— Петер, Петер! — вскричали они.
— Матильда, моя Матильда!
— Увы! Бедное дитя, дорогой мальчик…
— Значит, вы знали?
— Увы…
— Вы узнали об этом давным-давно? Кто вам сообщил?
— Нам написал ее отец.
— А Татина?
— Она нам не писала, — ответила, рыдая г-жа фон Эль.
— Конечно, потому что она писала мне, а вы, вы все знали, всем все было известно. — Петер закрыл руками лицо. — О, теперь я понимаю, почему вы настаивали, чтобы я уехал. Дома кто-нибудь мог проговориться, и я давно бы узнал о том, что жизнь моя кончена, тогда как в Нормандии никто не знал даже о существовании Матильды, кроме бабушки, которая рассказала обо всем г-же Валь-Дидье. На что она надеялась?
— Как и мы, она боялась за тебя, — ответил отец.
— Да, как и вы, она надеялась, что во Франции какая-нибудь красивая женщина или избалованная девица смогут отвлечь меня от Матильды… Вы говорите с мертвецом, мне остается только устроиться рядом с моей мертвой невестой.
Г-жа фон Эль бросилась в объятья мужа.
— Ах! — кричала она, — видно, суждено нам, чтобы война и любовь отняли у нас деток!
— Да, — ответил Петер и, не говоря больше ни слова, повернулся, хлопнул дверью и уехал туда, где нашла последний приют Матильда.
Вдали от Средиземного моря, вдали от суетного мира, где страсть — безделица, в день святого Гаэтана он прибыл в горную деревушку, прошел на кладбище, которое раскинулось на лесной поляне. Он переходил от могилы к могиле, разыскивая имя, разыскивая цветок, время от времени он звал Матильду. Матильды там не было. «В домовой церкви, быть может», — подумал он и вернулся в парк, где полтора года назад встретил на закате утреннюю зарю, подошел к церкви, но она была закрыта. «Откройте, откройте!» — восклицал он, барабаня кулаками в дверь. Тишина. Готовый к любым бурям, он бросился в замок, одним прыжком взлетел по лестнице, прошел в вестибюль и очутился лицом к лицу с папашей-громовержцем. Петер фон Эль замер на месте, потом отступил на шаг.
— Моя Матильда! Вы чудовище! Вы погубили ее. Где она? Хочу встать перед ее могилой на колени и умереть.
— Да, я — чудовище, но сейчас не время для разговоров. Ступайте за мной. Идите, преклоните колени и умрите, раз вы этого хотите.
Петер фон Эль последовал за ним в библиотеку, где Матильда, которой Татина читала вслух, сидела в шезлонге, рядом с ней стояла клетка с птичками.
— Матильда, смотри кого я привел, — сказал ей отец, и Матильда, увидев Петера фон Эля, вскричала:
— Этого не может быть!
Как описать охватившее их счастье! Матильда, застыв в объятиях Петера, повторяла: «Не может быть», ее отец смеялся и рыдал, а Татина застыла на месте.
Постепенно они осознали реальность происходящего.
— Посмотри, как я счастлива. Я счастлива, папа-громовержец, — тихонько сказала она, но он избегал ее взгляда, отвернулся и посмотрел на Петера фон Эля.
— Если я с трудом могу простить причиненные вашим молчанием моей дочери страдания в последние две недели, так это потому, что сам столько страдал от того, что она обманывала меня, — сказал он ему. — Вы переписывались? Татина стала вашей сообщницей? И моя строгость была не больше, чем мостом, под которым вы встречались? Я подозревал об этом, но когда Матильда явилась под этот мост на свидание, а там никого не оказалось, я увидел, насколько она несчастна, и не смог этого вынести.
— Вы? Вы не смогли вынести горя Матильды? Вы, который мучил нас столько времени? Вы, написавший моим родителям письмо, в котором сообщили о ее смерти?
— Я?
— Да, вы.
— Нет. Это неправда. Мог ли я, рискуя накликать беду, заявить о смерти своего живого ребенка? Смерть Матильды? Нет. Я написал вашим родителям, чтобы вы прекратили свои настойчивые преследования. Ваши притязания на нее, г-н фон Эль, мешали моим планам. «Матильда мертва, мертва для него», вот точные слова письма, которое они получили. Они не поняли. После всех обрушившихся на них бед мрачное настроение сыграло с ними злую шутку: они сочли известием о смерти отказ на ваше предложение руки и сердца.
— Но ведь я же вам писала, — воскликнула Татина. — Вы знали, что Матильда жива и думает только о вас. С тех пор, как она выздоровела, она не переставая плакала. Три дня, десять дней, пятнадцать, больше двух недель ни единого слова от вас, ни одного письма!
— Мне сказали, что вы обманываете меня.
— Ну, хватит! — прервал их папа-громовержец. — Подойди сюда, дитя мое, возьми Петера за руку и, раз твоя жизнь зависит от него, раз для того, чтобы ты жила, нужно… — начал было он, потом повернулся и вышел из комнаты.
Холодное молчание разлуки пало на дом г-жи Валь-Дидье. Письма к Петеру фон Элю валялись на столике в вестибюле, потому что никто не знал его адреса.
Потребность говорить о возлюбленном с женщиной, которая его знала и любила, толкнула Катерину написать Маризе. Она умоляла ее вернуться. Их воссоединение началось с рыданий, перешло в извинения и закончилось клятвами в вечной дружбе. И все же три сердца не переставали страдать. Ни смеха, ни музыки не слышалось более под крышей дома г-жи Валь-Дидье, и ничто после отъезда Петера фон Эля не могло утешить бедных женщин в их горе и печали.
Клотильда бродила угрюмая, Катерина выглядела печальной, Мариза задумчивой, а г-н Валь-Дидье, приезжавший на уик-энд передохнуть, находил, что вечера стали невыносимо длинными в компании дам, которые никуда не хотели идти и, казалось, утратили вкус к развлечениям.
В конце сентября произошло важное событие, которое могло вернуть их к жизни. Как-то утром, когда они еще лежали в постелях, каждая на подносе с завтраком нашла письмо, адресованное ей. «Дорогая моя, приезжайте отужинать со мной 27 сентября в восемь часов. Умоляю вас и очень настаиваю, — писала г-же Валь-Дидье бабушка Петера фон Эля. — Что за старая дура! — можете подумать вы. Возможно, если умолять глупо. 27-го Петер будет у меня, необходимо, чтобы вы приехали. Я уже так стара, что у него нет от меня секретов, но даже если бы и были, я бы сразу догадалась. Он ничего не может утаить от меня. Я знаю, что он вас покинул без единого слова прощания, даже не поблагодарив. Знаю и то, что он еще не успел вам написать. Совершенно непростительно, но вы слишком добры, чтобы не найти ему оправдания, чтобы не отнестись благосклонно и не простить его, узнав об обстоятельствах отъезда и о событиях, развернувшихся с тех пор. Ваша очаровательная дочь чуть не убила его, сообщив о смерти Матильды. Благодарение Богу, он сбежал, и это его спасло. Ему столько предстоит вам рассказать, что я замолкаю. Нескромность — большой порок. Петер так нуждается в вашей дружбе. Приезжайте, не расстраивайте его, вот все, что я могу сказать».
Г-жа Валь-Дидье встала:
— Я получила призыв о помощи, и, слава Богу, выбора нет — выезжаю завтра же.
Горничная, к которой она обращалась, спросила, какое платье упаковывать.
— Голубое, пожалуйста, — ответила она.
— Мадам права. В голубом везде чувствуешь себя удобно. Спокойный цвет.
— Именно спокойный. Человек в несчастье нуждается в покое, нежности и преданности. Нуждается в женском сердце. Бедняга, ему нужна такая женщина, как я.
— Но по виду месье не скажешь, что он нуждается в этом во всем!
Г-жа Валь-Дидье не стала разрешать это недоразумение.
— Увы! — только и ответила она. Ни Маризе, ни Клотильде она не сказала о полученном письме, но предупредила, что г-н Валь-Дидье требует ее присутствия на банкете, который устраивают в его честь.
«Не зная, куда вам писать, отсылаю эти несколько строчек к г-же Валь-Дидье, — писала бабушка Петера фон Эля Маризе Лежан. — Через три дня мой внук будет здесь. У него нет от меня секретов, к тому же я догадываюсь о его желаниях и мыслях. Вы были так добры к нему, так помогли, поэтому я настаиваю на своем приглашении. Не откажите ему в удовольствии снова увидеть вас и приезжайте к ужину 27-го в восемь часов. Вас ожидают приятные известия».
Г-жа Лежан быстро встала и спустилась в столовую посмотреть расписание поездов.
— Он не умер, он жив, — сказала она ничего не понимающему дворецкому. — Он слишком плохо себя вел, чтобы осмелиться самому позвать меня. Несчастный человек нуждается в развлечениях, шутках и шалостях. Чтобы вернуться к жизни, ему нужна такая женщина, как я.
Ни Катерине, ни Клотильде она не сообщила о полученном письме и пыталась придумать предлог для своего отъезда, когда г-жа Валь-Дидье объявила, что уезжает в Париж.
— Отлично, а я как раз навещу свою сестру, она живет под Лионом, — ответила Мариза. — Она зовет меня к себе с прошлой весны.
«Я не знакома с вами, но знаю, как мой внук любит вас, — писала бабка Петера фон Эля Клотильде. — Через три дня он будет у меня, и я приглашаю вас поужинать с ним 27-го в восемь. Я знаю, он прозвал вас «непоседа», так вот, маленькая «непоседа», вы совершили чудо. Мы так беспокоились, зная, что Петер может получить известие, которое способно погубить его, и тут ему повезло — он встретил вас. Какая удача! Вы оказались смелее нас, вы открыли ему то, что мы не осмеливались сообщить, и ваша храбрость спасла его. Спасла! У него нет от меня тайн, а если бы и были, я сама догадалась бы, ведь я уже очень стара. Благодаря вам, он уехал с разбитым сердцем преклонить колени на могиле возлюбленной и, благодаря вам, стал счастливейшим из смертных. Спасибо вам, дорогое дитя, спасибо! Я вас жду. Я вдруг обнаружила, что поступаю неправильно, приглашая вас, не предупредив вашу прелестную мать. Извинитесь за меня перед ней и попросите, если дела помешают ей вас сопровождать, отпустить вас одну, я стану для вас самой лучшей дуэньей. Я непрестанно думаю о счастье Петера. Только о нем и нужно думать».
Клотильда вскочила с кровати, оделась и помчалась на пляж к своей подруге.
— Иди скорей сюда. Мне нужно с тобой поговорить. Бабушка Петера фон Эля пишет…
— Что он умер?
— Нет! Ты что? Он жив.
— О! Я решила…
Они отошли в сторону.