Ну ладно, потом как-нибудь потом допишу, в следующий раз — история довольно длинная (но ебаться там никто так и не будет).
Да, а почему собственно двести.
В Литве я, как единственный представитель бывшей Империи, тщательно заботился о том, чтобы поддержать образ Настоящего Русского Писателя. То есть без водки меня никто никогда там не видел. Но и пьяным тоже: более ста я обычно за один раз не заказывал.
А тут, как раз в этом ночном баре, я пошёл заказывать пятьдесят и по дороге меня остановил один из выдающихся литовских прозаиков, Херкус, кажется его звали. Я с ним познакомился в предыдущем году на шведском острове Готланд и он был там чрезвычайно приветлив. Однако по какой-то причине в родной стране он совершенно меня позабыл и на две-три попытки с ним поздороваться посмотрел с недоумением и так и не поздоровался.
Но в этот раз он меня почему-то узнал: «О, Димка! — воскликнул он. — Садись к нам бухать!»
«К нам» — это потому что рядом с ним сидел молодой человек, очень похожий на журналиста из кинофильма крепкий орешек (как выяснилось позже, он действительно был сотрудником какой-то прессы). «Ага, Херкус, — ответил я приветливо. — сейчас вот только водки возьму.» «Да у нас есть!» — воскликнул Херкус (тут я заметил, что он изрядно пьян), указывая на графин. «Нее, — подумал я мрачно. — Я уж лучше своёво выпью». Не люблю я этого воодушевления.
Ну, взял пятьдесят, сел. Улыбаюсь. Возникло молчание. Журналист (тоже уже пьяный) тщательно меня осмотрел, собрал у себя на лбу тяжёлые складки: «На каком языке предпочитаете разговаривать?» «Ну, раз уж вы, как я вижу, говорите по-русски, — сказал я наивно, — то я предпочёл бы по-русски — очень, знаете ли, устал от английского за последние дни». «Тебе нравится говорить по-русски» — уточнил журналист, собрав даже ещё больше складок на лбу. «Да, — охотно подтвердил я. — Поскольку русский — это мой родной язык, то говорить на нём мне легко и приятно».
Простая эта истина журналисту отчего-то чрезвычайно не понравилась. «И ты, наверное, хочешь, чтобы мы тут тоже все разговаривали по-русски?» «Да нет, что вы! — сказал я доброжелательно и выпил водку. — Вы смело можете говорить на том языке, на котором вам удобно. Впрочем мне уже пора, меня там заждались. Было очень приятно побеседовать».
Я вежливо откланялся и направился в другой зал. «Щщщщщкатертю дорощщщка» — почти беззвучно прошипел мне в спину журналист. Я притворился, что не услышал и ушёл как последний солдат уже не страшной армии. Было мне смешно и противно.
Никто меня конечно нигде не ждал, так что я взял у другой стойки сразу двести и подсел к мрачнейшему юмористу Рикку Корхунену. Рикку пил не то чтобы беспробудно, но очень удивительно: он, например, заказывал по пятьдесят грамм коньяку, егермайстера и бейлиса, внимательно на на них смотрел и затем выпивал одним духом.
«Давай выпьем, Рикку, — сказал я. — За советско-финскую дружбу». Рикку пожал плечами и мы выпили.
По реке Немунас плыл пароходик, ну, такой, с музычкой. Это потом я, хлопнув себя по лбу, сообразил, что Немунас — это и есть тот самый Неман, который отцы наши и деды форсировали без всяких плавучих средств, чтобы спасти человечество от коричневой чумы.
Я тоже был на этом пароходике — мы как раз только что посетили крепость, организованную великими князьями Ягайлой и Свидригайлой будто бы с оборонительными целями. На самом же деле, как призналась экскурсовод, крепость служила в основном как оптовый перевалочный склад на пути из варяг в греки.
Внутри чистенько, цветочки, всё как в европе. А так крепость как крепость — у нас таких в псковской-новгородской области понатыкано через каждые двести метров. И никто их за достопримечательности не почитает: насрано, нассано, ебутся и пишут слово «цой».
На пароходике почему-то не подавали водки, а вместо неё предлагали бесплатное пиво. Но мы с организмом считаем так: если уж взялся пить водку, то и пей водку. А если водки нету, то не пей. В общем я был скептичен и поэтому вяло жевал копчёные свиные уши — местный деликатес. В Петербурге, кстати, такие уши предлагают почему-то только в китайских ресторанах, а больше нигде, что странно: лучше закуски к пиву для некошерно-неверного человека трудно придумать.
Заметив, видимо, мой скепсис, ко мне подошла пожилая женщина и решила меня развлечь: «Вы ведь из Ленинграда?» — спросила женщина. Я задумался. «Ну, уже видимо да» — согласился я. «Как хорошо! — обрадовалась женщина. — А я там в восьмидесятом году („ровесница“ — подумал я) училась в текстильном техникуме!» Это была уже четвёртая женщина за три дня, которая училась в текстильном техникуме в Ленинграде — удивительная всё же была национальная политика в бывшем Советском Союзе.
Тут разговор решил погибнуть, но я напрягся и протащил его ещё на некоторое расстояние: похвалил копчёные уши, окружающий пейзаж и даже тот джаз, который исполняли три музыканта, и его тоже похвалил.
Нигде нет столько джаза, сколько его есть в Литве. Там на завтрак джаз, на обед побольше джаза, ну и дальше до утра.
Больше, чем джаза в Литве только баскетбола. Если приезжий не знает, чем занимается каунасский жальгирис, его расстреливают на месте, потом вешают, потом закапывают в землю, потом выкапывают и грязного скармливают речным ракам, а потом его самого этими раками кормят, перемешав их с собственными этого человека головными мозгами. Если же вам никто не рассказывал, что делают с теми, кто не знает, что такое «сабонис», то вам повезло: возможно что вы не кричите по ночам и не ходите под себя.
Женщина наконец ушла, а пароходик всё плыл и плыл куда-то.
Писатель Рикку Корхунен у противоположного борта неторопливо охмурял блондинку с выдающимся бюстом. «Вот же финская морда!» — подумал я с завистью.
Затем стал размышлять, как бы прекратить весь этот джаз: перевернуть пароход, выброситься за борт самому или же просто вырвать у солиста банджо и растоптать? Последний вариант был самым осуществимым, но мне не хватало солдатских кирзовых сапог для концептуальности.
За этими приятными размышлениями я и заснул.
«Слушай, Дима, — задумчиво спросил меня Рикку, когда в восемь часов утра мы возвращались из ночного бара в гостиницу, и надолго замолчал. Я не стал его подгонять: финн нетороплив — это знает даже режиссёр Рогожкин. — Вот эта девушка…» Рикку снова задумался.
Мимо пронесли за руки-за ноги литовского журналиста.
«Ну, с которой ты разговаривал до утра… Извини, мне просто действительно интересно… (тут я вынужден перейти на английский, на котором мы собственно и разговаривали, потому что боюсь что-нибудь неправильно сформулировать, а Рикку действительно думал над этим вопросом) — Why did you? Were you actually fascinated with her Really Big Tits?»
«Ю ноу, Рикку», — ответил я и тоже надолго задумался. Рикку удовлетворённо кивнул: серьёзный вопрос требует такого же серьёзного ответа. (теперь можно обратно на русский — себя я обратно переводить умею) — «Сиськи у неё да —, сказал я, внимательно всё обдумав, — хорошие сиськи. Но это типа бонус. То есть он не обязательный. Если бы у ней вообще не было никаких сисек, я бы всё равно пиздел бы с ней до утра».
Рикку посмотрел на меня с большим уважением, но, кажется, не поверил. Тем более, что мы всё равно уже пришли.
Большинство моих знакомых, когда я говорю им, что собираюсь пару месяцев пожить в Южной Корее, с недоумением спрашивают: «А что ты там будешь делать?»
Почти про все страны известно что там делать: в Египте нырять и смотреть пирамиды, в Турции — покупать дублёнки, в Таиланде — ебать морковок, в Гоа — курить траву, в Японии — есть суши, ну и так далее.
И всего две страны есть на земном шаре, в которых делать абсолютно нехуй: Южная Корея и Монголия.
Именно поэтому-то я и еду в Южную Корею.
Одно только плохо — меня после этого никогда уже не впустят в Корею Северную.
Два месяца я этого не делал, и думал, что уже вылечился, но всё же сорвался: притворился, что это будто бы случайно и включил песню про як-цуп-цоп.
Мало есть вещей, которые я ненавижу больше, чем эту песню.
В русских народных сказках упоминалась такая специальная балалайка, на которой если заиграть, то все будут плясать пока не сдохнут. Вот это и есть та самая балалайка — мы её проебали, а подобрали её финны.
Сегодня чуть было не забыл сумку в корейском консульстве. Но мне этого сделать не позволили: «Сумка! — закричали одновременно все консульские работники. — Сумкааа!!!»
Не завидую я им. И это ведь консульство всего лишь тихой и безобидной страны, которая не сделала никому ничего плохого, кроме монитора элжи и автомобиля дэу.
Сап прав в том, что есть игра в которую мы всё равно играем независимо от того играем ли мы в неё или не играем. Она от нас независима. Мы можем притворяться, что мы в неё играем или притворяться что не играем. Один хуй — игра (не игра) продолжается.
Мы можем решить, что у игры есть правила — игре это похуй. Мы можем решить что мы выиграли — и тогда нам ура. А может быть и проебали — тогда нам увы. Но в любом случае это интересует только нас. Игре на это опять же насрать.
Первое место, второе, пятое, сто семьдесят второе, и откуда это место считать — с начала или с конца, по прыжкам в высоту или с парашютом — это никого не ебёт. Игра есть игра.
Понадобилось мне тут вдруг срочно сделать небольшой косметический ремонт в прихожей и ванной.
Я сам вообще-то огромнейший специалист по косметическим ремонтам, но, поковырявши шпателем потолок, всё же понял, что занятие это отнимет у меня довольно большую часть оставшейся жизни и вызвал специальных рабочих.