— Тем лучше, — одобрительно сказал Сен-Флоран, — значит я буду действовать против вашей воли, что отвечает моим желаниям. Разденьте эту стерву! Ах вот оно что! — оживился он, увидев роковое клеймо. — Сдается мне, что моя милая племянница не всегда была такой добродетельной, какой хочет представить себя перед нами: вот они, презренные знаки, которые свидетельствуют о ее поведении.
— А ведь и правда, господин, — заметил Лафлер, — эта плутовка может нас скомпрометировать; когда вы насладитесь ею, я вам советую поместить ее в надежное место, чтобы никто больше о ней не слышал.
— Сударь, сударь! — с нетерпением перебила его Жюстина. — Соблаговолите сначала выслушать меня, прежде чем судить.
И бедняжка рассказала историю злополучной печати. Но несмотря на всю ее искренность и откровенность Сен-Флоран с недоверчивым видом стал осыпать насмешками и оскорблениями и подвергать унижениям эту ангельскую душу, которая имела в глазах Всевышнего бесконечно больше достоинств, чем он сам. Два чудовища жестоко и бесцеремонно обошлись с обнаженной девушкой, принудив ее к омерзительным услугам, и не помогло ей ни отвращение, ни сопротивление.
— Ты не знаешь, — спросил хозяин у лакея, — не привели ли девчонку?
— Уже пора, господин: вы знаете пунктуальность ваших людей.
— Тащи ее сюда.
Пока слуга выполнял распоряжение, бессовестный распутник развлекался с нашей героиней всевозможными способами, один отвратительнее другого. О печальные следствия исступления! Видимо, человек совсем теряет разум, когда делается рабом своих капризов, и тогда не видно никакой разницы между ним и сумасшедшим. Злодей, скорее из желания унизить беззащитную девушку, чем подчиняясь велениям своей похоти (о какой похоти можно говорить при столь мерзких поступках!) — так вот, негодяй плевал на пол и заставлял Жюстину вычистить плевки языком. Она отказывалась, в ней все еще чувствовалась гордость. Сеи-Флоран схватил ее за шею и пригнул ей голову.
— Подлейшая тварь, — сказал он, подчиняя ее своим грязным желаниям, — ты все так же упорствуешь; неужели тебе непонятно, что ты должна, в своих интересах, предупреждать мои желания, а не капризничать? Тебе придется еще хуже, когда приведут сюда мою жертву…
И вот эта жертва появилась. Это был восьмилетний ребенок в таком истощенном состоянии и в таких жутких лохмотьях, что не должен был, казалось, внушать иных чувств кроме жалости.
— Раздень девчонку, — приказал Сен-Флоран изумленной Жюстине, — я хочу получить ее из твоих рук. А ты, Лафлер, подготовь мой член.
Поглаживая ягодицы своего наперсника, распутник смотрел, как оживает его инструмент под умелыми руками, затем снова обратился к нашей героине:
— Теперь приготовь проход, оближи влагалище этого ребенка и не жалей слюны.
Направляемый лакеем, Сен-Флоран приступил к атаке и одним толчком овладел редутом; жертва кричала, дергалась, плакала, царапалась — ничто не могло поколебать его, напротив, он хотел сделать себе еще больнее и с этой целью предоставил ей полную свободу действий. Что касается нашей бедной сироты, ей предстояло служить мишенью во время жертвоприношения. Лафлер улегся на кровать, привлек к себе Жюстину, насадил ее влагалище на свое копье и подставил ее зад Сен-Флорану. Тот, взявши в руку длинную стальную иглу и продолжая совокупляться, вернее, раздирать внутренности ребенка, с наслаждением колол прекрасную плоть, белевшую перед ним; при каждом уколе брызгала кровь, и когда ею оказались залиты бедра несчастной и лицо девочки, только тогда он решил переменить позу.
— Приступим к заднице! — сказал он Лафлеру. — Ты будешь содомировать Жюстину в таком же положении, а я переверну свою маленькую потаскушку.
Но сначала девочке было ведено повернуться задом к Жюстине, которой велел увлажнить ей задний проход; Сен-Флоран приступил к содомии, Лафлер тоже вставил кол в заднее отверстие, и теперь перед злодейской иглой предстало влагалище Жюстины.
— Ах, черт возьми, — восторгался Сен-Флоран, — какое наслаждение — колоть вагину, прочищая задницу!.. Ну что, щдюха? Сейчас я нашпигую тебя как пулярку — так, кажется, ты выразился, Лафлер?
Скоро все части тела, которые Жюстина предложила своему мучителю, были сплошь залиты кровью.
— Вот в таком состоянии я окажу ей честь еще раз, — произнес Сен-Флоран, выбираясь из заднего прохода девочки и вторгаясь во влагалище, которое только что истязал. — Вот так надо наслаждаться женщиной! Пусть мои бедра пропитаются кровью, которую пролила моя ярость.
Затем он вдруг привстал, выдернул лакейский член из зада Жюстины и вставил туда свой.
— Залезай под нее, — сказал он Лафлеру, — и отплати моему седалищу за то, что я тебе помешал; ты же не думаешь, что мой анус не стоит дырки этой потаскухи?
Теперь роковая игла терзала ягодицы маленькой жертвы; Сен-Флоран возбуждался все сильнее, его сперма уже была готова прорвать преграды; он сношался в зад, его содомировали, он истязал жертву — что еще может быть сладостнее для либертена!
— Эгей!., Эгей!.. Эгей! — выкрикивал он (эту особенность его страсти мы описываем слово в слово). — Эгей! А ну, подайте мне ножи, кинжалы, пистолеты… я буду убивать, я буду уничтожать… я хочу разорвать в клочья все, что попадет мне под руку!
Наконец семя, вырвавшееся из адских яичников этого исчадия распутства, внесло некоторое спокойствие в обстановку и дало жертвам возможность прийти в себя.
— Жюстина, — сказал Сер-Флоран после короткой паузы, — я уже говорил, насколько важно для меня, чтобы предмет моего наслаждения исчез сразу после того, как удовлетворит меня. Вы можете дать клятву, что немедленно покинете Лион? Только в этом случае я верну вам свободу: если через два часа вы еще будете в городе, знайте, что наказанием за непослушание будет для вас пожизненная тюрьма.
— О сударь! Я уйду, я сейчас же уйду… поверьте мне, сударь. Выпустите меня, и вы никогда больше обо мне не услышите.
Бедняжка поспешно оделась, выскочила из дома, где обошлись с ней так жестоко, и помчалась в гостиницу, из которой вышла несколько часов спустя, чтобы переправиться на другой берег Роны.
— О небо! — повторяла она, ускоряя шаг, — Какое извращение! Какой ужас! Это чудовище распаляет свою похоть чужими слезами и страданиями… Пусть падет кара на голову извращенного злодея, который ищет наслаждение на груди, измученной нищетой, который срывает поцелуи с губ, иссушенных голодом, с губ, способных раскрыться для того лишь, чтобы проклянуть его! Скорее, скорее вон отсюда!
Скоро Жюстина оказалась за пределами города. Но не зря было сказано, что ей во всем должны сопутствовать злоключения и что судьба, очевидно, обозлившись на нее, всегда будет разрушать все добронравные планы, которые созревают в ее прекрасной душе.
Не успела она пройти и двух лье, прижимая к себе худосочный сверток, содержавший две рубашки и несколько платков, как ей встретилась старая женщина, которая с печальноотрешенным видом попросила у нее милостыню. Далекая от ожесточения, жестокие уроки которого она только что получила, не ведая другой радости, кроме обязанности помогать людям, она полезла в кошелек достать одно экю и дать нищенке. Но ловкая женщина, которая только надела на себя маску старости и нужды, чтобы обмануть Жюстину, быстро выхватила у нее кошелек, свалила ее на землю сильным ударом в живот и исчезла в чаще. Жюстина поднялась, бросилась по следам воровки, настигла ее и вместе с ней упала в яму, прикрытую ветками.
Глубина была немалая, но падение оказалось мягким, и девушка почти не ушиблась. Она упала вместе с воровкой в просторное подземелье площадью более ста туазов, довольно привлекательное и хорошо обставленное.
— Кто это, Серафима? — спросил высокий толстый человек, сидевший перед горящим камином. — Кого это ты притащила в наше скромное жилище?
— Это очень глупая девчонка, — ответила воровка, — я ее разжалобила, и она подала мне милостыню, тогда я стащила у нее все деньги, она побежала за мной, и вот мы обе здесь. По-моему, эта девка будет для нас полезной, и я не жалею, что встретила ее.
Главарь велел Жюстине подойти ближе.
— Да, эта находка действительно может нам пригодиться; она — не уродка и неплохо послужит всей компании, в конце концов всегда можно придумать, чем занять ее…
Жюстину тут же окружили мужчины, женщины, дети самого разного возраста и разной внешности, но выражение их лиц не оставляло никаких сомнений относительно рода занятий этого общества. Каждый пощупал ее, одобрительно покачал головой, каждый высказал свое мнение, а все дальнейшее окончательно убедило Жюстину, что она попала в очень дурную компанию.
— Сударь, — обратилась она к главарю, не в силах сдержать дрожь, — не будет ли невежливым с моей стороны попросить вас объяснить, с кем я имею дело? Я слышу, что здесь уже решают за меня без моего согласия; разве законы приличия и справедливости не действуют у вас?
— Милочка моя, — сказал атаман, — сначала поешь пирога и проглоти стаканчик вина, потом выслушай нас, тогда узнаешь, куда и к кому ты попала и какое занятие тебе здесь предназначают.
Наша героиня, немного успокоившись после такого вежливого предисловия, съела и выпила все, что ей предложили, и приготовилась слушать.
— Людей, к которым забросила тебя твоя звезда, — начал главарь, втянув в каждую ноздрю по щепотке табака, — называют обычно попрошайками. Да, дочь моя, мы сделали попрошайничество искусством, и благодаря нашим секретам и нашему красноречию мы так умело вызываем у людей сострадание, что можем жить за их счет в роскоши и довольстве круглый год. Как нет на свете добродетели глупее, чем жалость, так нет ничего проще, чем пробудить ее в человеческом сердце. Жалобные завывания, убедительные речи, придуманные болезни, фальшивые язвы, отвратительные костюмы — вот хитрости, которые потрясают душу и дают нам возможность наслаждаться бездельем и праздностью. Нас здесь человек сто, одна треть всегда промышляет, а остальные пьют, едят, сношаются и развлекаются. Взгляни на эту груду костылей, горбов, окровавленных повязок, на эти травы, которые искажают наши лица