Должен же быть в доме хоть один еврей для того, чтобы во время приступов животного антисемитизма орать: «Опять под кресло нассал, жыдовская ты морда! В кране! Где вода в кране?! Почему отопление ещё не включено?!»
Октябрь
Говорят в Литве готовят закон про то что запрещено не возмущаться советской оккупацией.
Процесс пошёл, как говаривал один пятнистый генсек.
Ожидаю, что в скором времени каждому человеку, въезжающему в свободную и демократическую страну, будет вручаться список предметов и событий, которыми он обязан восхищаться и не имеет права отрицать под страхом тюремного заключения. Так, например, турист, путешествующий в Турцию через Азербайджан и Армению, будет обязан сменить своё мировоззрение не менее трёх раз.
Орвел тихо сосёт в своём гробу.
В последний раз я участвовал в массовой демонстрации трудящихся году в восемьдесят, даже не припомню каком. Помню, что как раз в том, в котором взорвалась чернобыльская аэс. Тогда демонстрации были хорошие, весёлые — типа повод выпить в кустах портвейну из горла.
С тех пор не ходил никогда — ни с нашими, ни с вашими, ни за, ни против. Просто не выношу коллективных действ.
А вот в субботу, пожалуй, схожу[7]. Не потому даже, что башня эта оскорбляет моё эстетическое чувство. Хотя действительно оскорбляет — это Москву уже ничем невозможно изуродовать. Хоть конскую залупу выше останкинской башни построй на красной площади — хуже уже не будет, а Петербург обезобразить ещё вполне можно. А потому, что хуёвина эта с моей личной точки зрения нарушает равновесие. Но это, впрочем, мои личные заморочки.
Я ни одной секунды не сомневаюсь, что башню эту построят, даже если вообще всё население города ляжет вокруг него костьми («Белкин, ТАКИМИ деньгами не рискуют» — как было сказано в фильме Брат-2). Ну так что ж? Делать что-то безнадёжное — что может быть прекраснее этого? Да ничего.
Как только чуть-чуть светлеет за окном, маленький мальчик немедленно садится в кровати и кричит с восторгом: «Папа! Утро!»
Ох-хо-хо. Вылезаю с закрытыми глазами из-под одеяла, шаркая войлочными тапками, бреду на кухню, ставлю вариться кашу и два яйца в ковшике.
Тут прибегает мальчик и с гордостью показывает горшок. «Отлично получилось! — говорю. — Можно выкидывать. Подожди, сейчас кашу засыплю и вытру попу». «Митя сам!» «В полнолуние, — говорю я назидательно, — попу не столько вытрешь, сколько размажешь». «А?» — озадачивается мальчик. Молодой ещё, классиков пока ещё не всех знает.
Мы вот уже вторую неделю ведём в городе тихую холостяцкую жизнь: мама уехала на прославленную писателем Битовым Куршскую косу, чтобы кольцевать птиц, а мы тут поливаем растения, кормим черепах и пытаемся обнаружить недавно заведённого кота Сёму. Он точно где-то есть, потому что насыпанная в его миску пища исчезает бесследно. Сколько насыплешь — столько и исчезнет. А самого кота обнаружить невозможно. Точно — еврей.
Потом мы идём шуршать листьями в парк Сосновка, который прямо через дорогу. То есть, это я шуршу, а мальчик с воплями носится между берёз, которых в парке Сосновка куда больше, чем сосен. Приносит иногда гриб: «Папа, хороший гриб?» «Плохой гриб, выброси». Бросает и яростно топчет. Убегает. «Папа! Малина!» «Митя! — говорю я опять назидательно. — В октябре малины не бывает».
Приносит на ладошке, показывает: действительно две ягоды малины. Он же не знает, что в октябре малины не бывает.
Что-то я сентиментальный совсем стал.
Прочитал с утра письмо деятелей культуры города Петербурга в защиту башни и ни к селу, ни к городу (ассоциациям не прикажешь) вспомнил вдруг байку, рассказанную как-то Голубенцевым.
Значит, давался как-то в городе Петербурге торжественный концерт по поводу какой-то важной даты — дня города, может быть, или чего-то там ещё. На концерте присутствовала сама Валентина Ивановна и другие замечательные люди.
Состав выступающих на таких концертах не меняется уже много лет: мушкетёр Боярский в шляпе, добрый доктор Розенбаум, кудрявый композитор Корнелюк, пожилая, но по-прежнему сдобная Людмила Сенчина, ну, и бессмертные Эдита Пьеха (иногда с внуком) и Эдуард Хиль, коих я помню больше лет, чем живу на этом свете. В общем, чем богаты.
И тут вдруг внезапно выходит на сцену композитор Каравайчук.
Если кто не знает, кто такой композитор Каравайчук, он может подробно почитать про него в журнале у Александра Николаевича Житинского.
Если вкратце, то это такой композитор, которого одни считают абсолютным гением, а другие полным идиотом. Впрочем, одно другому не мешает. Если вообразить себе самый скверный характер, который возможно вообразить, то у композитора Каравайчука он ещё хуже. Живёт он в крошечной комнатке, в которой едва помещается рояль. За этим роялем он обедает и на нём же спит. Когда его приглашают куда-то выступить, он снимает с подушки свою единственную ни разу не стиранную наволочку для того, чтобы надевать её на голову во время выступления.
Тот, кто пригласил такого человека на торжественное мероприятие, наверняка понёс впоследствии самую суровую и совершенно заслуженную кару. Ибо это было актом чистейшего и неприкрытого вредительства. При Сталине за такое вообще расстреливали.
Ну, и значит, выходит этот композитор Каравайчук к микрофону и говорит своим невыразимо противным скрипучим голосом: «Дорогие друзья! Всё то, что вы тут слышали, — это была страшная поебень. Для тех, кто думает, что он ослышался, повторяю: ПО-Е-БЕНЬ. А теперь мы будем слушать музыку».
И в мертвецкой тишине, в которой не пискнула даже Валентина Ивановна, композитор Каравайчук сел за рояль, надел на голову наволочку и заиграл что-то волшебное.
Ну чего. Сходил на митинг. Больше никогда не пойду.
Как очень правильно сказал человек Миша, когда мы уже выпивали водку в каком-то погребке: «Вот уж никогда не подумал бы, что окажусь по одну сторону баррикад с теми людьми, с которыми на одном поле срать бы не сел».
Когда я однажды жил в Вологодской области, сосед мой рассказывал такую теорию, что в каждом человеке живут вши. Пока человек сильный, они спят, а как только он ослабеет, вши просыпаются и лезут наружу. «У меня мама когда помирала, — рассказывал сосед, — так они прямо по стенам ползали». Про вшей не уверен, но про политические партии не сомневаюсь.
Я наивен, да, и политически безграмотен. И потому не ожидал, что буду маршировать под знамёнами кпрф и протухлого яблока. Советские-антисоветские — какая в жопу разница. Я, несмотря на тщательно декларируемый цинизм, вообще-то являюсь трепетным романтиком с нежною душою, погребённой где-то там под чугунными плитами. Уже и сам не знаю, где она там, но она наверняка где-то есть, потому что иногда оттуда из-под завалов что-то слабо попискивает.
Ну в общем гражданский зуд я почесал на много-много лет вперёд.
Да и хуй с ними всеми. Выпили по сто, потом ещё по сто, потом пришёл Саша Етоев и тогда выпили сразу по двести. Отпустило.
До дому дошёл на своих ногах. И то слава Богу. Всё к лучшему в этом самом лучшем из возможных миров.
Не буду оригинальным: включил капчу для нефрендов. Сам эти капчи ненавижу, но очень уж надоело каждое утро вычищать говно.
Супу привет.
Начало безнадежной осени, а потом и ещё более безнадежной зимы у всех происходит по-разному.
Кто-то достаёт из зеркального шкафа слегка уже заплесневшие дублёнки или что там нынче в моде; кто-то переносит бочку с крантиком из веранды в дом с отоплением, кто-то конопатит окна, ибо жизнь коротка, а стеклопакеты вечны и слишком дороги.
Я же, приехав домой в деревню, со внутренними слезами переволок компьютер из летней кельи поближе к печке — пускай они вместе согревают пространство. Закуплено термобельё и влагонепроницаемые ботинки. Валенки согреваются на печке, собака-степан скуп на звуки, хмур и сосредоточен: ростит на себе подшёрсток. До апреля ещё стучать зубами и стучать.
Немного удивился тому, как много людей не знают, что такое капча.
Капча — это два слова, написанные неразборчивым почерком, которые нужно напечатать в специальном поле при отправлении комментария. Теоретически это должно отпугнуть роботов, но посмотрим, работает ли. Во всяком случае сегодня с утра мне ничего стирать не понадобилось. Если работать не будет — уберу. Читать записи эта штука никак не мешает, мешает только при отправлении комментария.
Ещё раз повторяю, что я сам это дело ненавижу, но ещё более я ненавижу наблюдать у себя в журнале бездушных женщин, которые бездушно сосут бездушный хуй. Я очень положительно отношусь к оральному сексу, но не до такой степени.
Да, и вопрос: ну и что же делать с бабочками? Коллекционной ценности они не представляют ибо стандартный для наших мест набор: крапивницы, павлиньи глаза, траурницы да адмиралы. Сидят на окошках и крылышками бяк-бяк-бяк-бяк. А я уж чай не воробушек. Спать не хотят, потому что в доме тепло, а на улицу выгнать жалко.
Я тут недавно обобщал опыт интернет-оскорблений. Не знаю, может быть кому-то это оказалось полезным. Пускай даже двум-трём человекам, но всё ведь не зря.
Обобщу-ка я тогда некоторый скудный свой опыт книгоиздания. Вдруг некоторым начинающим литераторам и этот опыт чем-нибудь да поможет.
Разумеется, я не являюсь, мягко говоря, чрезмерно популярным автором, но тем не менее за свою жизнь имел таки опыт общения с пятью-шестью издательствами, из которых некоторые были топовыми (гадкое слово, но что поделаешь), а другие были более типографиями, нежели издательствами.