я, окружив его, мы вчетвером ликовали и извергали из себя плоды самой гнусной на свете похоти.
— Для меня это одна из самых восхитительных страстей, — сказала Клервиль, — и я никогда не смогу противиться ей. До конца своей жизни я буду использовать любую возможность, чтобы испытать такое блаженство.
— И вы можете ничего не опасаться, — добавила Дюран, — так как отравление — надежный и безопасный способ убийства: не остается никаких свидетелей. Откуда здесь взяться уликам? Пусть даже по следу бросится самый опытный врач, все его искусство окажется бессильным перед этой тайной; последствия яда неотличимы от признаков естественных кишечных заболеваний. Вам достаточно только твердо стоять на своем и начисто отрицать свое участие. Словом, такие преступления всегда остаются безнаказанными. До тех пор, пока не обнаружится ваш мотив убийства, вам нечего опасаться.
— Продолжай, искусительница, продолжай, — с улыбкой заметила Клервиль. — Глядишь, в одну прекрасную ночь я воспользуюсь твоими советами и опустошу весь Париж.
Дюран произнесла какое-то заклинание, и сильф испарился.
— Теперь пойдемте в сад, — сказала она и добавила извиняющимся тоном, — правда, боюсь, что там особенно нечего смотреть: прошлой зимой стояли такие сильные морозы, что большая часть моих растений погибла.
Сад, угрюмый и сильно затененный, напоминал собой кладбище; под высокими раскидистыми деревьями росли редкие растения невзрачного сероватого цвета. Любопытство привело нас в дальний уголок, где мы заметили свежевзрыхленную землю.
— Очевидно, здесь вы и прячете плоды своих преступлений? — спросила Клервиль.
— Пойдемте дальше, — ответила колдунья, увлекая нас в другую сторону, — я лучше покажу вам то, чем можно убивать, нежели то, что уже обратилось в прах.
Она начала объяснять нам свойства растений, мимо которых мы проходили, а я с нетерпением поглядывала в сторону кладбища, устроенного в дальнем конце сада.
— Послушайте, мадам, — наконец не выдержала я, — нельзя ли привести сюда девочку лет четырнадцати и испытать на ней яд, который вызывает самую мучительную агонию в человеческом организме? Мы выкопаем для нее яму на кладбище, и пусть Природа примет свою жертву; потом мы засыпем ее землей и все трое испытаем оргазм на могиле.
— Я всегда к вашим услугам, — ответила на это Дюран. — Кстати, я предвидела такую просьбу и уже приготовила девочку. А теперь взгляните еще раз на кладбище: видите вон в том углу свежевыкопанную яму? Так что могила готова.
В самом деле неподалеку от нас под кайенской смоковницей стояла, в чем мать родила, прехорошенькая девчушка; но могилу мы не смогли увидеть, как ни напрягали свои глаза, потом вдруг, самым чудесным, непостижимым образом, в отдалении словно разверзлась земля, и нашему взору предстала свежая чернеющая яма.
— Ну и как! — торжествующе взглянула на нас колдунья, а мы, не отрываясь, с изумлением взирали на чудо. — Вам не страшно?
— Страшно? Совсем нет, но мы ничего не понимаем.
— Природа подчиняется мне беспрекословно, — ответила Дюран. — Она всегда покоряется воле того, кто постиг ее тайны. Зная химию и физику, человек может все. Архимед не мог найти место, чтобы установить свой рычаг, иначе он перевернул бы весь мир, а мне требуется всего лишь одно растение, чтобы уничтожить этот мир за пять минут…
— О, восхитительное создание! — И Клервиль крепко прижала ее к своей груди. — Как я счастлива, что встретила, наконец, человека, чьи возможности отвечают моим целям.
Мы взяли за руки девочку, открыли калитку, отделявшую сад от кладбища, и оказались в стране мертвых. Судороги жертвы начались в тот же миг, когда ей дали яд.
— Давайте присядем вон там, — предложила я, указывая на то место, где земля была недавно вскопана.
— Я словно читаю ваши мысли, — улыбнулась колдунья.
С этими словами она достала из кармана небольшую коробочку, открыла ее и посыпала землю каким-то порошком. И мы увидели новое чудо: многочисленные скелеты, появившиеся у наших ног будто по мановению волшебной палочки.
— О, лопни мои глаза! — вскричала Клервиль, опускаясь на груду истлевших тел. — Какое прекрасное зрелище! Сбрасывайте скорее одежду, давайте ласкать друг друга, пока издыхает эта сучка!
— Отличная мысль, — одобрительно кивнула Дюран. — Мы будем кататься обнаженными по этой падали и испытаем неземное блаженство.
— Мне кажется, — заметила я, дрожа от вожделения, — ^ что эти отполированные кости могут послужить нам вместо мужских членов.
Клервиль, едва не задохнувшись от восторга, схватила массивную бедренную кость и вставила ее в свою вагину.
— Это хорошо, — сказала я, — но этого мало: мы должны сесть верхом на черепа таким образом, чтобы носовая кость упиралась нам в задний проход, вот посмотрите, как делаю я…
— Подвинься немного влево, — подсказала мне Дюран. —
Там как раз валяется голова, возможно, еще не остывшая, но во всяком случае свеженькая — это тот самый мальчик, которого мы с вами умертвили сегодня. Погодина минутку, Жюльетта, я нашла его руку, и она будет ласкать тебе клитор.
Что еще добавить, друзья мои? Исступление и сумасбродство овладели нами; мы, прямо на ходу, придумывали и совершали сотни поступков, еще более мерзких, жутких и похотливых, а перед нашими глазами на краю могилы расставалась с жизнью девочка, извивавшаяся в неописуемых конвульсиях; наконец они прекратились, тело жертвы содрогнулось в последний раз и соскользнуло в яму, и это стало толчком к бурному оргазму: я испытала его в объятиях двух обезумевших женщин, одна из которых облизывала мне соски, другая жадно глотала мою слюну, и они обе забрызгали меня своей спермой. После этого мы оделись и возобновили прогулку, умиротворенные, как троица блаженных, только что совершивших в высшей степени доброе, богоугодное дело. Обойдя весь сад, мы возвратились в дом, где хозяйка обратилась к нам с такими словами:
— Двое грудных детей, которых вы видите в люльке, служат мне рабочим материалом: я готовлю из него самые дорогие и сильные яды. Вы не желаете насладиться еще одним зрелищем?
— Охотно, — дружно ответили мы.
— Я так и думала, — сказала Дюран, — потому что чувствую в вас женщин с философским складом ума, которые видят в разрушении материи не более, чем простую химическую реакцию, и первостепенная важность научных результатов значит для вас намного больше, чем жизнь ничтожной твари. Итак, я начинаю.
Мадам Дюран вытащила детей из колыбели, одного за другим подвесила к потолку вниз головой за ноги, наподобие окороков, и жестоко выпорола их; когда из сведенных судорогой ротиков закапала розоватая пена, колдунья собрала ее в пузырек и продала нам за сто луидоров, еще раз подтвердив, что из всех приготовляемых ею ядов этот — самый сильный и опасный. Между тем дети, на которых Дюран больше не обращала никакого внимания, испустили дух прямо на крючьях. Кто из вас теперь усомнится в том, что для настоящего наслаждения требуется совершить хладнокровное преступление.
— Признаться, меня поразили секреты, которыми вы владеете, — сказала Клервиль, имея в виду все, что нам продемонстрировала любезная хозяйка.
— Вы многого еще не видели, милые дамы, — скромно отвечала Дюран. — Я держу в своих руках жизнь великого множества людей; я могу наслать чуму на всю страну, отравить реки и колодцы, распространить ужасные эпидемии, заразить воздух в близлежащих провинциях, навести порчу на дома, нивы, виноградники, послать жестокий мор на домашний скот, могу, превратить мясо скота в смертельную отраву, вызвать пожары в деревнях и сделать так, что неожиданно умрет человек, вдохнувший запах цветка или распечатавший полученное письмо, короче говоря, мне нет равных в искусстве злодейства.
— Но скажите, мадам, — спросила я, — как может человек, постигнувший все тайны Природы, допускать существование Бога? Когда сегодня мы спросили у вас, кто нас сношает, вы сказали, что это Бог.
На что Дюран ответила вопросом.
— Разве существует на свете сила, более могущественная, чем мужской член?
— Тогда все понятно. Ваш ответ вполне удовлетворил меня. Однако признайтесь нам, как на духу: вы верите в Бога?
— Милые мои, — начала колдунья, — чем больше мы изучаем Природу, тем больше вникаем в ее секреты; чем больше познаем ее мощь и силу, тем глубже убеждаемся в ненужности Бога: из всех мистификаций, придуманных людьми, идея этого пустого идола — самая отвратительная, самая нелепая, самая опасная и презренная; это привлекательная сказка, которая, в какой бы форме она ни существовала, представляет собой последнюю стадию человеческого безумия. Ведь предположить, что у Природы был творец, значит, совершенно недооценить ее возможности — только глухое невежество и потрясающее незнание всех последствий этой фундаментальной силы и перводвижителя всего сущего позволяет допустить наличие другой, более мощной силы, и только одни идиоты или негодяи признают Бога или верят в его существование. Чем же является этот придуманный Бог в представлении людей? Квинтэссенцией всех существ, всех свойств и всех сил, имманентной и невидимой глазу причиной всех естественных следствий. Постоянно сталкиваясь с непонятным поведением этого сказочного существа, наблюдая его то добрым, то злым, то ревнивым, то мстительным, люди все больше укреплялись во мнении, что оно имеет власть наказывать и вознаграждать. Но на самом деле их Бог — всего лишь Природа, а Природе чужда дискриминация, она не снисходит до того, чтобы судить свои творения, которые в ее глазах абсолютно равны и все равно безразличны для нее; коль скоро создание одного стоит ей не больше, чем создание другого, уничтожение вола для нее ничем не хуже, чем уничтожение человека.
— А каковы ваши взгляды на душу, мадам? — спросила Клервиль. — Дело в том, что ваша философия настолько близка нам, что мы хотели бы узнать все ваши принципы.
— Я — материалистка в своих взглядах на душу так же, как и во взглядах на Творца. Я очень внимательно прочитала все, написанное на эту тему философами, и пришла к глубокому убеждению, что душа человека, абсолютно похожая на душу всех животных, только по-иному организованная в силу особенности его органов, представляет собой не что иное, как частичку той эфирной жидкости, той бесконечно малой материи, источником которой служит солнечная энергия. Эта душа, которая, на мой взгляд, одинакова у всех живых существ, есть самый чистый огонь, какой существует во вс