Петер же, пребывая в мечтах о собственной любви, был настолько глух к чувствам окружающих, что совершенно не обращал внимания на разворачивающиеся вокруг него битвы и душевные терзания. Он, ни о чем не подозревая, жил в мире, не имевшем ничего общего с миром дам, которых он призван был развлекать. Их пригласила к себе бабушка, он старался сделать их жизнь как можно более приятной, но твердо решил про себя не тратить на них все свое время. Однако поскольку влюбленные подруги исподтишка наблюдали за ним и за предполагаемой соперницей, подстерегая возможность побыть с ним наедине, ему стоило большого труда вырвать несколько мгновений для чтения, написания писем и размышлений.
Однажды в полдень подруги сидели рядом, отдыхая в тени деревьев, Мариза задремала над иллюстрированным журналом, а Катерина, занятая своими мечтами, бодрствовала. Вдруг она увидела, что Петер фон Эль вышел из дому. Он вертел на указательном пальце кольцо с ключами, которые поблескивали на солнце. Катерина последовала за ним:
— Куда вы собираетесь? — спросила она тихонько.
— На пляж.
— На пляж? Отличная мысль! Я бы тоже не отказалась искупаться. Вы знаете, где здесь магазины? Смогу я купить купальник?
— Поехали, — ответил Петер.
Шум отъезжающей машины разбудил Маризу. Она вскочила, побежала за автомобилем, звала их, в ярости топала ногами, даже принялась рвать на себе волосы.
Постигшая ее неудача вскоре была забыта, так как на следующий же вечер представилась возможность взять реванш. Г-жа Валь-Дидье расположилась в туалетной комнате. Непричесанная, ненакрашенная, она, завернувшись в пляжный халат, красным лаком покрывала ногти на ногах, и, хотя все располагало к мирной болтовне, г-жа Лежан, наблюдавшая за ней, неожиданно заявила, что голодна:
— Охотно съела бы пару гренок, — сказала она.
— А что мешает тебе позвонить и заказать хоть полдюжины?
— Никто лучше себя самой не сделает, спущусь-ка я в буфетную, так будет проще всего, — ответила Мариза и вышла.
В гостиной Петер фон Эль запечатывал письмо.
— Я вас не отрываю? — спросила она, развернув перед ним какую-то бумажку. — Это рецепт. Не соблаговолите ли вы отвезти меня в аптеку?
— Нисколько не отрываете. Я, видите ли, собирался съездить на почту.
— Вы так часто пишете…
— Письма заменяют тем, кто в разлуке, прогулки и беседы. Они порой отображают жизнь такой, какой она должна бы быть. Но пойдемте, я отвезу вас. Будем надеяться, что аптеки еще открыты.
Забытая в своей туалетной комнате Катерина Валь-Дидье постепенно поняла, что осталась одна. Сначала она подождала, потом забеспокоилась, и пришла к выводу, что с ней сыграли злую шутку. Растопырив пальцы ног, она встала, на пятках прошла через ванную, открыла дверь и крикнула изо всех сил: «Мари-и-и-за! Ма-ри-и-за!» Встревоженная горничная решила, что случилось что-то ужасное, и примчалась, крича на ходу:
— Что, пожар?
— Дело не в этом, — ответила Катерина и, чтобы успокоить ее, закурила.
— Все может случиться, — заметила горничная.
— Вы не видели г-жу Лежан?
— Видела, она уехала с г-ном фон Элем.
— Уехали без меня? Не предупредив? Да еще в такое время? Это нелюбезно с их стороны, благодарю вас.
— К вашим услугам, — ответила уходя горничная.
Г-жа Валь-Дидье в сердцах швырнула сигарету на плитки пола. «Ага! Гренки, говорите! Теперь я буду знать, что означают гренки», — в ярости повторяла она, продолжая свой туалет.
Подобные случаи и уловки повторялись все чаще. Катерина и Мариза, используя любые хитрости, изощренные и грубые, старались остаться наедине с Петером, а когда он возил их кататься на машине, оспаривали, кому достанется место рядом с ним.
Прогулки стали походить на экскурсии. Они посетили замки Луары и однажды даже заночевали в придорожном трактире. Петер фон Эль с блеском исполнял роль гида.
— Вы просто кладезь премудрости, — твердили дамы в один голос.
— Нет, кладезь премудрости — это то, что мы видим перед собой, — отвечал он.
К обеим он относился одинаково. Его серьезность увеличивала значимость каждого взгляда, каждого слова, которое он произносил. Вскоре в его галантности появились нотки благовоспитанной фамильярности, и порой г-жа Валь-Дидье, которая вдруг на минуту решала, что он предпочитает ее, в следующее мгновение отказывалась от иллюзий в пользу Маризы, которая, в свою очередь, не более чем на миг испытывала превосходство.
Так они прожили две недели, и вот однажды, дождливым вечером, они застали его в гостиной, где, сидя спиной к окну, он рассматривал альбом:
— О, фотографии! Чьи? Ваши? Военные? Покажите! Покажите! — вскричала Мариза.
— Как это нескромно, — сказала ей Катерина.
Петер фон Эль замялся:
— Нескромно? Нет, почему!
— Тогда показывайте, — повторила г-жа Лежан. — Странно, вы как будто боитесь.
— Боюсь? Вы ошибаетесь, только если боюсь показаться неблагодарным.
— Неблагодарным?
— Ну да. Вы делитесь со мной радостью, и мне не хотелось бы омрачать ее своим беспокойством.
— Беспокойство? Как ее зовут? — спросила Мариза.
Вопрос рассмешил его, а у Катерины защемило сердце. Но содержимое альбома живо интересовало ее, она опасалась, что он может закрыть альбом, и, довольно ловко давая выход любопытству, сказала:
— Недаром говорят, что любое беспокойство не вредно обсудить.
— Скорее даже, не беспокойство, я сгораю от нетерпения, — ответил он. — Ведь память способна оживить в душе образы, и тогда ощущаешь свою беспомощность.
— Вот поэтому мне больше нравятся фотографии, — откликнулась Мариза. — Фотографии — их все же можно потрогать, подержать в руках! Не то что воспоминания в чистом виде, о которых вы говорите…
Петер фон Эль протянул им альбом и сразу, казалось, забыл об их присутствии. Полузакрыв глаза, опершись подбородком на спинку кресла, он как бы самому себе стал монотонно рассказывать склонившимся над страницами дамам о прожитых годах. Иной раз в его повествовании проскальзывало какое-нибудь иностранное слово, и перед ними возникали картины: колокольни, леса, уходящие солдаты, какая-то девушка на фоне величественных пейзажей восточной Европы. Как-то в парке, со всех сторон окруженном лесом, после холодной, наводящей тоску осени, случилось ему на закате встретить утреннюю зарю и насладиться рвущими сердце поцелуями. «Слова — это камень и кровь, этими сгустками крови и камнями, падающими у нас изо рта, мы стараемся продлить существование любимых вещей. Человек рассказывает о своем доме, и тот запечатлевается в памяти других людей, и любовь, о которой он сумел поведать им, годами заставляет биться тысячи сердец. Нужно уметь говорить о том, что любишь, ведь молчание — это забвение».
Г-жа Валь-Дидье и г-жа Лежан не поняли смысла сказанного, тем не менее слова Петера фон Эля произвели на них большое впечатление.
— Какая красивая девушка. Кто она? — спросили они, возвращая ему альбом.
— Ее зовут Матильда. Скоро я поеду за ней, и мы, возможно именно здесь, сыграем свадьбу.
В тот вечер подруги оплакивали несчастную любовь Петера фон Эля.
— Подумать только, ведь вскоре он узнает о смерти бедняжки! Как грустно, как прискорбно, просто ужас. С ума сойти можно, — сказала г-жа Валь-Дидье.
— Да, сойти с ума от печали и унижения. Бедняга Петер! От него так давно все скрывают, заставляя любить мертвую, писать письма мертвой! Он видит как шевелятся ее губы, получает письма, которые, как он думает, писала она, они несут ему поцелуи женщины, лежащей в могиле. Скажи мне, разве это гуманно?
— Нет, негуманно и даже опасно, человек, находясь в одиночестве, влюбляется все сильней…
— Да, все так, но, благодарение Богу, разлука часто не согласуется с верностью. Начинаешь страдать, устаешь, отчаиваешься, а потом в один прекрасный день встречаешь кого-то, кто отвлекает тебя.
— Говори за себя, — возразила г-жа Валь-Дидье, всем своим видом показывая: «Соблюдайте дистанцию».
— Ой, прошу тебя, не строй из себя святую невинность. Ты прекрасно понимаешь меня. Что ново, то и мило, дорогая моя, тебе это известно не хуже, чем мне. Новое увлечение, — и пожалуйста, хоп! ты на другом свете. Долой прошлое, долой воспоминания, едва ощущаешь слабые угрызения совести. До свидания, день вчерашний, нас интересует завтрашний! Знакомо ли тебе что-либо хуже, чем мужчина, с нетерпением ожидающий тебя, который продолжает любить и которого ты уже не любишь, потому что влюблена в другого? С этой минуты он мешает тебе, раздражает, и ты жалеешь его до того, что начинаешь ненавидеть. Какая досада! Он готов, бери его, а у тебя, несмотря ни на что, доброе сердце, и ты отдала бы все на свете, чтобы избавиться от него, то есть за то, чтобы он полюбил другую. Женщина искренне способна желать счастья мужчине только тогда, когда он ей самой не нужен. У мужчин в отношении женщин абсолютно то же самое. Петер, возможно, очень романтичен…
— Или романичен, — перебила ее Катерина.
— Романтичный, романичный, назови как угодно, но Петер в конце концов такой же, как и другие мужчины, а ты, без сомнения, самая тонкая и самая элегантная женщина из тех, кого он встречал за последние годы.
— А ты — самая веселая, самая беззаботная. А это важно, поверь.
— Полно, Катерина, почему ты думаешь, что он равнодушен к твоему очарованию?
— А почему ты не признаешь, что его покоряет твоя веселость?
— Он предпочитает серьезность.
— Да нет же, как раз смех, веселье.
— Катерина, я вижу тебя насквозь. Ты стараешься ему понравиться. Ты его обожаешь, с ума по нему сходишь.
— Кто, я? Господи Боже, как ты ошибаешься! Посмотри на себя прежде, чем толковать о сумасшествии. Ты его забавляешь и прекрасно знаешь об этом.
— А я уверена, что ты влюблена в него…
— Нет, это ты…
— О! Сколько можно лгать! — перебила г-жа Лежан.
— Если уж я лгу, то ты — лгунья в квадрате, — ответила улыбаясь прекрасная г-жа Валь-Дидье.
Так обе лгуньи продолжали подтрунивать друг над другом, но ни одной не удалось вывести другую на чистую воду.