– Я – ВРЕМЯ! – кричит он, чуть перебрав с силой голоса. Поднимает руку и смещает ее вниз, дюйм за дюймом, точно секундную стрелку часов. – Я – Человек! Единственный, у кого есть здесь власть. Я создаю твои мысли. Я даю тебе силу. – Он хлопает в ладоши над головой и замирает.
Кл-клок, кл-клок, кл-клок, кл-клок, еще одно СТРРРРРААММММММ.
Я медленно встаю, вырастая позади него.
– Я – пространство, – говорю я. Слова вылетают из моего рта писком, как у жалкой песчанки. Закрываю глаза, вспоминаю, кем я стал, начинаю снова: – Я – ПРОСТРАНСТВО! – ору во весь голос. Да, да, о да, я такой. Залезаю на стол и поднимаю руки. – Я – хаос! Я – твой истинный голос. Я иной. Я здесь, чтобы заставить тебя чувствовать…
– …себя гомиком, – договаривает Скотти. Обезьяны одобрительно ворчат.
СТРРРРРААММММММ. Та-да-ДААММММММ!
Уэб вздрагивает, и примерно секунду я уверен, что он вот-вот сорвется с места и начнет лупить их в живот. Вместо этого он поворачивается лицом ко мне.
– Пространство, – говорит Уэб, подрагивая. – Ты не можешь быть со мной. Ты не можешь быть здесь. Выжить может только один из нас. И этим кем-то буду только я. Ты должен уйти – сейчас же!
– Время, – говорю я, глядя на него сверху вниз. – Я не уйду. Мне некуда идти. Без меня ты даже не будешь существовать.
Уэб запрыгивает на стол.
– Нет! – вопит он. Пара девчонок вскакивает с мест. – Тебе не дозволено быть здесь!
Та-да-ДАМММММММ.
– У меня нет выбора! – ору я в ответ.
ШМЯК: он притворно бьет меня по лицу, и я сваливаюсь со стола, приземляясь на пол на все четыре конечности в позе, достойной Человека-Паука. Слышу, как стулья скрипят по линолеуму, зрители вскакивают, чтобы лучше видеть происходящее.
Да-да-ДАМММММММ кл-клок, кл-клок, кл-клок, набирает мощь музыка.
Он поднимает руки.
– Уходи! Сейчас же! Тебе не пережить это время!
Вскакиваю на ноги.
– Я не уйду! Если ты не примешь меня, то однажды умрешь ты! – Двумя взмахами рук размазываю изображение голубой Земли на его груди так, что оно становится похожим на разбрызганное стертое сердце…
Меня пронзает разряд. На миг вываливаюсь из своей придуманной шкуры в настоящую. НЕТ! Не сейчас, не сейчас, не сейчас. Закрываю глаза и делаю вдох, прежде чем снова открыть их, глядя в его глаза. Фазеры, включенные в режим «оглушить»[45].
– Я НЕ УЙДУ! – кричу, опять влезая в шкуру Зигги. – Ты должен принять меня, чтобы мы оба выжили! Принять меня таким, КАКОВ Я ЕСТЬ!
Снова запрыгиваю на стол и распахиваю кимоно одним стремительным движением, взметнув его над нашими головами, после чего оно изящно планирует на пол. Моя грудь покрыта той же золотой сверкающей звездной пылью, что и лоб.
Аудитория снова ахает.
– Я не знаю, как это сделать, – говорит он.
Я хватаю его за сжатые кулаки.
– Мы должны увидеть друг в друге тех, кто мы есть на самом деле! Вне рамок этой формы! Это единственный способ.
Кл-клок, кл-клок, кл-клок постепенно стихает.
Класс заполняет тишина.
Потом:
– Ты прав, – говорит он, голос его чуть громче шепота. – Преодолеем пространство, и все, что у нас останется, – это Здесь.
– Преодолеем время, и все, что у нас останется, – это Сейчас, – вторю ему я.
– А Здесь и Сейчас – это место, где живет Любовь, – говорим мы хором.
Мы смотрим друг другу в глаза, словно остались единственными людьми в классе, единственными людьми во вселенной.
Потом он произносит, тихо-тихо:
– Я тебя вижу.
– Я тебя вижу…
И пару секунд стоим неподвижно. Я ничего не слышу, не вижу никого другого.
Только Уэб и я, дышим…
Наши руки переплетаются. Мы медленно втягиваемся в этакое инь-янское объятие, стоя на столе в классе мистера Дулика, полном сломанных людей, в сломанном маленьком Крев-Кёр, который находится посреди сломанной страны, дрейфующей на сломанной планете, которая вращается посреди Солнечной системы, существующей в Галактике посреди базиллиона[46] других систем вне пространства и времени…
Вдох.
Выдох.
Вдох.
Выдох.
Его грудь скользит по моей, его пот растапливает нескончаемые иголочки, последствия моих процедур, точно так же, как тем вечером их растворяли дождевые капли. Его сердце тоже бьется так сильно и быстро, что я не могу понять, какое из них на самом деле мое.
Вновь соскальзываю в собственную шкуру. Отстраняюсь от него и складываю руки на груди. На какой-то миг я уверен, что на самом деле остановил время: у всех застывшие лица.
Потом:
– Педики! – Скотти разбивает тишину своим мерзким ублюдочным-подвид-подростковым голосом.
Пара Обезьян ухмыляется.
Я чувствую, как рядом со мной напрягается Уэб. Иисусе, только не сейчас! Динамитная шашка подожжена, шнур искрит. Я хватаю его за руку как раз в тот момент, когда в дальнем конце класса вскакивает Дулик, бешено аплодируя. И бежит к нам по проходу. Старла смотрит на меня с нечитаемым выражением – то ли лучик любви, то ли не-пойми-что-такое – как тогда, когда говорила, что уезжает на все лето.
– Это было… я просто не знаю… – выдыхает Дулик. – Не могу найти слов… Это было…
– По-гейски? – подсказывает Скотти. Обезьяны довольно порыкивают. Фитиль Уэба догорает до взрывчатки. У меня сводит желудок.
– Это было просто… запредельно, друзья! Феерически. Невиданно. О**ительно запредельно!
А вот это заставляет замолчать даже Обезьян. Дулик НИКОГДА не использует матерных слов, хоть и позволяет их в классе. Его лицо мокро от слез.
Секрет: от него не пахнет… в смысле, от него НЕ ПАХНЕТ травой!
– Отлично с двумя плюсами, друзья! (Мы заработали по дополнительному гребаному плюсу?) Вот так, – говорит он, поворачиваясь лицом к классу, обнимая нас за плечи. – Вот так вот Земля сможет прожить дольше чем следующие пять лет. Вот так!
От Дулика пышет жаром, словно он только что проглотил солнце, и улыбается нам с такой же энергией.
– Спасибо, – говорит он, сгребая нас в неловкое медвежье объятие на троих. – Спасибо.
Скотти звучно чмокает, изображая поцелуи, и вполголоса имитирует боевой клич, и мое лицо настолько близко к лицу Уэба, что я не только вижу, но и чувствую: тысячи петард взрываются в его теле.
О нет!
Времени праздновать победу с дополнительным плюсом нет.
В ту же минуту, как только звенит звонок, Уэб пулей вылетает из класса и исчезает. Я бегу в туалет, чтобы соскрести с лица грим, и торопливо переодеваюсь.
В этом учебном году остается только один урок – последний шаг к вратам ада – физра.
Скр-скрип, скр-скрип, скр-скрип: пятьдесят теннисных туфель прыгают и скользят по натертым воском половицам. «Вышибалы». Ну прекрасно! Вонища, как в подмышках сатаны. Серьезно, Обезьяны когда-нибудь моются? Им вообще можно принимать ванну? Или они попросту вылизываются? Я могу задать эти и еще тысячу других вопросов в специальном выпуске National Geografic, который сейчас снимаю у себя в голове: «Прикончи Коллинза, или Хромая Лама в углу».
Тренер Питерсон бросает меня в самую гущу какого-то дикого рычащего воинства в ту же минуту, стоит мне войти в зал. Понятия не имею, что делать, знаю только одно правило: не дай выбить себя мячом. Должен сказать, это единственная спортивная игра, в которой я за эти годы добился значительного мастерства. Однако сегодня, как ни странно, мне почти не приходится уворачиваться. Меня словно нарочно избегают.
А еще страннее то, что Уэб так и не появляется до самого конца урока. Умный ход. Жаль, я сам не подумал об этом: сбежать из школы и наслаждаться кайфом от получения победоносного дополнительного плюса. Но, честно, мог бы и обо мне подумать. Я порадовался бы, услышав хоть: «Ну, пока, хорошего тебе лета…»
Может, он сейчас разводит безумный костер в бойлерной и вот-вот пробьет этот натертый воском пол, разбрасывая во все стороны древесные щепки, убивая всех, кто попадется на глаза (кроме меня!) с помощью огнедышащего ручного дракона, которого мы назвали Зигги Флойдом. Я вскочу к нему на спину, обхвачу руками талию Уэба, вместе полетим в закат, и…
Тренер Питерсон дует в свисток и вопит:
– КОЛЛИНЗ! Живо в душ!
Поднимаю взгляд, Одинокий Лама, совершенно один. Проклятье. Опять отключился…
Когда со скрипом открывается металлическая дверь раздевалки, в ней тихо до жути. Та самая тишина, когда идешь по дому с привидениями и ждешь, что на тебя вот-вот что-то набросится. Ряды шкафчиков – пустые. Душевые – пустые. Туалетные кабинки – пустые. Я что же, отключился на целую вечность?
Петляю по лабиринту раздевалки, прикрывая нос сложенной лодочкой ладонью, потому что вонь стоит такая, будто Обезьяны измазали своими фекалиями все шкафчики. Плюс обезьяний пот. Отвратительная комбинация. Даже хлорка с сосновой отдушкой рядом не стояла.
На какой-то миг из груди вырывается вздох облегчения и приходит осознание: «Вот и все. Я дожил. Предпоследний школьный год завершен. Доклад сделан. Наконец-то я один! Хвала Зигги, наконец-то я один!»
А потом заворачиваю за угол, и мои мысли стремительно распадаются – вместе с клетками тела. Скотти и отряд Говнюков-Обезьян сгрудились в кучу бугрящейся мышцами вони, с улыбками, растянувшими морды, превратившими их в одного большого, скалящего зубы демона.
– Думал, так легко отделаешься, Коллинз? – лениво цедит Скотти. – Я ж говорил у костра, что это еще не все.
Моя первая мысль: …
Моя вторая мысль: бежать.
Разворачиваюсь и с размаху врезаюсь в Невероятного Реднека[47], гигантскую массу обезьянистости, по сравнению с которой и Кинг-Конг покажется хиляком. Клянусь, от него даже несет гнилыми бананами. Зубы такие же желтые и пятнистые. Он пихает меня обратно.
– Ху-ху-ху! Ха-ха-ха!