О, как кстати ему пришелся теперь его сук! В несколько прыжков он одолел расстояние, отделявшее его от девушки, и очутился рядом с ней на маленьком клочке земли, надежно заслоненном шумящей листвой вековых деревьев. Савва слегка приподнялась, обвила руками его шею и притянула к себе на мягкую траву.
— Вот здесь ты мне все и расскажешь, прекрасный мой друг! — шепнула она. — Здесь эти старые ворчуны не услышат нас! А этот навес из листьев наверняка уже стоит их жалкой хижины!
— Это само небо! — ответил Хегин и обнял ее, осыпая страстными поцелуями.
Зигфриду снилась белокурая красавица с глазами, как бездонная морская лазурь. Между тем старый рыбак подошел к берегу ручья и крикнул молодым людям:
— Эй, господин рыцарь, я приютил вас как это принято между честными людьми, а вы тут же милуетесь тайком с моей приемной дочкой, да к тому же еще заставляя меня тревожиться и искать ее среди глубокой ночи!
— Я сам только что нашел ее, отец, — ответил рыцарь.
— Тем лучше, — сказал рыбак. — Ну, а теперь не мешкая приведи-ка ее сюда, на твердую землю.
Но Савва и слышать о том не хотела — уж лучше она отправится с прекрасным чужеземцем в дремучий лес, чем вернется в хижину, где ей во всем перечат и откуда прекрасный рыцарь все равно рано или поздно уедет.
С невыразимой прелестью она запела, обнимая Хегина:
Мечтая о просторе,
Волна, покинув падь,
Умчалась в сине море
И не вернется вспять.
При звуках этой песни старый рыбак горько заплакал, но ее это ничуть не тронуло. Она продолжала целовать и ласкать полюбившегося ей гостя, который, наконец, сказал ей:
— Савва, если тебя не трогает горе старика, то меня оно растрогало. Пойдем к нему!
Она в изумлении раскрыла свои огромные голубые глаза и наконец произнесла медленно и неуверенно:
— Ты думаешь? Хорошо, я согласна со всем, чего ты хочешь. Но пусть этот старик сперва обещает мне, что даст тебе рассказать обо всем, что ты видел в лесу. Ну, а остальное сладится само собой!
— Ладно, ладно, только воротись! — крикнул ей рыбак, не в силах вымолвить больше ни слова. И он протянул ей руки через ручей и кивнул головой в знак согласия на ее требования; при этом его белые волосы как-то чудно упали ему на лицо, и Хегин вновь вспомнил кивавшего головой белого человека из леса.
Но отогнав от себя это наваждение, рыцарь обнял девушку и перенес ее через бурлящий ручей, отделявший островок от твердой суши. Старик прижал Савву к сердцу, осыпал поцелуями и не мог наглядеться и нарадоваться на нее; радовалась и старуха и тоже старалась ласками умилостивить беглянку. Никто уже и не думал упрекать ее, тем более, что и Савва, забыв о своем гневе, осыпала приемных родителей нежными словами и ласками.
Заря уже поднималась над озером, когда они, наконец, пришли в себя после радостной встречи. Буря утихла, птицы дружно запели на влажных ветвях. Так как Савва все еще настаивала на обещанном рассказе рыцаря, старики с улыбкой покорились ее желанию. Завтрак накрыли за хижиной под деревьями со стороны озера, и все уселись, радостные и довольные. Савва, которая ни о чем другом и слышать не хотела, устроилась на земле у ног рыцаря, и Хегин начал свой рассказ…
Зигфрид видел, как приехал он вместе с Хегином в город, что находился за лесом.
— Там я как раз готовился к турниру и другим рыцарским состязаниям, — сказал Хегин. — Я принял в них участие, не щадя ни коня, ни копья. И вот как-то, когда я, отдав шлем одному из моих оруженосцев, остановился у барьера, чтобы передохнуть немного от этих радостных трудов, мне бросилась в глаза прекрасная дама в богатом убранстве. Она сидела на галерее и смотрела на состязания. Я спросил своего соседа, кто это, и узнал, что зовут ее Бертальда и она приемная дочь одного из самых могущественных герцогов этого края. Я заметил, что и она глядит на меня, и, как это бывает с нами, молодыми рыцарями, если поначалу я твердо сидел в седле, то теперь уж и подавно. Вечером я был ее кавалером на балу, и так продолжалось ежедневно до конца торжеств.
Резкая боль в свисавшей левой руке прервала речь Хегина и привлекла его взгляд к больному месту. Савва вонзила свои жемчужные зубки ему в палец, и вид у нее был при этом хмурый и недовольный. Но тут же она заглянула ему в глаза с нежностью и грустью и еле слышно прошептала:
— Вы поступили точно так же!
Зигфрид почувствовал сквозь сон, будто бы где-то, когда-то давно кто-то нашептывал ему те же слова. Небо, усыпанное миллионами звезд, молчало. Лишь золотая змея так же печально смотрела на него своими огромными глазами.
— Эта Бертальда, — продолжал свой рассказ Хегин, — оказалась девушкой надменной и своенравной. На другой день она уже нравилась мне гораздо меньше, чем в первый, а на третий — еще того меньше. Но я оставался при ней, ибо она была ко мне милостивее, чем ко всем другим рыцарям, и так получилось, что я шутя попросил у нее перчатку.
— Я дам вам ее, — молвила она в ответ, — если вы и только вы один расскажете мне, каков же на самом деле этот знаменитый лес, о котором бродит столько дурных толков.
Не так уж нужна была мне ее перчатка, но слово есть слово, и какой же рыцарь, мало-мальски наделенный честолюбием, заставит дважды просить себя пройти такой искус.
— Вы, наверное, полюбились ей? — перебила его Савва.
— Похоже на то, — отвечал Хегин.
— Ну, тогда она, должно быть, очень глупа, — со смехом воскликнула девушка. — Гнать прочь от себя того, кого любишь, да еще в такой лес, о котором ходит худая слава! Уж от меня-то этот лес и его все тайны не дождались бы ничего подобного!
— Итак, вчера утром я отправился в путь, — продолжал рыцарь, ласково улыбнувшись Савве. — Стволы сосен розовели в утренних лучах, ложившихся светлыми полосами на зеленую траву, а листья так весело перешептывались, что я в душе посмеивался над людьми, которые опасаются чего-то страшного от этого мирного места. Скоро я проеду лес насквозь, туда и обратно, говорил я себе, довольно улыбаясь, но не успел и оглянуться, как уже углубился в густую зеленоватую тень, а открытая прогалина позади меня исчезла из виду. Тут только мне пришло на ум, что в таком огромном лесу я легко могу заблудиться, и это и есть, пожалуй, единственная опасность, грозящая здесь путнику. Я остановился и посмотрел на солнце — оно стояло уже довольно высоко. Взглянув вверх, я увидел в ветвях могучего дуба что-то черное. Подумав, что это медведь, я схватился за меч; и тут вдруг оно говорит человечьим голосом, но хриплым и отвратительным:
— Если бы я здесь наверху не наломал сучков, на чем бы тебя, дуралея, сегодня в полночь стали жарить?
И ухмыльнулось, и зашуршало ветвями; мой конь шарахнулся прочь и понес меня, так что я не успел рассмотреть, что это была за чертовщина.
— Лучше не поминайте его, — молвил старый рыбак и перекрестился; жена молча последовала его примеру.
Савва устремила ясный взгляд на своего милого и сказала:
— Самое лучшее во всей истории, это то, что на самом деле его не изжарили. Дальше, прекрасный юноша!
Рыцарь продолжал свой рассказ.
Спящий Зигфрид следовал за ним по пятам. Как если бы сам совершал опасное путешествие. И в темноте сгустившейся ночи трудно было отделить, отличить одного от другого.
— Мой перепуганный конь чуть было не разбил меня о стволы и торчащие сучья. Он был весь в мыле от испуга и возбуждения, и я никак не мог осадить его. Он несся напрямик к каменистому обрыву; и тут мне почудилось будто наперерез взбесившемуся жеребцу кинулся какой-то длинный белый человек; испуганный конь остановился. Я вновь сладил с ним, и тут только увидел, что спасителем моим был никакой не белый человек, а светлый серебристый ручей, бурно низвергавшийся с холма и преградивший своим течением путь коню.
— Благодарю тебя, милый ручей! — воскликнула Савва, захлопав в ладоши. Старик же только задумчиво покачал головой.
— Не успел я твердо усесться в седле и натянуть поводья, — продолжал Хегин, — как вдруг, откуда ни возьмись, рядом со мной очутился диковинный человечек, крошечный и безобразный, с изжелта-смуглым лицом и огромным носом, почти такой же величины, как он сам. Большой рот его был растянут в глупой ухмылке, он непрестанно отвешивал поклоны и шаркал ногой. Мне стало очень не по себе от этого паясничанья, я коротко кивнул в ответ, поворотил моего все еще дрожащего коня и мысленно пожелал себе другого приключения, а если такого не окажется, — пуститься в обратный путь, ибо солнце тем временем уже начало клониться к закату. Но тут этот сморчок в мгновение ока отскочил и вновь очутился перед моим жеребцом!
— Дорогу! — крикнул я с досадой. — Конь разгорячен, и того и гляди, собьет тебя с ног!
— Э, нет, — прогнусавил коротышка и расхохотался еще глупей прежнего. — А где же денежки в награду? Ведь это я остановил вашу лошадь, а не то лежать бы вам со своей лошадкой там, на дне оврага, ой-ой-ой!
— Хватит корчить рожи! — крикнул я, — на, бери свои деньги, хоть все это и вранье, потому что спас меня не ты, ничтожная тварь, а вон тот добрый ручей! — и швырнул золотой в его диковинную шапочку, которую он, на манер нищего, протягивал мне. Я поехал прочь, но он продолжал кричать мне вслед и вдруг с непостижимой быстротой вновь догнал меня. Я пустил коня галопом, он скачками несся рядом, хоть, видно, туго приходилось ему, и при этом извивался и корчился всем телом, так что глядеть на это было и смешно, и противно, и удивительно, да еще все время вертел над головой монету, взвизгивая при каждом прыжке:
— Фальшивые деньги! Фальшивые деньги!..
И выдавливал это из глотки с таким хрипом, словно вот-вот после каждого возгласа рухнет замертво оземь. А из раскрытой пасти у него свешивался мерзкий красный язык. В растерянности я придержал коня и спросил:
— Что ты кричишь? Что тебе надо? Возьми еще золотой, возьми еще два, только отстань от меня!
Тут он снова начал отвешивать свои тошнотворные угодливые поклоны и прогнусавил: