одный человек и увезете с собой из Берлина уважение и протекцию того, кто сделал вам предложение. Вы не можете присутствовать при казни, довольствуйтесь заверением в том, что она будет продолжаться двадцать четыре часа и что на свете не существует пыток, более изощренных и мучительных, более искусных и необычных, нежели та, что медленно отнимет у неё жизнь. Завтра доктор проверит её на предмет беременности, и если это подтвердится, вы получите ещё сто тысяч франков. Прощайте, никогда больше не появляйтесь в Берлине, но не забывайте, что где бы вы ни находились, вам будет покровительствовать сильная рука». В тот вечер двери нашего дома закрылись рано, и я захотел доставить себе жестокое удовольствие отужинать и провести ночь с Жозефиной в последний раз. Я никогда не сношал её с таким жаром, о восхитительнейшее тело! Какая жалость, что эти прелести скоро сделаются пищей червей! И это злодеяние будет делом моих рук, никаких сомнений в том, что оно будет моим, ибо я, который может её спасти, отдает её палачам. Надо иметь моё воображение, друзья мои, чтобы понять, как высоко вздыбился мой член при этой мысли. Я сношал Жозефину всеми возможными способами, и каждый её храм, в котором я совершал жертвоприношение, возбуждал во мне все новые желания, впрочем, все они были в чем-то похожи друг на друга. Нет, друзья, со всей ответственностью скажу «нет»: нет на свете наслаждения, сравнимого с этим! Хотя, кому я это говорю? Людям, которые знают это не хуже меня! На следующий день пришел врач; я сказал Жозефине, что его прислал принц, узнавший о её беременности, с тем, чтобы помочь ей. Жозефина поначалу отрицала этот факт, но после осмотра созналась во всем, умоляя ученого мужа не выдавать её. Тот обещал сделать все, что в его силах, и не составлять документа, который бы гласил, что, судя по медицинскому освидетельствованию и по ответам Жозефины, она должна быть на четвертом месяце беременности. Потом он отвел меня в сторону и шепотом добавил:
– Вот шестьсот тысяч франков, которые мне поручили вам передать, и пятьсот флоринов на дорожные расходы; я сам приду за вашей сестрой сегодня вечером, пусть она будет готова, а вас сударь на рассвете не должно быть в Берлине.
– Положитесь на моё слово, сударь, – ответил я, протягивая ему десять тысяч франков, от которых он сразу отказался, – но соблаговолите рассказать хотя бы то, что вы можете в данных необычных обстоятельствах: вы ведь наверняка знаете, что будут делать с моей сестрой.
– Она станет жертвой сладострастного убийства, сударь, и мне кажется, я могу сообщить вам подробности, так как знаю, что вы в курсе событий.
– Убийство будет жестоким?
– Это новый метод, настолько сильный и мучительный, что испытуемый теряет сознание при каждом применении пытки и непременно приходит в себя после прекращения воздействия.
– И кровь течет?
– Очень обильно; речь идет о совокупности болевых ощущений: все, какими только природа наградила человечество, воспроизводятся в этой пытке, заимствованной из учебника инквизиторов острова Гоя.
– Если судить по сумме, которую я получил, вас послал очень богатый человек.
– Я его не знаю, сударь.
– Скажите только: как по вашему, он знает Жозефину?
– Не имею никакого понятия.
– А если честно?
– Не думаю. И мой собеседник вышел, не пожелав продолжать разговор. Я предупредил Жозефину, что ей придется участвовать в оргиях одной. Она вздрогнула.
– Почему ты не будешь со мной? – спросила она, ластясь ко мне.
– Не могу.
– Ах, друг мой, у меня такие нехорошие предчувствия! Я никогда больше не увижу тебя!
– Что за фантазии? Слышишь, Жозефина, за тобой идут. Не бойся. Ученый муж подал ей руку, я помог ей сесть в английскую карету, которая тотчас умчала её прочь, не без того, чтобы привести мою душу в сладострастное волнение, но его легче ощутить, нежели описать.
Глава двенадцатая
Продолжение истории Жерома
Поначалу, когда человек оказывается вдруг один после долгого пребывания вдвоем, ему кажется, что чего-то недостает для его существования. Дураки принимают это за проявление любви – они ошибаются. Болезненное чувство пустоты – это лишь результат привычки, которую противоположная привычка стирает скорее, чем об этом думают. На второй день моего путешествия я уже не вспоминал о Жозефине, а если её образ и возникал в моих глазах, так к этому примешивалось что-то вроде жестокого удовольствия, гораздо более сладострастного, нежели чувство любви или нежности. «Она умерла, – говорил я себе, – умерла в ужасных муках, и это я обрек её на смерть». Тогда эта восхитительная мысль вызывала во мне такую волну удовольствия, что я часто вынужден был останавливать экипаж, чтобы содомировать кучера. Я находился в окрестностях Тренте, совершенно один в карете, и держал путь в Италию, когда меня охватил один из тех приступов похоти… и это случилось, когда я услышал жалобные стоны в лесу, через который мы проезжали.
– Стой, – приказал я кучеру, – я хочу узнать причину этих криков; не съезжай с дороги, следи за каретой. Я углубился в чащу с пистолетом в руках и скоро обнаружил в кустах девушку лет пятнадцати-шестнадцати, чья красота показалась мне редкостной.
– Какая беда печалит вас, прелестная незнакомка? – спросил я, приблизившись. – Могу я помочь вам?
– Ах, нет, нет, сударь, – был её ответ, – нельзя вернуть запятнанную честь, я – пропащая, я жду только смерти и молю вас о ней.
– Но, мадемуазель, если вы изволите мне рассказать…
– Эта история одновременно проста и жестока, сударь. Меня полюбил один юноша, но наша связь не по нраву моему брату; он злоупотребил властью, которую предоставила ему смерть наших родителей: он меня похитил и после жестокого обращения бросил в этом лесу, запретив под страхом смерти появляться дома; этот варвар способен на все, он убьет меня, если я вернусь. О сударь, я не знаю, как мне быть. Однако вы предлагаете свою помощь… так вот, я её принимаю и прошу вас съездить за моим возлюбленным; сделайте это, сударь, умоляю вас. Я не знаю ни вашего положения, ни вашего состояния, но мой друг богат, и если вам нужны деньги, я уверена, что он даст их вам за то, чтобы снова увидеть меня.
– Где он, ваш возлюбленный, мадемуазель? – быстро спросил я.
– В Тренте, а вы в двух лье от него.
– Он знает о вашем приключении?
– Не думаю, чтобы он знал. И здесь я понял, что эта красивая девушка, сейчас совершенно беззащитная, будет моей, когда захочу, но я, имея охоту и к деньгам и к женщинам, начал соображать, каким образом заполучить сразу и то и другое.
– Вы не знаете, – первым делом спросил я, – нет ли какого-нибудь домика в этой части леса?
– Нет, сударь, по-моему, нет.
– Ладно, тогда забирайтесь подальше в кусты и не шевелитесь; но сперва возьмите мой карандаш, напишите на этой дощечке несколько строк, которые я вам продиктую, и через несколько часов я приведу сюда вашего любовника. Вот какие слова написала под мою диктовку прекрасная искательница приключений: «Этот любезный незнакомец поведает вам о моих несчастьях, которые ужасны. Ступайте за ним, он приведет вас туда, где я вас жду, только приходите один, совсем один: это очень важно, и вы скоро узнаете причину. Если две тысячи цехинов не кажутся вам слишком малым вознаграждением для человека, который помогает нам соединиться, захватите их с собой и вручите ему в моем присутствии. Если сочтете эту сумму недостаточной, захватите больше». И прекрасная страдалица, которую звали Элоиза, подписала записку, я же, быстро добравшись до своей кареты, велел кучеру поспешать, и мы не останавливались до самых дверей юного Альберони, возлюбленного Элоизы.
– Две тысячи цехинов! – вскричал он, прочитав письмо и заключая меня в объятия. – Две тысячи за такое известие, за которое можно отдать все на свете! Нет, нет, сударь, я дам вам вдвое больше. Умоляю вас, поедем скорее. Я только недавно узнал об исчезновении той, которую обожаю, о гневе её брата, я ломал голову над тем, куда направить стопы, чтобы разыскать её, и вот вы принесли мне счастливую весть. Идемте скорее, сударь, и никого не возьмем с собой, раз она того требует. Здесь я несколько охладил пыл юноши, заметив, что учитывая ярость брата Элоизы, не стоит везти девушку в Тренте.
– Поэтому захватите с собой побольше денег, – сказал я ему, – покиньте этот город и навсегда соединитесь с той, которую так любите. Подумайте над моими словами, сударь, но запомните, что любое другое решение погубит вас обоих. Альберони, послушавшись моего совета, поблагодарил меня, быстро открыл большую шкатулку и взял с собой все свое состояние в золоте и драгоценностях.
– Теперь пора, – сказал он решительно, – этого хватит, чтобы безбедно прожить целый год в каком-нибудь городе Германии или Италии, а за это время можно уладить все дела. Довольный столь разумными словами, я одобрил их и отправил свою карету в гостиницу, несмотря на протесты Альберони, который хотел, чтобы я оставил её у него. Когда мы приехали, Элоиза была на том самом месте, где я её покинул.
– Глупец, – обратился я к Альберони, приставив к его виску пистолет и не дав ему произнести ни слова, – как мог ты доверить совершенно незнакомому человеку и свою возлюбленную и свои деньги? Выкладывай поживее все, что есть при тебе, и отправляйся в ад вместе с проклятиями в адрес собственной неосторожности. Альберони шевельнулся, я выстрелил, и он рухнул к моим ногам. Элоиза без чувств упала следом.
– Черт побери! – сказал я сам себе. – Вот я и совершил самое восхитительное из злодеяний и получил за это очаровательную девицу и кругленькую сумму; теперь пора повеселиться. Будь на моем месте другой, он, наверное, воспользовался бы бессознательным состоянием жертвы, чтобы насладиться ею без помех. Я же с сожалением подумал о том, что несчастная ничего не чувствует и не сможет вкусить своего несчастья. Мое коварное воображение готовило ей такие эпизоды, которые заставили бы её до дна испить свою горькую чашу. Когда речь идет о злодеянии, нужно, чтобы оно было обставлено с большим размахом и со всей мыслимой утонченностью. Я дал ей понюхать соли, я хлестал её по щекам, я её щипал – ничего не помогало. Я поднял ей юбки и стал щекотать клитор, и это сладострастное ощущение разбудило её.