряд и там… — с сомнением покачал он головой.
По дороге на аэродром Петр Петрович завел Витьку в чайную, заказал шницель и чай. Витька поковырял шницель и отложил вилку. Есть не хотелось. Почему-то всё время пересыхало горло. Он жадно выпил стакан чая, потом второй. Горло осталось пересохшим.
В комнате дежурного по аэродрому, несмотря на распахнутые окна, плавал синий табачный дым. Четыре летчика весело смеялись. Трое были в кителях и фуражках, четвертый в шлеме и комбинезоне.
— Сюда нельзя! — сказал летчик, сидевший за столом.
— Вы дежурный? — спросил Петр Петрович. — Нужно срочно отправить одного пассажира. Вот этого.
— Какие пассажиры! — засмеялся дежурный. — Мы тут скоро водолазами заделаемся…
— Лягушками. Меня уже квакать тянет… — сказал другой летчик в комбинезоне, остальные заулыбались.
Петр Петрович протянул дежурному телеграмму. Тот прочитал, перестал улыбаться.
— Сами видите — ни взлететь, ни сесть. Ну, отсюда вытолкнем, а там не примут. Почта и та лежит. Вон пилот — с утра дожидается…
— Как же быть?
Дежурный пожал плечами:
— Может, к вечеру…
— Придется ждать, — сказал Петр Петрович, когда они вышли. — Одна надежда на самолет. А пока нужно побывать на «Моряке», всё ли там в порядке… Пошли?
Витька представил, как все ребята начнут спрашивать, смотреть на него, и покачал головой.
— Я лучше тут…
Петр Петрович внимательно посмотрел, кивнул:
— Добро. Я скоро обернусь.
Огромное поле аэродрома сверкало широкими лужами. Возле домика дежурного, будто куры у запертого курятника, сгрудилась стайка грязно-зеленых и серебристых «кукурузников».
Полосатая «колбаса» на шесте то надувалась, как маленький дирижабль, то мешком опадала вниз.
Витька никогда не видел самолетов вблизи. Он сделал несколько шагов к «кукурузникам» и вернулся. Разглядывать самолеты перехотелось. Он сел на скамейку возле домика. Маленькие черные муравьи хлопотливо суетились возле дырочки в земле, стараясь протолкнуть в неё серый комочек раз в пять больший, чем любой из них. Витька вяло удивился, почему это он так отчетливо всё видит, будто и самолеты, и полосатая «колбаса», и муравьи, и всё-всё вырезано и раскрашено яркими детскими карандашами. Только всё какое-то стало неслышное. Или у него уши вдруг испортились? Он потрогал уши. Нормальные. Может, потому, что так болит голова? Он наклонился и, скорчившись, прилег. Край земли у самого горизонта стал приподниматься, полез вверх…
Он вскочил, едва не свалившись со скамейки. К домику приближался пилот в комбинезоне. Тот самый, что сидел у дежурного. Только теперь он шлем держал в руках и волосы у него были длинные. Выходит, он — женщина? Женщина-пилот внимательно посмотрела на Витьку и ушла в домик. Солнце склонилось к западу. Справа, над морем, набухали облака, подножие их у горизонта темнело синеватой изгарью. Полосатая «колбаса» уже не опадала пустым мешком, а моталась под окрепшим ветром. А Петра Петровича всё нет…
Петр Петрович пришел. На плече у него болтался Витькин рюкзак.
— Ну как? — спросил он, опуская рюкзак на скамейку. — Поешь, там ребята положили. А я узнаю.
Вернувшись, он присел рядом, озабоченно посмотрел на небо.
— Билет дали. На всякий случай. Говорят, попробуют.
Они сидели молча и ждали. Из домика, натягивая шлем, вышла женщина-пилот. Дежурный с порога прокричал:
— Так не забудь, Маруся, — в клеточку! В универмаге недавно были… Зайди обязательно!
— Ладно! — отозвалась Маруся.
Она подошла к стоящему с краю серебристому «кукурузнику», стянула с мотора брезентовый чехол. Откуда-то появились двое парней в засаленных комбинезонах, взялись за концы крыльев и легко, как послушную лошадку под уздцы, откатили самолет. Маруся влезла в переднюю кабину, подняла руку. Один из парней покачал пропеллер, резко крутнул его. Пах, пах… — выстрелил мотор и ровно затарахтел. Пропеллер исчез, вместо него заструился зыбкий прозрачный круг. Потом мотор заглох, пропеллер снова появился, покачался и застыл. Маруся вылезла, открыла дверцу второй кабины. Парень принес и бросил в неё брезентовый мешок. «Почта», — подумал Витька. Маруся обернулась к нему:
— Давай!
Витька подхватил рюкзак. Петр Петрович помог расправить лямки, протянул руку.
— Ну, Виктор, вот твой билет. Будь здоров. И держись!
Сгорбившись, держась за лямки рюкзака, Витька пошел к самолету. Маруся спустила подножку у дверцы кабины.
— Влезай. В случае чего — вон лежит бумажный мешок…
Витька кивнул, хотя не понял, зачем ему бумажный мешок… Петр Петрович, стоя в отдалении, махал рукой. Маруся закрыла дверцы. В полукруглый прозрачный колпак над головой были видны только небо в наплывающих тучах, мотающаяся на ветру полосатая «колбаса» и крыша домика. За стеклом, отделяющим место пилота, появилось лицо Маруси, она кивнула ему и отвернулась. Мотор снова затарахтел, самолет дернулся, стал раскачиваться и подпрыгивать. Качка незаметно кончилась, мотор загудел тише, ровнее, и в колпаке показалась земля. Она накренилась набок, словно собиралась опрокинуться. На краю поля возле домика стояли игрушечные самолеты. Поодаль Витька различил крохотную фигурку, в которой угадал Петра Петровича.