ержье: она поставляет товар только для отъявленных распутников, которые жестоки в своих страстях и в любой момент могут довести тебя до смерти. Если ты, без утайки, поведаешь мне все свои вкусы и наклонности, я сам буду устраивать тебе исключительно выгодные свидания, где риска будет намного меньше, зато ты сможешь воровать всласть. Ведь воровство — обычное дело, из всех человеческих грехов это самый естественный; у меня самого долгое время была такая привычка, и избавился я от нее только благодаря тому, что стал приучать к этому других, что еще приятнее. Нет лучшего лекарства от мелких пороков, чем большие злодеяния; чем чаще мошенничаешь с добродетелью, тем скорее привыкаешь попирать ее, и в конечном счете твои чувства будут откликаться только на самое необычное и грандиозное. Вообще-то должен признаться, что ты упустила шанс получить за один присест целое состояние: я не знал о твоей слабости и в прошлом году отказал нескольким своим друзьям, которые сгорали от желания развлечься с тобой и могли озолотить тебя только за то, что ты оголишь свой восхитительный зад. — Нуарсей задумчиво помолчал и заговорил о другом: — Кстати, источником всех твоих неприятностей был бедняга Любен. На него пало подозрение хозяина, и он поклялся провести собственное расследование. Но не беспокойся, любовь моя, ты отмщена: вчера Любен отправился в «Опиталь», где и проведет остаток своих дней. Ты же должна знать, что обязана своим освобождением и разрешением твоего дела любезнейшему Сен-Фону, министру и моему большому другу. Против тебя были неопровержимые факты, назавтра тебя собирались предать суду, и уже собрали двадцать два свидетеля. Но будь их даже пятьсот, наше влияние отмело бы их в сторону; влияние это огромно, Жюльетта, и между нами говоря, мы с Сен-Фоном силой одного только слова, одного жеста можем снять петлю, накинутую на шею самого матерого преступника на земле, и вместо него отправить на виселицу святого. Так делаются дела, когда на троне сидят идиоты. Придворные водят их за нос, дурачат их, а эти тупые куклы воображают, будто царствуют и правят, между тем как на деле царствуем мы — они лишь наши орудия или, лучше сказать, единственные монархи в этом королевстве — наши —страсти. Мы могли бы стереть в порошок и Даннемара — у меня для этого достанет и сил и средств, но он такой же распутник, как и мы, о чем свидетельствуют его эксцентричные проделки. Никогда не тронь тех, кто похож на тебя, — вот мой девиз, и ты тоже можешь подписаться под ним. Герцог знает, что был не прав, когда так сурово обошелся с тобой, сегодня ему за это стыдно, он и думать перестал об украденных вещах и даже будет счастлив . увидеть тебя снова. Я беседовал с ним, и он просил только об одном: чтобы кого-нибудь повесили. Это будет сделано, он будет удовлетворен, а вместе с ним и мы. Однако я не советую тебе еще раз ходить к старику: мне известно, что он желает видеть тебя для того лишь, чтобы разжалобить твое сердце по поводу Любена, а этого делать не следует. Когда-то этот Любен служил и у меня, он меня немилосердно трахал, стоил мне кучу денег и настолько надоел, что я не раз подумывал засадить его за решетку. Теперь он в тюрьме, и мне кажется справедливым, если он там останется навсегда. Что же касается министра, он очень хочет встретиться с тобой; это произойдет нынче вечером, когда ты отправишься к нему на ужин. Он удивительно развратный человек. Порочные ad infinitum[63] вкусы, наклонности, страсти, фантазии… Думаю, не стоит предупреждать тебя об абсолютной покорности — это единственное средство продемонстрировать ему твою благодарность, что ты, так некстати, собиралась испытать на мне.
— Моя душа — точная копия вашей, Нуарсей, — с достоинством отвечала я. — От меня вы больше не услышите ни одного слова благодарности: я поняла, что вы помогли мне только для вашей же пользы, и мне кажется, от этого я еще сильнее люблю вас, поскольку вижу, что ничем вам не обязана. Что касается покорности, об этом можете не беспокоиться: располагайте мною — я ваша раба, я женщина и знаю свое место и свой удел, имя которому подчинение.
— Да— нет, ты не совсем права, — запротестовал Нуарсей. — Потому что твой талант, ум и характер ставят тебя неизмеримо выше всяческих форм рабства. К рабскому сословию я отношу замужних женщин и дешевых шлюх и исхожу при этом из законов Природы, которая хочет, чтобы подобные создания пресмыкались и лебезили перед нами, сильными мира сего, так как по ее замыслу они должны составлять класс слабых особей, но когда, в исключительных случаях, благодаря талантам, интеллекту, богатству и влиянию, они попадают в класс сильных, то автоматически обретают права этого высшего класса, и им становится дозволено все: тирания, угнетение, безнаказанность и полная свобода творить любые злодеяния. Я хочу, чтобы для меня и моих друзей ты была послушной женщиной и рабыней, а для прочих — деспотом, и обещаю, что предоставлю в твое распоряжение все возможности для этого. Ты, Жюльетта, полтора дня провела в тюрьме и заслуживаешь вознаграждения. Я знаю о твоих двенадцати тысячах годовой ренты, негодница, которую ты от меня скрыла. Но это не важно: я был в курсе твоих махинаций, и завтра же ты получишь еще десять тысяч, а министр просил меня передать тебе вот этот документ: он гарантирует ежегодный пенсион в тысячу луидоров плюс проценты с капитала, получаемого с больниц и домов призрения — калеки получат меньше похлебки, зато у тебя будет больше безделушек; одним словом, это обычная, распространенная повсюду практика. Если не ошибаюсь, это составит двадцать пять тысяч в год, не считая твоего жалованья, которое ты будешь продолжать-получать полностью и в срок. Теперь, радость моя, ты видишь, что последствия преступления не всегда бывают неприятными: добрые намерения — я имею в виду твою помощь Любеку — привели тебя в кутузку, а кража в доме Даннемара станет причиной твоего процветания, ну так что ты теперь скажешь? Поэтому, Жюльетта, злодействуй, сколько твоей душе угодно: теперь мы знаем необычайную силу твоего воображения, мы многое от тебя ожидаем и гарантируем, что любой твой поступок останется безнаказанным.
— Неужели человеческие законы так чудовищно несправедливы, Нуарсей? В одном тюремном каземате гниет невинная Год, а злодейка Жюльетта выходит из другого, обласканная фортуной.
— Так и должно быть, таков общий порядок, сладость моя, — рассмеялся Нуарсей. — Несчастливым суждено быть игрушкой в руках богатых и удачливых, законы Природы гласят, что одни люди подчиняются другим, и слабый обязан склонить голову перед сильным. Взгляни на этот мир, на законы, управляющие им: тирания и несправедливость — вот единственные устои любого порядка, и его первопричина может питаться только злом.
— Ах, друг мой! — с восторгом сказала я. — Узаконив в моих глазах все преступления, дав мне в руки все необходимые средства для их совершения, вы наполнили мою душу блаженством, спокойствием и… исступлением, таким исступлением, которое я не в силах выразить словами. И вы еще не хотите, чтобы я отблагодарила вас?
— — За что? Ты ничем мне не обязана. Я люблю зло и всегда буду пользоваться другими людьми, чтобы творить его. В данном случае, как и всегда, я законченный эгоист.
— Но должна же я доказать вам свои чувства за все, что вы для меня делаете…
— Тогда твори как можно больше зла и не скрывай его от меня. . — Скрывать зло от вас? Никогда! Преданность моя будет безграничной, вы будете хозяином моих мыслей и всей моей жизни, каждое мое желание будет известно вам, я буду делить с вами все свои радости… Однако, Нуарсей, я хотела бы попросить вас еще об одном одолжении: та женщина, приятельница Любена, что предала меня, — она не на шутку меня разгневала, и я жажду мести. Эту тварь надо наказать. Вы сможете это устроить и как можно скорее?
— Дай мне ее имя и адрес, и завтра же мы засадим ее за решетку. Там она и останется на всю жизнь. Между тем мы подъехали к дому Нуарсея.
— А вот и наша Жюльетта, — так Нуарсей сказал своей жене, которая хранила холодный и сдержанный вид. — Она снова с нами, живая и невредимая. Это прелестное создание оказалось жертвой клеветы, она самая прекрасная девушка в мире, и я убедительно прошу вас, мадам, по-прежнему оказывать ей почтение, какого она, по ряду известных вам причин, вправе от вас ожидать. — «Великий Боже!» — подумала я, заново обосновавшись в своих роскошных апартаментах, и еще раз мысленно обозрела блестящее положение, которое меня ожидало, и, оценив в уме богатства, коими мне предстояло владеть, ахнула от восторга.
Передо мной открывалась сказочная картина! Фортуна, Провидение, Судьба, Бог, Универсальная Идея — кто бы вы ни были, какое бы имя ни носили, — если вы таким способом наказываете человека, который посвятил себя пороку, то как можно отказаться от этого пути? Итак, решено — выбор сделан. А вы, восхитительные страсти, которые идиоты осмеливаются называть преступными, отныне вы будете моими богами, единственными моими божествами, единственными жизненными принципами и моим кодексом чести! Пока я дышу, пока бьется мое сердце, я буду идти за вами. Мои служанки приготовили мне ванну. Я провела в ней два часа, еще два — за туалетом и, свежая, как утренняя роза, явилась на ужин к министру. И мне сказали, что я выгляжу прекраснее, чем солнце, чей свет на два дня украла у меня кучка презренных и жалких негодяев.
КНИГА ВТОРАЯ
Господин де Сен-Фон, пятидесятилетний вельможа, в высшей степени одаренный живым остроумием, интеллектом и двуличием, был по характеру чрезвычайно коварный, жестокий и бесконечно тщеславный человек. Помимо всего прочего он обладал непревзойденным искусством грабить Францию и раздавать налево и направо предписания об аресте, которые очень выгодно продавал и которыми часто пользовался сам, подчиняясь велениям своей неуемной фантазии. В ту пору более двадцати тысяч человек обоего пола и разного возраста по его воле томились в тюрьмах, которыми было нашпиговано королевство. «Среди этих двадцати тысяч душ, — однажды признался он мне с небрежной улыбкой на губах, — нет ни одного виновного». Когда мы подъезжали к его дому, Нуарсей предупредил меня, что на ужине у министра будет еще один человек — господин Дальбер, верховный судья парижского парламента.