– Мистер Дулик сказал, что где-то читал об этом. Типа того, что нам осталось всего пять лет. Вы об этом слышали?
По моим щекам стекает пот. Это я думаю, что пот. Точно сказать не могу, поскольку не решаюсь двигаться.
– Нет, – отвечает она. – А ты думаешь, она умирает? Думаешь, нам осталось всего пять лет?
– Не знаю. Однако не удивился бы. Ведь как раз тогда я был бы свободен.
– Что ты имеешь в виду?
– Пять лет. Через пять лет мне будет двадцать один. И я наконец смогу уехать в Калифорнию.
– Да, все верно, когда…
– Когда получу деньги, которые оставила мне бабушка.
– И ты сможешь…
– Увидеть пляжи и пальмы, плавать в океане, заниматься музыкой на Лорел-Каньоне с Мамой Касс[36] и Джони Митчелл[37], стать звездой рок-н-ролла и, наконец, быть кем-то.
– Да. Но почему бы тебе…
– Готов спорить, там все сверкает, точно дискотека. – Я закрываю глаза, не желая больше смотреть на бесцветный внешний мир. – Город – как снежный шар. Из вашей коллекции. Только с блестками.
– Значит, ты так это себе представляешь?
– Да. Ну вот, я и думаю, если все-таки наступит конец света, то…
– …то как тебе обрести эту свободу сейчас? – она договаривает мысль, которую я даже не осознавал.
Тишина.
Никакого царапанья по бумаге. Никакого писка.
– Не знаю, – говорю я, открывая глаза. – Не уверен, что это возможно.
– Я думаю, возможно, – возражает она. – И мне кажется, ты тоже близок к тому, чтобы это понять.
– Правда? Почему это?
– Потому что ты достиг большого прогресса.
По тому, как светлеет тон ее голоса, я догадываюсь, что она улыбается.
– О… Конечно, – говорю я. – Верно.
Звенят браслеты. Она встает. Проходит мимо, и облачко жасмина и жимолости плывет вместе с ней. Я торопливо отираю лицо и улыбаюсь. Она садится на другой конец дивана, приподнимая мои ноги, так что ступни запутываются в складках ее длинного платья с цветочным рисунком.
Доктор Эвелин – психоделическая версия Женщины-Кошки: огромные очки с голубыми стеклами затеняют глаза, волосы убраны в конский хвост, растягивающий ее рот в улыбку; кожа не просто поцелована солнцем, а, можно сказать, вся в засосах, точно кусок светила оторвался и шмякнулся ей на щеки.
– У тебя больше не проявлялись эти чувства, верно?
– О… нет. Определенно нет! Я вылечился.
– А как с памятью? – спрашивает она. – Ты используешь приемы, которым я тебя научила?
– Да. Я пользуюсь кассетным магнитофоном.
– Превосходно. И как, помогает?
– Наверное, да. Конечно, помогает, ведь я и не знал бы этого, если б не помнил!
Она смеется. На этот раз я вижу щербинку, широкую, как перевал Камберленд, между ее передними зубами.
– Нет, я правда думаю, что помогает. Честно, – настаиваю я.
– Хорошо… потому что следующие пару недель мы с тобой не увидимся, знаешь ли.
– А, точно. Вы едете на какую-то психиатрическую конференцию?
– Да, на Гавайи. Так что, когда встретимся в следующий раз, проведем последние процедуры. Я просто хочу убедиться, что… они тебе еще нужны.
Она смотрит в упор, и спирограф бешено вращается в ее глазах.
Не впускай, не впускай.
– Они… мне нужны. Почему они вдруг могут оказаться не нужны?
– Потому что… я тут думала… может, есть и другие способы… помочь, я имею в виду.
– Другие способы? Но ведь это наши последние сеансы. Зачем прекращать сейчас?
– Не знаю. Просто… хочу убедиться, что ты готов, Джонатан. Они так тяжело тебе даются, и…
– Я определенно готов! Кроме того, папа ни за что не позволил бы мне остановиться сейчас, и…
– Но ты правда все еще этого хочешь?
– Да. Правда.
Изучает меня. Пристально. Открывает было рот, чтобы что-то сказать, потом останавливается. Спустя пару долгих минут говорит:
– Ладно, я тоже думаю, что ты готов.
Я не могу прочесть это по ее лицу, зато слышу в голосе: она врет.
Фух.
Больше ничего не говорю.
Боюсь.
Боюсь, что она поймет, что я тоже вру.
После сеанса еду домой длинной дорогой. Стингреймобиль потихоньку продвигается вперед, хотя я уверен, что он вот-вот отрастит крылья и вознесет меня в небеса: такой сегодня безумный ветрище. Дождевые капли кап-кап-кап-капают, барабаня по моему пластиковому дождевику. Мысли закручиваются циклоном: Почему доктор Эвелин мне лгала? Что она имела в виду под «другими способами»? Способы лечить меня? Какими бы они ни были, хорошими быть не могут, это точно. Она раскусила меня? Проклятье, не надо было упоминать Уэба. И почему только я согласился встретиться с ним на ОЗЕРЕ? Точно! Когда увидимся завтра, предложу роллердром! Да. Наверное, он тоже суперски катается на скейте. Просто летает по катку, как архангел Гавриил, и так же сияет. Как позвонить в ближайший дурдом?
Когда заворачиваю к дому, кажется, ветер завывает: «Поворачивай обратно, Джонатан! Спасайся…» А, нет. Это «Led Zeppelin». И не кажется, а на самом деле – папа горланит на весь Крев-Кёр. Иисусе!
Оглядываюсь, проверяя, не высунули ли головы из-за занавесок все старые сморчки-соседи, прижав к ушам телефонные трубки, вызывая копов. Пока нет. Но, черт возьми, кажется, программа на вечер будет как раз такая.
Папа Зеппелин наделал прорех в москитной двери. Затаскиваю Стингреймобиль на веранду, вхожу и вижу:
1) Весь наш оранжевый плюшевый диван в нитях рождественских гирлянд.
2) Папа в труселях-семейниках развешивает их, приплясывая на барной стойке. Ох…
Музыка бух-бух-бухает, сотрясая зеркало, отец умц-умц-умцает в такт своему отражению в зеркале. Нет! В комнате воняет скунсом, что может значить только одно из двух, и я наверняка знаю, что никакого живого скунса, бродящего по дому, у нас нет.
– ПРИВЕТ, ПАП!
Он отшатывается к зеркалу.
– Ты напугал меня до чертиков, парень!
– Извини!
– «Staaairwaaaay…» Слышь, помоги мне… «to heaaaveeeen…» повесить гирлянды.
Сигарета пляшет вверх-вниз, зажатая в его губах, каждое слово соскакивает с нее, как с трамплина.
Ладно, настроение ничего так. Я не против. Сбрасываю ранец на диван, приглушаю музыку, пока она не порвала мне барабанные перепонки, и ныряю под стойку помогать. Обвешанный гирляндами, он похож на пляшущую диораму Солнечной системы.
– Как прошел сеанс, сынок?
– Хорошо.
– Сколько тебе еще лечиться?
– Еще один блок процедур.
– И ты излечишься навсегда.
– Да, навсегда…
– Горжусь тобой, приятель. Я знал, что ты сможешь. Ты – DY-NO-WHOAOA-OA… – Он виляет задницей и спотыкается о часть бутылок, прежде чем я успеваю сгрести остальные в охапку. – Проклятье, сынок! Это хорошо, что ты… – И начинает кашлять. Я выхватываю сигарету, не дав ей упасть на ковер, и гашу о титьки девицы в плейбоевской пепельнице.
БЭТМЕЕЕЕЕН.
Тем временем кашель переходит то ли в пингвинью отрыжку, то ли во что-то похуже…
– Ты нормально себя чувствуешь, пап? – похлопываю его по спине.
– Да… да… Принеси мне пивка, ладно?
Приношу. Он присасывается к бутылке и оседает на солнечно-желтое кресло-реклайнер: тяжело дышит, стирая пот со лба.
– Ты уверен, что все в порядке?
– Доделай за меня. – Он машет рукой на гирлянды, делает еще пару глотков. – Черт побери, сынок. Ты иногда так похож на маму. Эти глаза… твои белые волосы…
Ну, все, началось!
– Слушай. Я когда-нибудь рассказывал, как мы с мамой катались на крутящейся штуке – как ее, «вальс», что ли… на карнавале во время последнего курса?
Да, всего-навсего 1726 раз. Но кто считает? Мне на самом деле нравится эта история. Я люблю представлять, какими они были до того, как я появился на свет.
– И, приятель, ты бы это видел, ее волосы так перепутались с моими, что мы просто склеились друг с другом, понимаешь, как…
– Сахарная вата?
– Да-да-да, и… им пришлось… – Он начинает смеяться, и смех мгновенно переходит в новый тайфун кашля.
– Остричь вам волосы, и вы стали похожи на двух игрушечных пупсов? – договариваю я.
– Приятель… – Он бьет себя кулаком в грудь. – Кха…
– С тобой точно все хорошо?
– Да… – Его глаза стекленеют, глядя сквозь меня на барную стойку. – Она была – нечто… – Теперь он там, потерялся в их веселье, кружится на этой самой карусели. – Приятель, я скучаю по ней.
– Да… – Что ж, наверное, все мы иногда застреваем на карусели собственных мыслей. – Так по какому поводу иллюминации? День поминовения? – спрашиваю, подбирая с дивана очередную гирлянду.
– А? О… Хизер. Она сегодня придет. Подумал, надо как-то оживить… ОХ, ОБОЖАЮ ЭТУ ПЕСНЮ!
И он снова вскакивает, прибавляя громкость на тысячу децибел. На сей раз вместо танцпола кофейный столик, с которого с каждым движением во все стороны разлетаются журналы.
– КОГДА?! – ору я.
– «Drank all my…» Что?!.. «wiiiinne…» Скоро… Не знаю…
– Может, стоит одеться?!
– Что?!
– ОДЕЖДА! – показательно оттягиваю ворот футболки.
– Да зачем? – Он подмигивает и кружится, а мне хочется блевануть.
Поднимаю гирлянду.
– Эту куда повесить?
– Потанцуй со мной… – Он хлопает в ладоши и притягивает меня к себе.
– Ну нет, я лучше…
– Брось это и потанцуй со мной, сынок.
– Нет, нет, я…
– Давай же, приятель. Расслабься, черт возьми! – Он хватает гирлянду, накидывает ее на плечи. – Ты всегда такой, блин, серьезный. Потанцуй! Тебе полезно.
Он размахивает руками. Кажется, изображает танцующего утенка, но я не уверен. Его редкие светлые волосы торчат во все стороны, волосатое тело извивается, нижняя челюсть отвисла. Весь обмотанный гирляндой, он выглядит так, словно его казнят электрическим током.
– Почему ты не танцуешь? – Он подбрасывает мои руки в воздух. – Вот так, сынок. Это помогает прочистить мозги. Освободись, приятель. Выкини весь мусор, что накопился здесь…