Впрочем, возможно, что это уже осуществлено.
После выступления и подписания книжек я пожаловался Мине на свою отвратительнейшую память на лица, из-за которой мне всё время неудобно перед собеседниками. Миня мне посочувствовал и похвастал, что у него-то эта самая память совершенно безупречная и он всегда обязательно узнает любого человека, если хотя бы раз его видел.
Тут, значит, подходит к нашему столу какой-то бородатый человек. «Привет!» — говорит и без спросу усаживается за стол (я-то его сразу узнал по наглым интонациям). «Здравствуйте» — отвечает Миня с интеллигентной, но не очень умело скрываемой неприязнью. «Миня, — говорю. — Это же Лёха Андреев».
Миня секунд тридцать моргает глазами и говорит: «Вот же блядь! Не узнал!»
И они тут же с Лёхой завели никому не понятный разговор о тонкостях японской поэзии.
Ну а если кто-то не знает, кто такой Лёха Андреев, он может и дальше про это не знать — это, вообще-то не так уж и существенно.
Вот же блядь Москва. У меня в деревне интернет через телефон работает раз в десять быстрее. А тут ни почту не почитать, ни узнать, как там в африке. Один вот семажик работает, а больше нихуя.
Ну и ладно. Я зато сижу наконец-то совершенно одинокий в тридцати километрах от мкада. Прекрасные хозяева дома
Слава {с. н.} и жена его Юля оставили мне ключи для того чтобы я смог мысленно подготовиться к завтрашней встрече со страшным. Пообещал им не выпивать в доме всё спиртное — я ж не какой-нибудь граф деляфер, я столько не выпью.
Тут неплохо — почти как деревня, только игрушечная, километрах в трёх даже поёт петух, но наверняка фальшивый. Обшито всё вагонкой, а всё равно шесть соток и можно их обойти за пять минут. Я вот в своих угодьях в некоторых местах никогда не бывал, потому что идти туда далеко, а делать там абсолютно нехуй.
Строители, которые с самого раннего утра очень усердно рычали и визжали своими макитами и штихлями (я с некоторых пор тоже немного разбираюсь в этих предметах), после отъезда настоящих хозяев ушли на долговременный свой обед и не издают более ни единого звука.
Хорошо.
Завтра схожу в телевидение, потом уеду в Киев и тут же вернусь обратно и стану наконец гражданином это унылой и никому, кроме меня, нахуй не нужной родины.
Краткое сообщение от имени и по поручению уважаемого Горчева: завтра, с 14 до 17 часов, его можно будет видеть в пивном клубе «Бочка Хмельная», в городе Киеве, ул. Хмельницкого 3-Б1. Также в клубе будет некоторое количество книжек, которые можно приобрести. Наверное, даже с автографом — но это уж как повезет.
Люблю наблюдать за раскладками клавиатур (помимо дефолтного английского) на компьютерах в разных странах. В Швеции были польский, финский и шведский. Я им без спросу установил русский. В Литве были литовский и иврит. Тут, в почтамте на Крещатике есть украинский, русский и немецкий.
Надо бы написать исследование (не забыть: украинские компьютеры не любят букву Ё).
Был вчера в телевидении. Из той хуйни, которую я там напиздел за полтора часа можно нарезать абсолютно любой мой портрет. так что вряд ли стану сам смотреть. Татьяна Никитична и Дуня добрые и замечательные, но очень усталые — они на работе.
Стол посреди какого-то авиационного ангара в начале разговора немного тёплый от студийного освещения, потом становится теплее, потом горячее, а когда к нему уже нельзя притронуться, то значит всё — конец разговора, кончилась передача.
«И немедленно выпил» — помечтал я уже выйдя на воздух, но было нечего и негде.
Так что выпил уже только на киевском вокзале и сегодня с утра уже в Киеве. Киев особенно хорош воскресным утром. На улице никого: ни Ющенко, ни Тимощенко, ни Януковича, одни только туристы фотографируются на фоне скульптуры покойного артиста Гердта.
Предыдущее сообщение о том, где я собираюсь провести те несколько отпущенных мне часов в прекрасном этом городе, в силе.
«Неубедительно вводите в заблуждение, — сказал мне украинский пограничник, когда я расказал ему зачем посещал Украину и куда из неё направляюсь. — Документ, что вы писатель есть?» А вот документ-то я давным-давно проебал. «Сейчас», — говорю.
Зашёл в купе, поднял нижнюю полку, вынул из рундука рюкзак, засунул в него руку по локоть, долго рылся, выудил со дна. «Вот, — говорю. — книжка».
Пограничник открыл книжку где-то на середине, прочитал какой-то короткий текст, поморщился. Потом открыл книжку на последней странице и тщательно сверил выходные данные с моим паспортом. Ещё раз сверил фотографию в паспорте со мной. Неохотно достал штемпель, шлёпнул. Снова прочитал текст.
«Могу подарить» — сказал я. «Да зачем мне» — ответил пограничник и ушёл наконец.
Я заглянул в купе проводницы: «Извините, чаю можно?» «Чаю?» — лукаво спросила проводница. «Ну ладно-ладно, — согласился я. — Давайте пива». Пиво — оболонь как всегда, другого в украинских поездах не бывает. Ну и ладно, оболонь — тоже пиво, мокрое, и то уже хорошо.
Пошёл в нерабочий тамбур, сел на табуретку (замечательное изобретение для нерабочего тамбура), выпил пиво, вернулся в вагон: снова украинская таможня, на этот раз в виде женщины. Дышит. Тема сисек раскрыта полностью и навсегда. Ещё один кубический сантиметр — и пуговицам на гимнастёрке пиздец.
Идёт сразу ко мне. «Это вы писатель», — спрашивает. «Я!», — отвечаю, ни секунды не сомневаясь. В таких случаях рефлексия губительна. «Вы тут книжку предлагали, можно?» «Вам можно всё» — я хамею моментально, это хорошо знают все родные мои и близкие. «А подпишете?» Подписал. Прочитала, жарко зарделась: «Ну вы сразу комплименты!» «Девушка! — сказал я по-писательски строго. — Я не делаю комплиментов. Я пишу только о том, что вижу».
Ушла. Я опять пошёл в нерабочий тамбур покурить. Тут пришёл российский, то есть наверное белорусский, пограничник с унылыми усами. Вставил мой паспорт в отверстие на животе, прочитал обо мне всё то, что я, если повезёт, узнаю только на Страшном Суде, ничуть не удивился, шлёпнул в мой паспорт неразборчивую надпись красными чернилами и ушёл навсегда, так и не поздоровавшись и не попрощавшись.
Я снова дома.
Это Миня Бару.
Вот за что я и люблю свой фотоаппарат: он старый, больной, промахивается всё время заржавелым своим автофокусом, шумит страшно ни разу не протёртой своей матрицей, но иногда вдруг выдаёт именно ту картинку, которую должен. То есть ту, которая не обязана быть Хорошей Фотографией, а обязана совпасть с той картинкой, которая и так уже есть в моей голове.
Неожиданно для себя попал в город Минск. Там перецепляли наш вагон из Киева и стоянка получилась аж на два часа, так что я вышел немного прогуляться. Недалеко, конечно — туда-сюда по улице Кiрава.
Практически немедленно пришлось выкинуть из головы две легенды: о том, что Минск — необычайно чистый город, и что Батька будто бы изгнал из Белоруссии макдональц.
Но впрочем о том, что не всё ладно в царстве Лукашенки, я догадался ещё летом, когда купил однажды в автолавке упаковку белорусских спичек — из них зажигалась хорошо, если каждая десятая. С тех пор покупаю липецкие.
А так вообще город мне понравился: роскошный сталинский ампир с солдатами со штыками на привокзальной площади, медная пионерка с какой-то хуйнёй в руках и натёртой до блеска левой ногой, возвращающиеся с ночной смены бляди и удивительное для понедельничного утра отсутствие автомобилей. Хотя, возможно, было просто ещё слишком рано.
Неприятное: пиво продают с восьми утра. А не очень-то и хотелось.
Ещё на остановке в Минске к нашему вагону подошла соседняя проводница: «Мужчины тут есть?» — спросила. Я оглянулся вокруг — мужчин, кроме меня, не было. «Что там у вас?» — спрашиваю. «Да вот площадка между вагонами не поднимается, а нас сейчас будут перецеплять».
Ну пошли в её вагон, даёт она мне какой-то ржавый топор, я повертел его в руках. «Кочерга есть?» — спрашиваю. Принесла кочергу. Я ебанул по такой особой штуке сбоку (руки-то помнят), поднял площадку.
«Ой, — говорит проводница, — как вы ловко!»
Ага, ловко. Нас однажды с напарником моим Волохой после отбытия наказания за пьянство в рейсе назначили командовать вагоном номер тринадцать дополнительного летнего поезда Алма-Ата-Красноярск, составленного из списанных вагонов. Так там женщины ходили в сортир исключительно парами: одна исправляла внутри свои нужды, а другая в это время держала дверь, чтобы она не ебанулась внутрь и не убила её товарку нахуй. Потом они менялись местами.
Мы на каждой остановке выносили эту дверь на соседние рельсы и пиздили её изо всех сил кочергой, потом ставили обратно. Дверь стояла минут двадцать, а потом опять падала внутрь. Всегда внутрь, хоть бы раз, сволочь, выпала наружу.
Большой адронный коллайдер, длиной 27 километров был построен за 10 миллиардов долларов. На эти же деньги можно построить 13 километров четвертого транспортного кольца в Москве.
Из чего совершенно очевидно следует, что вокруг Москвы нужно строить не четвёртое транспортное кольцо, а Охуеть Какой Большой Адронный Коллайдер. Денег на это уйдёт в два раза меньше, а результат будет не в пример лучше.
Ведь когда он раскрутится на полную мощность, город Москва наконец превратится в самый настоящий Небесный Град Иерусалим и поплывёт, поплывёт прочь от нас в расчищеном аэропланами небе туда, где нет уже никаких колец: ни бульварного, ни садового, ни всевластья, ни нибелунгов, ни колец юпитера.
И мы будем стоять внизу, задрав головы, и в последний раз завидовать счастливым москвичам. А потом вернёмся обратно в неказистые свои избы и нажрёмся от горя кислой водкой как свиньи: нас-то эти блядские москвичи на Небо с собой не взяли!