Подумав эту важную мысль, я чуть было не заснул, но всё ж таки поставил будильник в телефоне на семь сорок. Будильник этот давно не издаёт никаких звуков, кроме невнятного гудения, но я всё равно поддерживаю этот карго-культ, как тот британец, который ежедневно брился на необитаемом острове.
Вот все сейчас ругают милицию. Спохватились бля.
А я наоборот стал относиться к ней не то чтобы с любовью, но, во всяком случае её наверное уже понимаю. Они бы и рады в ангелы, да копыта куда спрячешь?
Вот у меня был случай года два назад. Ну да, маленькому мальчику тогда ещё и года не было.
Купил я жетонов на станции метро удельная, а сам очень задумчивый. Не помню уже после вчерашнего или просто так. Бросаю жетон в щель — красный свет. Ещё раз бросаю — опять красный. Сломался, думаю, аппарат, иду к другому турникету — опять красный. Тут соображаю, что вместо жетонов бросаю двухрублёвые монеты, но уже поздно: «Пройдёмте», — говорят.
Ну пройдёмте, куда ж денешься.
В линейном отделении милиции пахнет застарелой бедой и люди мрачные. Играют в подкидного дурака. «Документы», — говорят.
А фокус в том, что я как раз ехал за своим паспортом, где мне должны были продлить регистрацию ещё на три месяца за три тыщи рублей. «Нету, — говорю, — документов».
Но они ж зоркие. «А вот паспорт у вас в кармане», — говорят. А я по этому паспорту матери моего ребёнка собирался по пути заплатить за кредит на стиральную машину. Небольшой кредит — тысяч восемь, что ли.
«Ага! — сказала милиция. — Значит вас зовут Екатерина Александровна. Кредиты берёте судя по этой бумажке. Интересно-интересно. Плательщик Дмитрий Анатольевич Горчев, гражданин Казахстана. Это ещё интереснее! Это вы видимо?» «Ну я» — говорю неохотно. «А Екатерина Александровна вам кем приходится, позвольте поинтересоваться?» «Женой» — отвечаю угрюмо. «Однако же в паспорте Екатерины Алексанровны написано, что мужем её является гражданин Мартынов». «Они разведены давно, — говорю. — Штамп только не успели поставить». «Это понятно, — кивает головой милиция. — Не успели. Поднимите-ка ручки».
Обшарили карманы. Извлекли из них семь тысяч рублей, телефон и фотоаппарат (у меня тогда ещё была мыльница).
«Это мы приобщаем к делу как вещественные доказательства, — сообщила милиция, распихивая добычу по карманам. — Сумочку позвольте посмотреть?»
И достали из моей сумки Пакет Белого Порошка. Грамм двести, то есть, лет на десять-пятнадцать. «Ууу, бля», — сказала милиция и посмотрела на меня с большим сочувствием. «Это не мой пакет, это вы мне подкинули! Требую занести мои слова в протокол!» — истерически сказал я. Милиция посмотрела на меня почти что с нежностью: «Занесём-занесём. А ну-ка закатайте рукавчик. Ага. Всё понятно». «Я кровь сдавал, когда студентом был» — сказал я из совсем уже бездонных пучин отчаяния. Я действительно сдавал кровь. За деньги, вот такая сволочь, потому что жрать было нечего. «Донор» — юмористически кивнула головой милиция.
И тут я очнулся. «Господи! — сказал я с очень большим чувством, — Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй мя грешного!» И медленно и торжественно перекрестился.
Милиция вздрогнула и заморгала. Тот милиционер, который держал в руках Пакет с Белым Порошком, раскрыл его, макнул туда палец и осторожно лизнул. «Соль! — сказал он с изумлением. — Вы всегда носите с собой соль?» Я задумался, вспомнил: «А, да это мы летом ещё ездили по набоковским местам, в Рождествено, помидоры ели».
Тот, который читал паспорт, долистал до страницы с детьми: «Горчев Дмитрий Дмитриевич, 2006 года рождения — это ваш?» «Мой». «А на жизнь чем зарабатываете?» «Писатель я», — ответил я дерзко. «Про что пишете?» Стандартный вопрос, стандартный ответ: «Про вас».
Два милиционера, не говоря ни слова, вышли. Видимо в книжный магазин, что при станции. «Вы курите, Дмитрий Анатольевич», — сказал оставшийся милиционер, подвигая мне пачку парламента. «Да у меня есть», — ответил я и закурил свою оптиму.
Минут через пятнадцать вернулись ушедшие милиционеры. Утвердительно о чём-то кивнули. Неохотно достали из карманов вещественные доказательства. «Вы уж поосторожнее с порошками, Дмитрий Анатольевич, — сказал сидевший за столом милиционер. — А вот это вашему сыну. Купите ему что-нибудь», — и протянул мне ещё тысячу рублей.
И тут я действительно охуел. Чтобы милиция вернула отобранное — это я чисто теоретически могу себе представить. С трудом, но могу. Мало ли чудес бывает в этом мире. Тем более, что это только что на моих глазах случилось. Но чтобы отдала СВОЁ — нет, это невозможно вообще и в принципе. «Ну и нам на пиво дайте сколько не жалко»- продолжил милиционер. Не жалко мне было пятьсот рублей, каковые я отдал с большой радостью.
Я вышел из отделения и не стал дёргать судьбу за уши: никуда не поехал, а пошёл домой и по дороге всё пытался совместить невозможный факт с реальностью. И на полпути меня осенило: бля! у меня же в совсем заднем кармане была заначка на самый крайний случай. Вот её-то мне милиция и подарила.
Да а вот кстати как я угодил в православие.
Мне, как и большинству здравомыслящих людей страшно не нравится то, чем это православие занимается сейчас, но, как говорили в кинофильме Брат-2, наши своих на войне не бросают.
В православие я попал очень замысловатым образом — через американского писателя Сэлинджера. Еврей, конечно.
Была у меня тогда (лет тридцать мне тогда было) знакомая барышня, очень продвинутая. Она научила меня слушать звуки ансамблей кокто-твинз, токин-хедз и рэйдио, опять же, хедз. Ну и на дорожку она давала мне почитать сочинения философа Розанова (ниасилил, потому что примечаний больше, чем текста) и американского писателя Сэлинджера на американском языке.
Я Сэлинджера, конечно, читал и до этого по институтуской программе, зе кетчер ин эе рай, а тут были рассказики про Фрэнни энд Зуи.
И вот кто-то из них, не помню кто, начитался рассказов про некоторого русского монаха, который всё время бубнел «господи иисусе христе, помилуй мя». Барышня, не важно, Фрэнни или Зуи, решила это дело попробовать на себе, от чего её начало тошнить прямо в миску с улитками. Но еврейская семья с уклоном в буддизм её во втором рассказе от этого дела спасла и всё закончилось благополучно.
Я же, как человек любознательный, тоже решил произвести этот эксперимент на себе. То есть ходил и двое суток произносил это заклинание. Язык мой высох, очень тошнило, в голове начали бить колокола и был мне Голос. Не с небес, а изнутри, добрый. «Иди, — сказал Голос. — Покрестись наконец».
Ну пошел и покрестился. Младенцы орут, от попа перегаром воняет.
«Отрекохся!» — крикнул я куда-то на запад.
Вышел на улицу, произнёс заклинание — нет, не тошнит.
А ещё я очень завидую Борису Борисовичу Гребенщикову.
Лет десять назад, когда ему было столько же лет, сколько сейчас мне, он спел «всё что можно пожелать, всё давным-давно сбылося». И с тех пор перестал заморачиваться на тему «а кому это интересно?».
И, ласково улыбаясь, пишет всякую хуйню, которая интересна только ему самому. А если что-то интересно тебе самому, то всегда найдётся ещё пара людей, которым это тоже интересно.
Вот я сижу и третьи сутки подряд слушаю песенку про обещанный день из пластинки пушкинская 10 (бывал я там, водка очень дорогая, ибо т. н. культовое место). А остальное на этой пластинке — мелко или крупно нашинкованная капуста, но Борису Борисовичу на это насрать. Потому что может себе позволить.
Я тоже так хочу.
А вот интересно — как в детстве живётся человеку, которого зовут Борис и папа у него тоже Борис?
Вот мы, когда уже выяснилось, что будет мальчик (увы-увы, узи уже не оставляет возможности для мучительной неопределённости — мальчик или девочка), перебрали кучу имён. Одни имена не нравились матери будущего мальчика, ибо вели себя не очень благородно. Другие не нравились мне по тем же причинам.
В общем решили назвать так же, как меня. Не очень благородно, но это ничего. И самое главное — есть два варианта названия: Митя и Дима. Я буду Дима, а мальчик будет Митя.
То есть если завопить из кухни: «Боря!», то прибегут оба, а если завопить «Митя!», то за пиздюлями за размазанную по столу кашу прибежит только один.
Одно из самых исчерпывающих толкований короткого слова я получил где-то на третьем курсе института от преподавательницы истории английского языка Елены Николаевны Васильевой:
— Вон, — сказала она мне, — это означает открыть дверь и выйти.
С тех пор я очень хорошо знаю, что нужно делать, когда произносится это слово.
Написал гигантский пост, но, поскольку он был весь про любовь, пришлось стереть. Ибо нежная это очень штука. Руками трогать нельзя.
А вот ещё интересно — почему у одних городов есть лицо, а у других нет?
Ну, Москва-Питер — с этим всё понятно. У первого мурло — у второго брезгливая морда.
Хотя, я вот тут недавно проезжал через эту москву — да нет, всё на месте. И даже коньяку выпил там же, где пил десять лет назад. Там есть изнанка, в которой вполне можно жить.
А вот бывали ли вы в городе Петрозаводске? Или в городе Джезказган? Или в Новосокольниках? В Стерлитамаке, Челябинске или Чебоксарах? Там тоже живут люди. не умнее нас, но и не глупее. Они такие же как мы, только у них ничего не происходит. У нас тоже ничего не происходит, но мы чего-нибудь всегда придумаем.
А им даже и придумать-то ничего невозможно, кроме того, что придёт в голову Эрнсту, забыл как его фамилия.