Я ещё сам толком не знаю во сколько это будет и почём книжка, но когда узнаю, то напишу.
Вернулся домой.
Старухи в очереди перед автолавкой неодобрительно посмотрели на мерседес с тонированными стёклами, в котором я приехал с вокзала. Хозяин мерседеса, впрочем, в ходе дорожного разговора неохотно признался, что автомобиль его девяносто первого года, но всё равно лучше чем новый.
Кто-то очевидно побывал в нашем дворе за время моего отсутствия: аллюминиевая проволока, которой я запираю ворота, закручена не по-моему.
Но всё, впрочем, на месте: и зелёный пластмассовый рукомойник и почти новая вилка, которой юный Дмитрий Дмитриевич вспахивал участок.
Обошел посадки: все требуют внимания, кроме хмеля. Хмель — как будто бы тут и родился. Будет у нас к осени нормальная ограда.
Сел на крыльцо, закурил, допил коньяк из дорожной фляжки, выдохнул. Соловьи кудахчут даже средь белого дня. Кукушку ещё месяц назад проходивший по каким-то своим делам мимо Вечный Жид для смеху спросил: «Кукушка-кукушка, сколько мне лет осталось?» Кукушка так до сих пор и кукукает. Ни поесть, ни попить, детей своих забыла и не сдохнуть ей, пока все не отсчитает.
Растопил печку, хотя и тепло, но с печкой ещё теплее, рухнул на гостевой трёхспальный поролон и мгновенно заснул беспробудным сном.
Крысы совершенно уже распоясались: стоило только выключить пищалку, как они среди бела дня спиздили со стола полбатона докторской колбасы и принялись запихивать его к себе в нору. За каковым занятием и были застигнуты. А нора-то заткнута колбасой. Пока я ходил в сени за кочергой, они повалили лавку и куда-то таки просочились.
А ведь это было последняя колбаса в доме! Сижу теперь выдумываю на них какую-нибудь антигуманную кару.
Да и ладно. Что это я всё про крыс — у нас тут и другие животные тоже живут.
Вот такое например буратино из нашего огорода. С немытой шеей, как это у нас тут принято.
Ещё на горелом болоте за околицей живут неизвестные чёрно-белые птицы, а в небе циркулирует тоже неизвестный летучий хищник. До тех пор, пока у нас нету юных гусей, я отношусь к нему благосклонно и даже восхищаюсь удивительной его аэродинамикой. Замечена была также беременная цапля.
В скворешнике на мёртвой яблоне живут, как это ни удивительно именно скворцы. У скворчиной бабы очень скверный характер.
На Дикой Горке в останках фашистских укреплений проживает одинокий лис, совершенно равнодушный к зрителям. Совы куда-то попрятались, видимо высиживают пучеглазый свой приплод.
Зайцы всё вокруг истоптали, но никто их никогда не видел. Кроты присматриваются к моей редьке и скоро заработают себе яду.
Ну и по мелочи ещё разнообразная чирикающая и жужжащая поебень.
Приятно найти в интернете что-нибудь про себя. Сразу чувствуешь себя таким знаменитым — ведь это могут прочитать миллиарды человек! Но не прочитают.
В общем точно узнал из всемирной сети, что в пятницу я должен быть в Москве на вот этом мероприятии.
Альбом этот приурочен к моему сорокалетию, которое произошло четыре с лишним года назад, но тогда по причине моего распиздяйства так и появился. За это время много чего произошло и со мной и в окружающем мире, и я даже толком не помню, что там у этого альбома внутри. Так хоть в пятницу посмотрю.
Ну и вы приходите.
А вот кто в курсе: педерастия эта с нахуй никому не нужным английским футболом, она когда примерно закончится? А то мне надо бы съездить в москву, а я не очень люблю усиленное милицейское патрулирование.
Меня иногда спрашивают, почему я не заведу себе корову. А потому! Потому, пидарасы, что её нужно кормить каждый день, а иначе она сдохнет.
А я её сегодня не смог бы кормить, потому что был на встрече с немецкими писателями. Нахуя я оказался на этой встрече, это я потом расскажу, когда сам пойму нахуя я оказался на этой встрече.
Пришёл на эту встречу, роюсь по карманам, достаю сигареты оптима: «Курят у вас тут, — спрашиваю, — или не курят?»
Никто не знает, шушукаются: курят или не курят, скорее всего не курят, потому что европа, а может вдруг курят? Побежали узнавать, полчаса не было, тут кто-то прибежала: «Курят! — кричит, — курят! Гюнтер Грас курит — значит все тоже курят!» И закурила тут же.
Ну и Гюнтер Грас тоже вышел вслед за ней с трубкой. Положительный такой старик, основательный. Я бы ему доверил переложить свою печку в бане — он бы не подвёл. Даже думаю — может почитать чего-нибудь из него, что ли.
Хотя основательные люди очень редко пишут хорошие книги, точнее никогда не пишут, но мало ли что бывает.
На встрече с немецкими писателями соверженно случайно всплыл закон Ломоносова-Лавуазье, то есть, если в одном месте что-то прибудет, то в другом обязательно убудет. Ну вот у немцев объединились две Германии и тут же развалилось государство неподалёку. За иллюстрацией того, как этот закон сказался на человеческих судьбах, не пришлось даже выходить на улицу, хотя там как раз гастарбайтеры ремонтировали набережную Мойки — иллюстрация, то есть я, сидела прямо тут за столом. Ну да, вот я родился в Казахстане, живу уже почти десять лет в России, у меня тут ребёнок и дом в деревне, я никуда не собираюсь отсюда уезжать, но в любую секунду меня может остановить на улице милиция и всё это прекратить.
Немецкие писатели недоверчиво выслушали перевод из наушников и уточнили: «Вы русский и вам не дают российское гражданство?»
Я не клеветник и вообще люблю свою родину, и поэтому сказал чистую правду: «Нет, мне не отказывают в российском гражданстве. Просто процедура очень сложная, всё время меняется и мне пока не удалось пройти её от начала до конца». Немецкие писатели опять недоверчиво на меня посмотрели, но, поскольку перед тем выяснили из прочитанного мной текста, что я последователь Кафки, решили, видимо, что это моя творческая фантазия и разговор пошёл о чём-то другом. И я сам тут же про это забыл.
Однако вечером после ужина, когда я уже встал, чтобы откланяться, Гюнтер Грасс меня вдруг спросил: «Дмитрий, скажите, вот эта проблема с гражданством — может быть я могу как-то помочь? Я ведь знаком с Путиным, мы с ним встречались?»
Мысль об обращении к Путину показалась мне настолько ни с чем не сообразной, что я в ужасе замахал руками: «Да нет-нет, что вы! Всё в порядке, спасибо большое!»
Но русские писатели, с каковыми мы перед ужином посетили несколько лучших рюмочных Коломны, страшно развеселились: «Давай-давай! — говорят, — Надо написать Документ!»
«А, в смысле, шутка» — сообразил я. Сел и сочинил спотыкающимся почерком документ с таким количеством канцеляризмов, что сам в них заблудился, тем более, что грамм пятьсот у меня уже внутри было. Переводчица перевела документ Гюнтеру Грассу, он посмеялся и подписал. «Данке шон, — сказал я, — Это самый лучший автограф, какой можно придумать».
Шутка кончилась, я надел куртку и взял рюкзак. «Дмитрий, — сказал Грасс совершенно серьёзно. — Если какие-то трудности, я правда напишу Путину».
Я посмотрел на него и понял: ОН действительно напишет. За совершенно ему чужого и даже чуждого хуя с горы из чужой страны — напишет.
«Да нет, Гюнтер, — сказал я. — Спасибо вам огромное, но я что-нибудь придумаю».
Но удивительный всё же старик, сейчас таких уже не делают.
К предыдущему.
Я, когда сказал, что таких людей сейчас не делают, вообще-то не подразумевал того, что величие Гюнтера Грасса состоит в том, что он готов совершенно бескорыстно помочь выпившему огороднику из Псковской области. Бескорыстное желание помочь встречается и у нынешних людей, и хотя оно и не повсеместно.
Вот Крусанов правильно сказал, что люди вроде Грасса прошли через такие давления, что из них выдавило всю воду и теперь с ними уже ничего нельзя сделать — ни напугать, ни изменить. Их даже убить нельзя до тех пор, пока они сами не решат умереть.
Примерно так.
========
Ну и картинка. Мне было особенно некогда пыхать в потолок, так что, что вышло, то и вышло.
Июнь
Вернулся.
Слова из головы большей частью потерялись, а те, что остались, те перепутались. Так что пусть будет просто картинка.[6]
Деревня Кузомень Терского района Мурманской области
Вернулся домой.
Испытываю страшное раскаяние: забросил я дом, предал. То с немецкими писателями разговаривал о какой-то хуйне, то с лауреатом Прилепиным пьянствовал, то пил спирт за Полярным кругом, а оно тут жило как-то совсем без меня, ждало, что вот-вот кто-нибудь приедет, вернётся, польёт.
Выросло как сумело. Выдернул первым делом редиску, обтёр об штаны, откусил — пиздец, а не редиска, малярию ей только лечить — горькая. Ничего, проглотил. Хрен расчистил вокруг себя пространство и пошёл в корень. Хмель уцепился за забор, значит будет жить. Чеснок по пояс.
Ничего-ничего, я теперь отсюда долго не уеду, победим.
Взял в дорогу от Петербурга до Новосокольников книжку — первый том из собрания сочинений Николая Носова: Мишкина каша, весёлая семейка, записки Коли Синицына, Витя Малеев в школе и дома. Это я на финляндском вокзале недавно купил, не смог удержаться — у меня такое же было собрание, но от него остался только Незнайка на Луне, весь измазанный котлетами, с отвалившейся обложкой, а тут новое всё, похоже даже, что не очень-то и читали. Может быть думали детей себе завести году в семидесятом, да как-то не получилось, вот и сдали в букинист.