— На этом месте Зигфрид, должно быть, сорвал несколько цветков, чтобы доставить ей удовольствие.
— Вот он поднялся на цыпочки, чтобы сорвать цветы с вершины дерева — видите, здесь отпечаталась только половина его стопы.
— Дорогие подружки, посмотрите, здесь Зигфрид должно быть, сел с нимфой и пытался украсить цветами ее волосы, сплетая венок.
— Можете быть уверены, что они оба сидели здесь!
Потом все лесные феи стали выискивать недостатки в той нимфе, которую одну увел с собой Зигфрид. Они стали говорить, что главная нимфа Суэтта, которую увел с собой Зигфрид, должно быть, была очень горда своим положением, думая о себе как о величайшей из нимф.
— Но как же Зигфрид мог взять ее с собой одну, бросив нас, если она, должно быть, увела Зигфрида в глубину леса и сказала ему: «Мой дорогой Зигфрид, я очень устала. Я не могу идти дальше. Прошу, неси меня, куда хочешь». Когда Зигфрид услышал такие слова, он, должно быть, сказал Суэтте: «Ну хорошо, забирайся ко мне на плечи». Но тут же Зигфрид, должно быть, исчез, и теперь Суэтта проливает по нему слезы: «Мой дорогой возлюбленный, мой драгоценнейший, ты так прекрасен и так могуч. Куда ты пропал? Я не что иное, как самая послушная твоя служанка. Скорбь моя велика. Пожалуйста, приди и будь со мной снова». Зигфрид, однако же, не идет к ней. Он, наверное, наблюдает за ней издалека и наслаждается ее печалью.
Пастушки все дальше и дальше заходили в лес в поисках Зигфрида. Когда они узнали, что он действительно оставил Суэтту, они почувствовали глубокое огорчение. Сначала они немного позавидовали тому, что Зигфрид увел с собой только одну Суэтту, бросив всех других лесных подруг, но как только они поняли, что Зигфрид покинул и Суэтту тоже, и что она осталась одна и горевала о нем, они прониклись к ней большим сочувствием. Пастушки нашли Суэтту и услышали от нее о том, как она неверно повела себя с Зигфридом, как она возгордилась и была наказана за свою гордость. Услышав это, все пастушки действительно почувствовали к ней глубокое сострадание. Затем все они, вместе с Суэттой, пошли дальше и углублялись в лес до тех пор, пока не могли уже видеть лунный свет.
Когда пастушки заметили, что постепенно становилось все темнее, они остановились. Их ум поглотили мысли о Зигфриде. Из-за того, что их сердца и души были целиком отданы Зигфриду, они стали петь о нем, повторяя:
Да хранит твои бедра Господь,
Да хранит твои ноги Господь,
Да хранит твои руки Господь,
Да хранит твой живот Господь.
Да хранит твое сердце Господь,
Да хранит твое лицо Господь.
Да хранит твою голову Господь.
Да хранит тебя спереди Господь,
Да хранит тебя сзади Господь,
Да хранит тебя с правого боку Господь,
Да хранит тебя с левого боку Господь.
Да хранит тебя с неба Господь,
Да хранит тебя из-под земли Господь.
Да хранит тебя со всех сторон Господь!
Да хранит твое сердце Господь!
Да хранит твой ум Господь!
Да хранит твою душу Господь!
А когда ты спишь,
Да убережет тебя Господь
От всех напастей!
Когда ты гуляешь,
Да не даст тебе упасть Господь,
Когда ты сидишь,
Пусть возьмет тебя под свое покровительство,
А когда ты ешь,
Пусть Господь всех жертвоприношений
Ото всего хранит тебя!
АТТОВАНД
Тем временем, проходя по скалистому берегу, Зигфрид встретил пастухов, возглавляемых Нанстром. Это были пастухи, удалившиеся от мира. Они постились весь день, а вечером выпили немного воды. И вот, пока они отдыхали, из ближайшего леса появился огромный змей и стал жадно заглатывать Нанстра. Нанстр испускал беспомощные крики:
— Спасите! Спасите! Пожалуйста, придите, спасите меня от этой опасности! Змей проглотит меня!
Когда Нанстр стал звать на помощь, все пастухи проснулись и увидели, что происходит. Они тут же схватили пылающие поленья и стали наносить змею удары, пытаясь убить его. Но, несмотря на удары горящими поленьями, змей продолжал заглатывать Нанстра. В это время появился Зигфрид и коснулся змея своим мечом работы кузнеца Регина. От прикосновения меча Зигфрида змей сбросил свое змеиное тело и предстал перед ними в образе прекраснейшего короля. Звали его Атли-Аттованд. Он был так красив, что казался достойным поклонения. Блеск и свечение исходили от его тела. Шею украшало ожерелье. Он выразил свое почтение Зигфриду и встал перед ним в позе глубочайшего смирения. Тогда Зигфрид спросил короля Аттованда-Атли:
— Ты, по всей видимости, прекрасный король? Как случилось, что ты совершил такой отвратительный грех, что стал носить тело змея?
Тогда Аттованд взялся рассказывать свою историю.
— О, дорогой Зигфрид, — сказал он, — я действительно был королем и я был известен на весь северный край своей красотой. Поскольку я был необычайно красив и богат, я мог позволить себе много путешествовать. В одно из путешествий я встретил великого мудреца по имени Ангира. Он был очень уродлив, походил на карлика-горбуна, и я, гордый своей красотой, посмеялся над ним.
Из-за этого греховного поступка великий мудрец проклял меня, и я превратился в змея.
Гордясь исключительной красотой своего тела, я посмеялся над безобразными чертами великого мудреца Ангиры! Теперь, однако, я считаю, что это проклятье мудреца вовсе не было проклятьем. Это было величайшее благословение. Если бы он не проклял меня, я бы не получил тело змея, и не смог бы теперь очиститься.
Мой дорогой Зигфрид, поскольку теперь, как я думаю, я очистился от всех грехов, то прошу твоего благословения и позволения возвратиться к себе во дворец!
Так король Атли-Аттованд получил позволение Зигфрида, сына короля Зигмунда, вернуться к себе во дворец. Только равный равного может освободить от заклятия. Эту истину знали все в северной земле. После этого случая, одной чудесной ночью Зигфрид и Аттованд, оба непостижимо могущественные, отправились в лес. Их сопровождали девушки, они наслаждались обществом друг друга. Юные девушки были нарядно одеты и украшены. Луна сияла в небе, окруженная сверкающими звездами. Дул легкий ветерок, несущий аромат цветов. В этой обстановке Зигфрид и Атли-Аттованд стали петь благозвучные песни.
Тихо начал свою песню Зигфрид:
В чаще тайной, заповедной,
Без овечек, без подруги.
Пастушок скитался бедный,
Все равно, в какой округе!
То был весел без оглядки,
То душа его в печали.
Счастьем горьким, скорбью сладкой
Тучи небо устилали.
Вслед за мрачной вереницей,
Звезды спрятавшей от взора,
Скрытым шагом он стремится
В край желанного простора.
Неустанными стопами,
Тропкой на гору и с горки,
На устах немое пламя,
В сердце горе и восторги!
Дерева, чредою стройной
В роще буковой, дубовой,
Подскажите, что достойно
Целью стать пути такого.
Нашепчи, источник ценный,
Научи, скала, скитальца,
Где предчувствием блаженны,
Ждут такого постояльца.
Роза, глазки раскрывая,
Объясни ему дорогу,
Крошка-лилия, кивая,
Разгони его тревогу.
Иль его настало время?
Ночь Святая, присоветуй, —
Где, в котором Вифлееме, —
Небо высветив кометой.
Но безмолвны лес и горы,
Благоуханно трав цветенье,
Не сновидят ночью взоры,
Правды нету в пробужденье.
И сидит он без отрады
На лугу иль на поляне,
Сиротливых мыслей стадо,
Как на выпасе, в бурьяне.
На сырой земле лежит он,
На бесхитростной постели.
Воздух росами напитан.
Вдруг откуда-то свирели.
Слышно пение пастушье,
Трели, звонкие рулады.
Но на сердце — равнодушье,
И ничто не стоит взгляда.
Кто вы, дальние певуньи?
Он заслушался одною.
Голос плыл, как в полнолунье
Цвет речной, влеком волною.
Пели хором, но казалось,
Что поет одна на свете,
Словно солнце показалось
Ночью, выйдя в песни эти.
Высоким звонким голосом, почти фальцетом, подхватил песню Зигфрида король Атли-Аттованд:
И взглянул он, озирая
Строй дерев тенистых: где вы
Обитаете, играя,
Где ваш дом, лесные девы?
И взглянул он вдаль, за вами
Устремляясь тайным взором,
Путь отмечен светляками
К заповеданным просторам.
Дол предстал ему зерцалом
В ночь глядящихся течений,
Голос — ласковым началом
Долгих лунных обольщений.
И от голоса до взгляда
Радуга запламенела.
И сказал: моста не надо,
Опущусь в пучину смело.
Лик увидеть этой девы!
Голосу, конечно, равный,
Расточившему напевы
Для души моей бесславной!
И спешит во тьму долины,
И дорогу вызнать хочет.
Отрок вдруг… Плетет корзины
И малютки-стрелы точит,
И пастух к нему, пытая,
Обращается с вопросом:
Где живет моя святая
С пением сладкоголосым?
Улыбается невинный:
Недалече те пределы.
Для нее плетет корзины,
Для нее он точит стрелы.
И пастух стремится дале,
Волю дав воображенью,
И она, и его печали,
Перед ним мелькает тенью —
Синий взор, златые кольца
Кос, уста со сладким стоном, —
Словно в мае колокольцы