В следующую субботу их встреча наконец состоялась. Луи Дювиль повез ее в парк Сен-Клу, длинные аллеи которого казались начертанными рукой безутешного меланхолика. В ноябрьских ранних сумерках гуляющих было мало и даже у прудов никого не было. Г-жа Зарагир полагала, что Луи поведет ее пить чай в какое-нибудь заведение и надела на ноги туфельки на высоком каблуке, чрезвычайно неудобные для прогулок. Она шаталась, опираясь на руку Луи, а потом и вовсе повисла на нем, изображая усталость, как это часто делают кокетливые дамы, которые, дабы понравиться кавалеру, стараются вести себя как маленькие девочки. Сперва они не вспоминали о прошлом. Луи Дювиль поблагодарил ее за письмо, она вздохнула, у него был скучающий вид, и вскоре он предложил ей сесть на скамью.
— Вы замерзли? — спросил он.
— Да, немножко.
— Тогда давайте вернемся.
— Ах, нет! Мне не хочется так сразу с вами расставаться.
Он посмотрел на нее.
— Вам не хочется расставаться со мной? Вам?
— Ах, не говорите об этом! Как могла я, любя вас, сделать то, что я сделала? Умоляю, скажите еще раз, что вы простили меня.
— Скажите мне, что вы меня любили, — ответил он.
— О, да! Я вас любила, да, я любила вас, — сказала она и протянула ему руки. Он поцеловал их.
После этого не говорить больше о прошлом они уже не могли. Дни, проведенные в Вальронсе и на ее родине, всплывали у них в памяти один за другим. Они вспоминали одни и те же эпизоды с теми же чувствами, хотя при этом мысли их отнюдь не совпадали. Г-жа Зарагир, слегка поддаваясь воспоминаниям, думала лишь о том, как бы получить от Луи Дювиля еще какие-нибудь знаки расположения, которые сделали бы ее мужа совсем счастливым. А вот Луи Дювиль, взволнованный воспоминанием о прекрасных днях той любви, искал повод отомстить человеку, который его унизил. В финале этой комедии, разыгранной ими, г-жа Зарагир полагала, что вернула себе его сердце, свободное от обиды, а Луи думал, что вновь завоевал женщину, легко воспламеняющуюся любовью. К тому же она ему действительно нравилась.
— Давайте сходим сегодня вечером куда-нибудь, — предложил он ей.
— Ах, у меня такое ощущение, что я приехала в Париж только из-за вас.
Он проводил ее до дома Даже, пригласил их в театр, и они приняли приглашение. В тот вечер г-жа Зарагир буквально сияла, подбадриваемая мыслями о том, как великолепно ей удалось осуществить замечательный план. Луи восхищался ею, она приходила от этого в восторг и, решив поговорить с ним начистоту, спросила, в котором часу они увидятся завтра.
— В пять часов.
— А куда мы пойдем?
— Куда вы захотите.
— Тогда давайте останемся дома. Тут мы сможем поговорить в более спокойной обстановке.
Луи Дювиль, ложась спать, перечитал письмо г-жи Зарагир. Ее искренность будила в нем некоторые угрызения совести, и когда на следующий день он явился к ней, его сознание было не совсем свободно от чувства вины.
— Входите, входите. Мне надо сказать вам что-то важное. Правда, я не знаю с чего начать. Я и смею и не смею. Я смущаюсь, помогите мне. Это долгий разговор, — сказала она, увлекая его в малую гостиную.
— Тем дольше будет мое удовольствие слушать вас. Ваш чудный акцент оживляет прошлое…
— Ах, надо ли постоянно вспоминать прошлое?
Он стоял, опершись спиной к двери, а она присела на банкетку перед камином.
— Как говорит мой муж, женщины используют дружбу только для того, чтобы заполнить промежутки времени, в которые любовь к ним не благоволит. Если не считать моментов влюбленности, считает он, то есть таких моментов, когда женщины принимают сугубо личную форму, чтобы отдаться силам воображения, любой вид присутствия заменяет им истинное общение. Он говорит, что дружба — это исключительно мужское чувство. Вы знаете его и…
— Я думал, что знаю, — перебил ее Луи.
Г-жа Зарагир с грустью посмотрела на него.
— Ирония мешает откровенности, — сказала она, еще раз процитировав мужа, и затем продолжила: — Взаимная любовь достаточна, чтобы полностью удовлетворить женщин, но мужчине для полноты жизни этого мало. Я ревную мужа к его ностальгии о прошлом. И хотела бы покончить с этим.
— И что же?
— Так вот, как вы думаете, если бы ваш отец и мой муж встретились бы, как случайно встретились мы с вами, то повел ли бы г-н Дювиль себя по отношению к моему мужу так же, как вы повели себя по отношению ко мне? Как по-вашему, возможно ли примирение между ними?
— Не знаю. Может быть, со временем, по прошествии какого-то долгого периода времени…
— Долгого периода времени? Почему? Почему ваш отец продолжал бы сердиться на нас теперь, когда мы с вами помирились? Скажите ему это. Он не хочет встречаться с нами из чувства солидарности с вами. Но теперь между нами нет недоразумения. Ведь так? Или нет? Ну, поговорите с ним.
— Можно подумать, что вы просите меня о пустяковом деле. У вас это убедительно звучит, но я не верю, что ваше счастье зависит от этой дружеской услуги, от пустяка.
— От пустяка? — воскликнула она.
«Верность верна в большей степени чувствам, чем человеку, их вызывающему. Любимое существо — то всего лишь опора для чувства, а любовь — это потребность, которой нужен объект, чтобы предпринять попытку заручиться доказательствами между двумя бесконечностями». Догадываетесь, кого я цитирую?
— Нет.
— Вашего мужа.
— Да, но он говорил о любви, а я о дружбе.
— А я о верности, — ответил Луи и добавил: — «Верность, высшее проявление самопожертвования — единственная справедливая плата за все усилия, за моральное поведение и покорность. Как только верность исчезает, нас покидают соловьиные песни, и начинают звучать где-нибудь в другом месте, поверьте мне. Верность — это своеобразное царство, и, уничижая себя, человек обрекает себя риску на долгие времена». Вот что говорил когда-то нам ваш муж.
— Он лишился вас не из-за своей неверности, а из-за меня. И я хочу вернуть его вам. Я ревную его к его ностальгии. К тому же, разве смогу я быть счастливой, если совесть моя не будет чиста?
— Чистая совесть? Я вижу, вам нужно счастье во всех его видах. Наберитесь терпения, останьтесь здесь, подождите.
— Как я могу ждать, когда через неделю я уезжаю.
Слушая ее, Луи Дювиль придумал, как он сможет лучше всего отомстить.
— Уезжайте, — сказал он. — Ваше присутствие здесь в какой-то мере заставляет меня предпринимать усилия, которые в ваше отсутствие окажутся совершенно бессмысленными. Хотите, поговорим об этом в ваш следующий приезд?
Она посмотрела на него и подошла ближе.
— Я вам доверяю. Вы добры и поможете мне, ведь правда?
Вместо ответа Луи обнял ее. Она не сопротивлялась.
— Посвятите мне немного времени, и я сделаю все, что хотите, — сказал он ей на ухо.
Конечно, она не была влюблена в Луи Дювиля, но он не был ей неприятен. Она думала, что он влюблен в нее и, чтобы лучше удерживать его, сделала вид, что разделяет то волнение, которое он явно испытывал.
— Это безумство, мы сошли с ума, — прошептала она, потом резко освободившись из его объятий, добавила: — Если я останусь из-за вас, вы останетесь из-за меня?
— Я задержусь здесь еще на какое-то время. Что вы делаете сегодня вечером?
У г-жи Зарагир было уже приглашение на этот вечер, но оно ей внезапно показалось неинтересным.
— Сейчас погода такая, что ничего не стоит простудиться, — сказала она и пошла к г-же Даже, отдыхавшей в своей спальне.
— Я очень огорчена, но чувствую себя неважно. Меня трясет, у меня жар, и я легла бы в постель, да вот Луи Дювиль настаивает, чтобы я пошла с ним в кафе выпить чашечку бульона.
— Ну вот, я же говорила, что вы будете разбивать сердца, — ответила г-жа Даже.
При этом она не одобрила идею так поздно отменять ужин, назначенный в ее честь, и посоветовала превозмочь усталость и все же пойти туда. Г-жа Зарагир несколько раз кашлянула и сказала:
— Нет, я просто не в силах, я умираю.
Такое поведение очень не понравилось г-же Даже, и она заговорила об этом с мужем, когда они ехали в автомобиле.
— Только сумасшедшая может пойти ужинать в ресторан, когда она просто не в силах и умирает, — сказала она.
— Если Луи Дювиль ухаживает за госпожой Зарагир, я предпочел бы, чтобы это происходило не у нас, — ответил г-н Даже.
Увлечение и соблазн часто замутняют ум. Но Луи Дювиль, хотя и был увлечен, вел себя во время ужина достаточно умно. Он говорил о мимолетности времени, осуждал тиранство и путем некоторых сравнений сделал так, что Тижу потерял в глазах г-жи Зарагир всю свою прелесть. У нее даже мелькнула мысль, что в течение пяти лет она жила в заточении. Соблазн представился ей в невинном свете, и она даже подумала, не были ли щедроты Зарагира своего рода маневром, призванным удерживать ее вдали от взглядов и признаний других мужчин.
— Он всегда относился ко мне как к ребенку, как к живой игрушке, как к кукле, — сказала она. — Он действительно старался удовлетворить мои желания, но по существу моя душа никогда его не интересовала.
Она делала такое признание мужчине, который относился к ней не просто как к красивой женщине, но и как к умной женщине, каждое слово которой достойно внимания. Она откровенничала с ним, он слушал ее и отвечал так, что она в конце концов стала думать, что с помощью своего подсознательного нежно-отеческого эгоизма г-н Зарагир держал взаперти ее молодость и подавлял ее личность.
— Ах, как я был прав, полюбив вас, — прошептал он.
— Вы меня смущаете, я уже не знаю, кто я.
— Я покажу вам, кто вы и чего вы заслуживаете. Я восхищаюсь вами и жалею вас.
Женщины больше всего любят, чтобы их жалели. Жалеть их — долг приличия и, если мужчина не жалеет женщину, чье счастья он пытался обеспечить, то он в конце концов лишь дает ей повод жалеть себя.
В том, что говорил Луи, не было заметно стремления убедить, и г-жа Зарагир не могла бы обвинить его в том, что он оказал на нее влияние. Однако он сумел внушить ей, что она оказалась жертвой и что какие-то ее права были нарушены.