огатством, доставшимся ему от своего предка, а я тем временем старею в томительном ожидании счастливого часа, почему бы мне спокойно и хладнокровно не помочь Природе, у которой порой не доходят до этого руки, и самому, любым доступным способом, не ускорить процесс своего вхождения в права, дарованные мне свыше, коль скоро права эти задерживаются в силу какого-то каприза судьбы или случайности? Если эгоизм — общее правило, коим человек измеряет все свои действия, тогда — и это непременно так! — гораздо меньшее зло убить отца, нежели убить другого человека, потому что наши личные причины, чтобы избавиться от того, кто произвел нас на свет, всегда намного весомее и уважительнее, чем лишить жизни человека постороннего. И вот здесь-то есть еще один метафизический факт, о котором не стоит забывать: старость — путь к смерти; заставляя человека стареть, Природа подталкивает его к могиле, значит, тот, кто уничтожает старшего по возрасту человека, не совершает ничего дурного, кроме того, что исполняет ее намерения, вот почему у многих народов убийство стариков почитается за добродетель. Бесполезные для мира, лишняя обуза для общества, пожирающие припасы, которых и без того уже мало и не хватает молодым или которые молодые вынуждены приобретать по дорогой цене по причине чрезмерного спроса, престарелые люди не имеют цели в жизни, они просто вредны, и очевидно, что самое мудрое — ликвидировать их. Стало быть, это вообще не только никакое не преступление — убийство собственного отца, напротив, это благое деяние с точки зрения того, кому оно служит; для Природы это также благо, ибо избавляет ее от ненужного бремени. Этим нужно гордиться, поскольку отцеубийство проявляет силу, философский ум, самоуважение и, в конечном счете, приносит пользу обществу, избавляя его от сорняков.
Итак, Жюльетта, тебе предстоит совершить благородный поступок, то есть уничтожить врага твоего любовника, который, я уверен, служит государству на пределе своих сил и возможностей, ибо если — и не мне отрицать это — он в чем-то скуп, мелочен и даже жаден, Сен-Фон — все-таки великий министр: он кровожаден, алчен, у него мертвая хватка, он считает убийство необходимым для мудрого правления. Возможно, он не прав? Может быть, Сулла, Мариус, Ришелье, Мазарини — эти великие исторические личности — думали по-другому? Сомнений здесь нет и быть не может. Без кровопролития не может выжить ни один режим, и в особенности монархический: трон тирана цементируется кровью, и Сен-Фону еще предстоит пролить море крови; она должна пролиться уже сейчас. Соверши это, Жюльетта, и ты завоюешь расположение человека, который содержит тебя, как мне кажется, в настоящей роскоши, и тем самым ты умножишь богатство того, кто делает богатой тебя. Да я просто не могу понять, как ты можешь раздумывать.
— Нуарсей, — дерзко заявила я, — кто вам сказал, что я раздумываю? Это был просто минутный порыв и ничего больше. Я еще молода. Я еще не оперилась, карьера моя только начинается. Порой, я оступаюсь, спотыкаюсь, но должно ли это удивлять моих наставников? Ведь они скоро увидят, что я достойна той заботы, которой они меня окружили. Пусть же Сен-Фон поспешит и пришлет мне своего родителя — тот умрет через два часа после того, как переступит порог моего дома. Однако, мой дорогой, в шкатулке, которую вручил мне ваш друг, три вида яда, так который же я должна выбрать?
— Самый жестокий, тот, что приносит больше страданий, — ответил Нуарсей. — Хорошо, что ты мне напомнила. Сен-Фон особенно подчеркивал это обстоятельство. Он желает, чтобы на пути к своей смерти, его отец получил сполна за свои интриги; он хочет, чтобы агония его была ужасной.
— Понимаю, — сказала я, — и вы можете передать ему, что все будет сделано так, как он пожелал. А теперь объясните мне план.
— План следующий: ты на правах подруги министра приглашаешь старика отобедать — пошлешь ему записку, в которой объяснишь, что хочешь помирить его с сыном, что разделяешь его взгляды на беспутное поведение министра и согласна с тем, что он должен уйти в отставку. Сен-Фон-старший придет, его вынесут из твоего дома безнадежно больным, а об остальном позаботится Сен-Фон-младший. Вот деньги, требуемые для дела: чек на сто тысяч франков из казны. Этого достаточно, Жюльетта?
— Сен-Фон слишком щедро платит за один обед. — И я вернула ему клочок бумажки. — Передайте, что я это сделаю просто так, потому что хочу ему помочь.
— А вот еще один чек на такую же сумму, — продолжал Нуарсей. — — Твой покровитель предвидел твой отказ и, честно говоря, был бы разочарован, если бы такового не последовало. «Я хочу, чтобы она получала деньги за свои услуги и получала, сколько пожелает. — Он часто говорил мне такие слова. — До тех пор, пока ею движет эгоизм и пока я удовлетворяю ее эгоизм, она будет со мной».
— Видимо, Сен-Фон хорошо меня знает, — был мой ответ. — У меня, слабость к деньгам, и я не скрываю этого ни от себя самой, ни от вас. Но я никогда не попрошу у него больше, чем необходимо. Этих шестисот тысяч франков будет вполне достаточно для нашего дела, и я хочу получить еще столько же в день смерти старика.
— Не беспокойся, ты их получишь. Должен признать, что ты великолепно устроилась, Жюльетта. Постарайся не испортить своего положения, и если будешь вести себя умно, ты скоро станешь богатейшей женщиной в Европе, потому что я дал тебе лучшего в мире друга и покровителя.
— Уважая ваши принципы, Нуарсей, я воздержусь от благодарностей; устраивая наше знакомство, вы получили удовольствие и также извлекли из этого пользу; вам льстит, что среди ваших самых близких знакомых числится женщина, чье общественное положение, богатство, имя уже начинают затмевать блеск придворных дам… Я бы постыдилась показаться в Опере в таком платье, в каком вчера была княгиня де Немур: никто и не взглянул на нее, все глаза были устремлены на меня.
— И ты в восторге от этого, Жюльетта?
— В безумном, дорогой мой. Хотя бы потому, что купаюсь в золоте, которое доставляет мне высшее наслаждение.
— Как обстоят твои дела с плотскими утехами?
— Великолепно, редко случаются ночи без того, чтобы лучшие в Париже утешители или утешительницы не приходили ласкать меня до потери сознания.
— А твои любимые преступления?
— Совершаются своим чередом, совершаются… Ворую при каждом удобном случае, не упускаю ни единого франка. Судя по моей алчности, можно подумать, что я постоянно голодаю.
— Про месть также не забываешь?
— На этот счет я особенно щепетильна. Вы слышали о несчастье, случившемся с принцем Р., весь город только об этом и судачит: это моя работа. Пять-шесть дам, которые в последнее время оспаривали у меня пальму первенства в обществе, сейчас отдыхают в Бастилии.
Вслед за тем мы обсудили некоторые детали, касавшиеся званых вечеров, организованных мною в честь министра.
— Должен сказать, — заметил Нуарсей, — что в последнее время ты, кажется, несколько ослабила свои усилия, и Сен-Фон обратил на это внимание. К прошлому ужину было подано менее пятидесяти блюд, а ведь тебе, конечно, известно, что только при хорошем питании можно испытать полноценный оргазм, — продолжал он, — и для нас, либертенов, качество и количество спермы —г вопрос первостепенной важности. Обжорство лучше всего сочетается с наклонностями, которыми угодно было одарить нас Природе, и опыт говорит, что член никогда не бывает таким твердым, а сердце таким жестоким, как после сытного обеда. Еще я хотел бы сказать насчет выбора девушек. Хотя все, кого ты нам предлагаешь, несомненно, очень милы, Сен-Фон чувствует, что подбирать надо более внимательно. Нет смысла говорить тебе о важности этого вопроса. Мы требуем не только хорошую породу, но, кроме того, и качественный материал как в смысле ума, так и физических достоинств.
В ответ я рассказала о том, что предприняла в последнее время: вместо шести теперь у меня были две дюжины женщин, работавших непрерывно, по очереди, и не меньшее количество помощников прочесывало в поисках новеньких все провинции. Я была душой и сердцем этого механизма, который постоянно набирал обороты.
— Прежде чем завербовать кого-нибудь, — посоветовал Нуарсей, — посмотри на них сама, даже если для этого придется проехать тридцать лье.
— Все верно, — согласилась я, — однако это не всегда так просто. Часто девушку похищают до того, как я получаю о ней полную информацию.
— Тогда надо похищать двадцать, чтобы выбрать из них пятерых.
— А что делать с остальными?
— Что хочешь, развлекайся с ними сама, продавай их своим друзьям, перекупщикам, сводницам. С такой организацией, какую ты создала, твои дела должны быть поставлены на широкую ногу и, как мне кажется, ты должна даже получить «карт бланш»[68]. Во всяком случае за это ты получаешь сотню тысяч в год.
— Это так, если бы Сен-Фон платил мне за каждый доставленный предмет. А при нынешнем состоянии дел он оплачивает только троих для каждого ужина.
— Думаю, что смогу уговорить его расплачиваться за всю партию.
— Вот тогда обслуживание будет намного лучше, А теперь, Нуарсей, — сказала я, — я хотела бы обсудить еще кое-какие вопросы, которые касаются меня лично. Вы знаете меня, и не стоит говорить вам, что я не отказываю себе ни в чем, а мысли, которые приходят мне в голову, проказы, которые я себе позволяю, невозможно описать, — все это так, мой друг, но я хочу вашего совета. Не кажется ли вам, что в конечном счете Сен-Фон начнет ревновать меня?
— Никогда, — не задумываясь, ответил Нуарсей. — Сен-Фон — исключительно разумный человек и понимает, что ты можешь полностью выразить себя, только совершая чудовищные поступки. Сама эта мысль забавляет его; как он мне говорил только вчера, он боится, что ты окажешься в недостаточной мере шлюхой.
— О, в таком случае ему нечего опасаться: вы можете заверить господина министра, что вряд ли он найдет женщину с более выраженными вкусами к этому занятию.
— Я не раз слышал — сказал Нуарсей, — вопрос о том, что получает женщина от ревности, которую она вызывает, и всегда находил этот вопрос излишним: со своей стороны я совершенно убежден, что эта мания обусловлена исключительно личным побуждением; как это ни абсурдно, женщина ничего не выигрывает из смятения, посеянного в сердце любовника. Ревнивцем движет вовсе не любовь к женщине, а страх перед унижением, которое он может испытать из-за ее неверности; чтобы доказать это, скажу, что за этой страстью кроется эгоизм, и напомню, что ни один любовник, если тольк