– В смысле, нет. Не так, как тогда. В смысле… надо музыку поставить. – Я вскакиваю, торопливо перебираю пластинки, точно кто-то нажал перемотку на моем встроенном плеере. Пытаюсь найти идеально подходящую к этому моменту песню. – Уф. Да где же она?
– Кто?
– Роберта.
– Кто такая Роберта?
– Роберта Флэк. – Он только пожимает плечами. – Ты что, не знаешь Роберту Долбаную Флэк?! – Мотает головой. – Да она же Верховная Богиня Соула всей Вселенной, Мать Всего Сущего! Ее голос течет медом и облепляет тебя поцелуями, и ты просто валяешься в ее липкой сладости до конца жизни, навеки приклеенный к ее сердцебиению, потому что, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, эта девушка увезет тебя на ракете к твоим мечтам и никогда не вернет обратно.
Он смотрит на меня во все глаза.
– Ничего себе!
– Да. «Ничего себе» – это как раз в точку, – говорю я, снова роясь в альбомах.
– Значит, как я понимаю, она тебе нравится?
– Что?..
Да где же ее альбом? Слышу, как Уэб смеется за моей спиной, я тоже начинаю посмеиваться, и вскоре к нам дружно присоединяются альбомные обложки. Диана Росс вполне могла бы подойти к этому моменту, да и Кэрол Кинг неплоха. Ой, ой, Арета Франклин? Нет, но да, но нет…
О! «The look of love» Дасти Спрингфилд. Годится. Ставлю пластинку и снова плюхаюсь на солнечное кресло-мешок. О да, отлично подходит. Закрываю глаза. Я знаю, Уэб смотрит на меня, потому что чувствую его дыхание, пахнущее вишневыми леденцами.
– Наша дружба не зависит от таких вещей, как пространство и время, – наконец говорит он.
– Что?
– Цитата, которую мистер Дулик дал из книжки про чайку. Для доклада, помнишь?
– А. Точно. Совсем забыл.
– Если дружба зависит от таких вещей, как пространство и время, – повторяет он, – значит, мы сами разрушим наше братство в тот миг, когда сумеем преодолеть пространство и время! Но стоит преодолеть пространство, и единственное, что остается, – это Здесь. Стоит преодолеть время, и единственное, что остается, – это Сейчас.
Я смотрю на него.
– Это та цитата, что он нам дал? Ты уже знаешь ее наизусть?
– Глубокая мысль, чувак. Прекрасная.
Он убирает волосы за уши, и лицо растягивает широкая улыбка. Уэб похож на мультяшного персонажа. Я начинаю хихикать.
– Что такое? – спрашивает он.
– Не знаю. Наверное, следовало бы поработать над докладом…
– Ага… наверное.
– Трудно сосредоточиться… – говорю.
– Да уж…
– Твои глаза такие… не знаю… они что-то странное со мной делают…
– Правда? Твои тоже делают со мной что-то странное, Джонатан.
– Я понимаю. Обезьяны постоянно над ними потешаются…
– Я не это имел в виду.
– Боже! Я только что вспомнил… – Я сажусь.
– Что?
– Обезьяны. И Скотти. Он болеет. Мы не видели его с того вечера на озере, и… О боже, мы же будем выступать в один день с ними, они подумают, что мы с тобой геи или еще что, и… – обрываю себя. Проклятье. Это я тоже сказал вслух. Изучаю его лицо, дожидаясь реакции: нервного тика, гримасы, чего угодно.
Ничего. Он просто смотрит в ответ.
– Почему? – наконец спрашивает.
– Потому что… не знаю…
Снова улыбка с ямочками.
– Кому какое дело, что они там думают?
Закрываю глаза. Дасти Спрингфилд мурлычет звуковым фоном, и я только сейчас замечаю, как горят мои запястья и бедра. Аж вопят. О боже!
– У меня… ощущение, будто я лечу на космическом корабле к Луне… – шепчу, вытаскивая из головы первую попавшуюся мысленить. Потому что так и есть.
– У меня тоже. «There’s a starman waiting in the…»
– Срань господня, ДА-А! – подскакиваю я.
– Что такое? Что стряслось?
– Конечно же! Вот оно!
– Что? Что оно?
– Идем. Я хочу кое-что тебе показать, – лезу под стойку, хватаю два черных фонаря и веду его за собой вверх по лестнице. – Нет, стоп! Возьми их, – указываю на кресла-мешки.
Он слушается и водружает оба мешка на голову. Я хихикаю.
– Что? – спрашивает он.
– Ты похож на рожок с мороженым, – бормочу себе под нос.
– Что?
– Ничего. Пошли!
Рожок с мороженым идет вслед за мной в спальню.
– О черт, дождь! – подскакиваю к столу. Проклятье, оставил окно открытым. Подоконник весь мокрый. Занавески обвисли, точно домашняя лапша. Кассеты с записями на столе… сухие. Ффух!
Белый отсвет уличных фонарей дрожит и струится в комнату, точно импровизированный лунный свет. (Нарочно электрический не включаю.) Тянусь, чтобы закрыть окно, он останавливает меня.
– Погоди!
– Что?
– Зачем ты его закрываешь?
– Затем что дождь идет!
– И что? Неужели ты никогда не выбегаешь на улицу в грозу?
– Э-э, нет.
– Ну, чувак, ничего ты не понимаешь! А я всегда так делаю. Помогает вычистить весь мусор из головы. Тебе надо прочувствовать дождь, чува-ак, – говорит он, точно обдолбанный хиппи, посмеиваясь.
– Просто не хочу, чтобы мои записи намокли.
– Так убери их.
Убираю.
– Иди сюда. – Он запрыгивает на стол, хлопает по местечку рядом. – А теперь отклонись и высунись наружу – не бойся, я держу. – И он держит, его руки обвиваются вокруг моей талии. Я игнорирую электрический ток, пронзающий меня, потому что…
Ого!
Ветер вихрем кружит тополь, вибрирующую массу листьев, точно это тамбурин Земли. Мы так близко к дереву, что мое тело дрожит вместе с ним. Боже-боже-боже, это И ВПРАВДУ здорово. Холодный дождь полосатит небо, скачет по крыше, поливает, как из лейки, мои руки, лоб и мысли. Закрываю глаза.
– Трахбахтибидох ТАДАХ! – само вырывается из моего рта. Неудержимо. Да и плевать.
– Ага. Приятель, именно так. Понял? Ты это чувствуешь, да?
– О-о-боже-боже-боже-боже-боже-боже-боже.
– Да-да-да!
Он смеется. Я оргазмирую. Стоп, на самом деле? Распахиваю глаза и бросаю взгляд вниз. Никакой палатки над пахом. Ффух.
– Жаль, луны нет, – говорит он.
– Луна. Точно! Потому-то я тебя сюда и привел, – соскакиваю со стола.
– Что ты делаешь?
– Стой. Жди здесь… А, нет, иди сюда, садись на пол вместе со мной.
– Э-э…
Я беру фонари черного света и начинаю нащупывать на стене розетку. Есть! Включаю.
– Ладно, ты готов? Тогда поехали!
Он по-лягушачьи спрыгивает на пол ко мне.
– На что смотрим, а?
– Хочешь отправиться на Луну вместе со мной?
– Ага.
Он снова улыбается. Ямочки. Я чувствую их даже в темноте.
– Смотри вперед. Готов?
– Угу.
Включаю фонари.
Вау!
Это намного лучше, чем мне представлялось.
Постер, висящий на стене, мигом оживает. И одним карлсагановским махом мы телепортируемся на поверхность лунного уранового стекла. Уэб смеется – кажется. Я его не слышу. Космос поглощает любые звуки. Мы поднимаем лунную бурю босыми ногами. Пыль нежная, щекочет пальцы и почему-то пахнет кокосовым лосьоном для загара. Мы останавливаемся у отпечатка подошвы Нила, идеального неоново-оранжевого овала с идеально пропечатанными бороздками.
Ни одной нарушенной.
– Да чтоб мне! – говорит он.
– Точно.
– «А.Л.», – читает он надпись в нижней части постера. – Кто это?
– Моя тетя Луна…
И так вот просто – просто произнеся ее имя – я переношусь назад в одно туманное утро в нашей гостиной… И звуки высадки на Луну начинают доноситься из телевизора.
Биип… биип… ву-ушшшшшш…
Биип… биип… ву-ушшшшшш…
В левой части экрана появляется лунный посадочный модуль. Мы вскрикиваем. По такому случаю я соорудил скафандр из двух черных мешков для мусора, гофрированных воздуховодов от сушилки – для рук и ног – и круглого аквариума, облепленного алюминиевой фольгой.
Тетя Луна нарядилась в любимое флуоресцентное зеленое платье в пол, покрыла лицо и руки светящимся зеленым гримом и соорудила головной убор из ершиков для курительной трубки и ватных шариков, которые раскрасила зеленым фломастером, и теперь они прыгали и качались у нее на голове во все стороны. Источник вдохновения – фильм «Мой любимый марсианин».
Отец слепил из пластилина заостренные ушки и нарядился Споком. Но стояла такая жара, что они все время таяли и оплывали, и в итоге папа стал похож на Дамбо.
Что вызывало у нас неудержимый хохот.
Мы поглощаем бисквитные печеньки «Мунпайз», лунную пиццу, лунные молочные коктейли с «Орео», прилипнув к экрану, как и весь остальной мир.
Биип… биип… ву-ушшшшшш…
Лунный модуль спускается… ниже… ниже… облачко лунной пыли… Тетя Луна-Марсианка оплетает нас с папой своими щупальцами-руками, смяв мой скафандр о свой. Папа Спок сияет улыбкой с другой стороны. Мы – один большой сгусток инопланетной любви.
Потом «Игл» совершает посадку.
Наши вопли взмывают к небесам, и я уверен, что вижу, как Нил Армстронг оглядывается, не понимая, откуда они доносятся. Потом подпрыгивает, подлетает, шаг за шагом, парящий, безвоздушный, СВОБОДНЫЙ.
Биип… биип… ву-ушшшшшш…
Биип…биип… Он на Луне!
Мы снова вопим. Силюсь разглядеть хоть что-то. Мое дыхание туманит стекло. Тетя Луна – сияющий вихрь зелени, ее лицо в белых полосках от слез, смывающих краску. Папа Спок улыбается так широко, что улыбка заполняет комнату.
«Один маленький шаг для человека… один гигантский прыжок для человечества…»
Тетя Луна отрывает меня от пола, поднимая в воздух. Я плачу, сам не зная почему. Она поворачивает к себе аквариум и припечатывает его смачным зеленым липким поцелуем. Мы кружимсякружимсякружимся в пластиковом гофрированном торнадо. Единственное, что я вижу, – это радиоактивную любовь, что сияет из ее глаз. И улыбку папы Спока, проносящуюся мимо, словно мы достигли скорости искривления.
– На Луну, Джонатан, на Луну! Мы только что прибыли на Луну! – она повторяла это снова и снова, и я видел, как тетя вращалась, Нил Армстронг прыгал, папа продолжал улыбаться сквозь один сплошной липкий зеленый поцелуй, и это был первый и единственный раз, когда я понял смысл любви…