– Обезьянам вернули игрушку. Думай, Коллинз. Соображай. Каков единственный супергеройский дар твоей субтильности? Я быстр, увертлив и способен проскользнуть в самую крохотную щелку в мгновение ока.
Падаю на четвереньки и пытаюсь проскользнуть между ног какого-то Обезьяна. Его мускулистые лодыжки смыкаются на моих ребрах медвежьим капканом. Я издаю звук, напоминающий сипение, которое издают сжатые мехи аккордеона. Обезьяны в восторге.
– Ху-ху-ху! А-ха-ха-ха!
– Где твоя подружка? – рявкает Скотти.
БЛЯМС. Комок слюны одного Обезьяна попадает мне в глаз. Точно кислота, прожигающая череп. На пару секунд я слепну и пытаюсь стереть жгучую гадость, а когда открываю рот, чтобы завопить…
БЛЯМС. Еще один плевок расплескивается по языку, стекает в горло. Давлюсь. Вкус как у плесневелого табака, который жевали весь день, и он прожигает дыры в моем пищеводе, клянусь.
– Черт подери, да он как вертлявая белка! – восклицает четырехсотфунтовый балаганный шут. Рывком ставит меня на ноги. От этого Обезьяны ревут еще громче.
Мой разум парализован. Не могу вспомнить ни единого супергеройского приема или плана побега, поэтому притворяюсь мертвым, замораживая все нервы в теле, стараясь не показать ни тени трепета, стоя среди них.
– Где твоя гребаная подружка?! – вопит Скотти, приближаясь ко мне.
– Оставь его в покое! – пищу я.
– Я тебя не расслышал, ГОМИК!
Он в считаных сантиметрах от моего лица.
Пытаюсь телепатически заговорить с ним, зная, что это ни в коем случае не должно быть услышано другими: «Мы когда-то были друзьями, помнишь? Тусовались вместе каждый день. Мы ездили на великах в воображаемые миры. Помнишь?»
Клянусь, он меня слышит. Искра печали мелькает в его глазах, всклоченная челка встопорщивается, когда он выдыхает:
– Что ты сказал, гомик?!
– Оставь его в покое, – шепчу я. – Делай со мной, что хочешь. Только пусть его это не коснется.
Улыбка растягивает его щеки.
– Ну-ну, ребята, правда же, это так мило?! Маенький Джонатанчик говолит, что мы можем сделать с ним все, что захотим.
– ХУУ-ХУУ-ХУУ! А-ХА-ХА!
– Что скажете, парни? Как думаете, что следует сделать? – Его глаза шарят по моему лицу, словно он медленно выжигает собственные инициалы электрошокером для скота.
Он так близко, что его мышцы трутся о мои ребра. Его тело: бугрящаяся масса зрелого пота.
– Я сыт тобой и этим твоим Тонто[48] по горло, – говорит Скотти так, чтобы слышал только я. Хлопает меня ладонью по щеке. – О чем ты только думал, когда с ним тусил, а?! Неужто не догадывался, чем дело кончится?
Я заталкиваю слезы обратно, как можно глубже.
– Отвечай мне!
– Нет.
– Нет – что?
– Нет. Не догадывался.
Он смеется и отступает к остальным Обезьянам, а мир теряет последние краски, когда он переводит взгляд с моего лица ниже.
Я следую его примеру и вижу то же, что и он: безошибочную, неопровержимую Эрекцию Баскервиллей.
Нет.
Тысяча мысленитей разлетается из моей головы, и ни одна не имеет смысла.
– Срань господня, да он на самом деле гомик! – вопит один из Обезьян.
– НЕТ, НЕ ГОМИК! – Эти слова вырываются из меня с такой силой, что Скотти отшатывается и заваливается на спину. Я разворачиваюсь, чтобы бежать, и тут:
– ОСТАВЬТЕ ЕГО В ПОКОЕ!
Все замирают.
Поднимаю взгляд и вижу его: Уэб. C моего места внезапно кажется, что в нем, стоящем на скамейке, все шесть метров роста.
– Какого хрена… – начинает Скотти.
– Оставьте. Его. В покое, – повторяет он.
– Уэб, просто уйди, – говорю я.
– Слушай свою подружку, вождь Девчачий Дух, – ухмыляется Скотти, поднимаясь на ноги.
– Я не хочу делать вам больно. Просто отпустите его. – Тело вибрирует, кулаки сжаты. Готов поклясться, он держит в руках шаровые молнии.
– Ты серьезно, чувак? – спрашивает Скотти.
– Ты меня слышал.
– Гляньте, какой тут у нас индейский гомик. Защищает подружку.
Обезьяны ревут и порыкивают.
– Отпусти его, ты, белый кусок дерьма!
– Взять эту гейскую скво! – командует Скотти.
Обезьяны бросаются на Уэба. Тот машет руками. Кулаки устремляются вперед. БАБАХ. Сокрушительный удар в челюсть Скотти.
Он падает, хватается за щеку, из уголка губ струйкой бежит кровь. Предводитель Обезьян кричит.
Остальные подскакивают. Уэб прыгает еще выше. Его руки летают из стороны в сторону, разя стрелами любого осмеливающегося подобраться ближе. Те падают и, пошатываясь, встают снова, ошеломленные, но полные еще более неистовой решимости убивать.
Один Обезьян хватает Уэба за волосы. Тот выпучивает глаза и вопит с такой свирепостью, что мне приходится зажать ладонями уши. Одновременно Обезьян спотыкается и – БУМ! – получает пинок по яйцам.
Скотти с трудом поднимается, но не успевает сделать и пары шагов, как ТЫЩ-ДЫЩ-БЭМС! Уэб боксирует левой-правой-левой, сшибая его на пол.
Гора стонов.
Уэб: тяжело дышит, нос и губы окровавлены.
Я: перебираюсь через кучу Обезьян, чтобы схватить его за руку.
– Давай, пошли отсюда.
Он не двигается.
– Эй… ЭЙ!.. Посмотри на меня! – Уэб встряхивает головой, будто видит все впервые. – Обопрись на меня. Пойдем!
Мы покидаем поле боя зигзагами через раздевалку.
Когда я распахиваю двери, нас ослепляет солнце. Жизнь почему-то продолжается, словно ничего не случилось. Мы сливаемся в одно тело и становимся Флэшем, мчимся с головоломной скоростью по полям. Так быстро, что трава под ногами почти не пригибается. Я не останавливаюсь, пока мы не оказываемся в безопасности, а школа скрывается из виду.
И как только это случается, я внезапно оказываюсь в криптонитовом поле: обессилевший, слабый, тускнеющий. Словно сразу десять Невероятных Реднеков топчутся по моим легким. Падаю на землю, хватаясь за грудь. Кристально ясная мысль: мне нужен «питер-пол-и-мэри». Внутри бушует лесной пожар. Пытаюсь сфокусироваться. Он в рюкзаке, а рюкзак в шкафчике. До дома не доберусь.
– Где? – спрашивает Уэб.
– В рю…кза…ке…
Миг – и его уже нет.
Все немеет – ноги, руки, лицо. Все превращается в пожелтелый, горящий туман. Каждый вдох сжимает легкие все сильнее, и я…
ухожу,
ухожу…
– ЭЙ! – Это Уэб. – ЭЙ! СМОТРИ НА МЕНЯ!
Смотрю. Его глаза по-прежнему пульсируют огнем. Левый – полузакрытый, заплывший, в фиолетовом ореоле.
Он приподнимает меня, придерживает голову, сует в руки «питер-пол-и-мэри».
– Держи.
Иисусе! Как он сумел так быстро вернуться? Я что, отрубился?
Пара тысяч пуф-пуфов.
Позволяю себе плыть в его глазах, позволяю его голосу вернуть меня обратно. Хочу стереть кровь с его губ, но руки как свинцом налитые.
Небо, облака, поля постепенно возвращаются в фокус.
Короткие, быстрые вдохи все еще кинжалами втыкаются в легкие.
Но это – дыхание.
Я дышу.
– Хорошо, – бормочет он. – Хорошо… хорошо… хорошо… с тобой все хорошо.
Не знаю, кому он это говорит, мне или себе.
– С тобой все хорошо, верно? – спрашивает.
Киваю.
– Ладно… хорошо… хорошо… – Он вскакивает, я замираю. – Здесь никого нет. Ничего. Ты в безопасности. Сомневаюсь, что они впредь будут до тебя докапываться, верно?
Я могу только кивать, в груди еще горит.
Он сплевывает кровь, скопившуюся во рту.
– Мне пора. Ладно? С тобой точно все хорошо?
Снова киваю. Он срывается с места, исчезая в полях.
Сижу, затерянный в море волнующейся травы.
Ложусь на спину.
Облака меняют формы, увозя меня прочь на каравелле, плывущей по ветру. Далеко-далеко. Описываю руками полукружия, рисуя ангела на траве.
Реки слез стекают и образуют маленькие озерца на этих расплющенных крыльях.
8 июня 1973 года, пятница
Мозги плавятся.
Лежу на кровати Старлы, пытаясь расшифровать «Относительность» Эйнштейна – следующую в очереди своих библиотечных книг. С тем же успехом мог бы пытаться понять древние инопланетянские иероглифы. Или девушек. Или парней, если уж на то пошло. Господи!
Старла собирает вещи. Ну, вроде как. Скорее бестолково мечется по комнате, закидывая в чемодан «вот эту блузочку, вон ту юбочку и еще это платьице» и тряся шмотьем. Я нервничаю ничуть не меньше. Это наш последний совместный день на ближайшие три месяца…
О да, и те десять тысяч мысленитей, которые ураганом вырвались из меня в раздевалке два дня назад: «Как Уэб понял, что меня надо искать? Он ранен? Он в безопасности? Ощутил ли он тот момент во время доклада? Тот момент, когда посмотрел в мои глаза, и все во вселенной перестали существовать, а мы, возможно, на самом деле улетели на Луну? И, о да, тот момент, когда ОБЕЗЬЯНЫ УВИДЕЛИ МЕНЯ С ПАЛАТКОЙ В ШОРТАХ И ЕДВА НЕ УБИЛИ» – и так далее, и тому подобное. С тех самых пор я пытаюсь запихать все эти мысленити в червоточину. Без толку. Они по-прежнему спутаны в адский клубок у меня в голове.
С самого дня Битвы с Обезьянами прячусь у себя в комнате, выходя только в глухую ночь, чтобы забрать папу из «Блюзовой нотки». Солнечный свет рискну увидеть лишь тогда, когда буду уверен, что на улицах безопасно. И сегодня это случилось. Обезьяны отправились то ли на какой-то съезд в джунглях, то ли еще куда. В бейсбольный лагерь, как мне думается. Во всяком случае, так сказала Старла. Не уверен, да и наплевать, – главное, здесь их нет. Даже Скотти, который ни шиша не смыслит в бейсболе и, наверное, машет битой во все стороны, как пещерный человек, вопя «уга-буга». Засранец.
Ну да ладно. Два месяца жизни, свободной от Обезьян. Пока все не вернется на круги своя. «Настоящее – это величайший подарок». Еще одна из раздражающих цитат доктора Эвелин. Но она права, как я догадываюсь, и эта установка работает, как я догадываюсь, ибо сейчас, вот в эту самую минуту, у меня впервые с того дня в раздевалке нет такого ощущения в животе, будто я вот-вот рожу мачете. Ну или что-то вроде того. А еще не могу перестать думать о заключительном этапе лечения, который начнется через пару дней…